Тлетворные телетворцы

("Плетенье чепухи", 16-я тетрадь)

Мелко плаваем, щелкоперы!

В "нулевые", как принято говорить, годы я всерьез задумался написать нечто эссе­образное под названием "Ящик Пандоры".
Времена стояли смутные, за горизонтом забрезжила свобода, воспетая тогда в казахском гимне ("Біз қазақ ежелден бостандық ақсаған"), мои коллеги-писатели горячо мечтали о независимости страны, не совсем четко представляя, что это такое.

Забились в моей башке тревожные думы. Чувствовалось, что перемены предстоят крутые и неизбежные. И мерещилась лихая пора в образе ящика (ларца) Пандоры. Грезилось мне, что на Казахстан - тихий, уютный, без очевидных тревог и катаклизмов - вот-вот обрушатся всякие напасти. Все человеческие горести рассыпятся из мифического ящика Пандоры, и предстоят жестокие испытания.

А что, собственно, такое - ящик Пандоры? По мифу Прометей похитил у богов огонь. Зевс разгневался и послал на землю красивую женщину по имени Пандора с ларцом, в котором были заперты всевозможные беды и несчастья. Пандора была не только красива, но и любопытна. Она не удержалась, вскрыла ларец и рассыпала разом все горести.
Мне чудилось, нечто подобное случится и с Казахстаном, как только он обретет вожделенную независимость. Это неминуемо, ибо подобный общественно-социальный переход и качественно новый порыв связаны - по крайней мере на первых порах - с немалыми лишениями.
Об этом я и намеревался сказать в философско-художественной форме. А главная идея заключалась в том, что - как я где-то вычитал - на дне ящика Пандоры лежала-таки Надежда. То есть беды-напасти рано или поздно пройдут, а надежда останется ("Үмітсіз шайтан"). Человечество выдюжило испытание. И Казахстан выстоит, стойко одолев все трудности.
Вот что я пытался тогда сказать.

Замысел, однако, не осуществился. Не хватило у меня ни сил, ни умения, ни фантазии. Да и вера была, полагаю, недостаточно крепкая. Разные сомнения брали вверх. Смутно я был - как теперь соображаю - на правильном пути. Беда бедой, но надо было неуклонно помнить о Надежде (в смысле Hoffnung, үміт), что лежала на самом донышке ящика Пандоры. Зевс оказался дальновиден. О людях на земле не забывал.
Для меня эта идея-символ оказалась неподъемной. Но меня удивляет, что никто из моих коллег так и не осмыслил этот древнегре­ческий миф применительно к Казахстану. Не оттого ли, что все мы, щелкоперы, все же мелко плавали?

Теряющие корни

Будучи в свое время в европейских странах, я сталкивался с нашими джигитами и кызымками, обучающимися в тамошних университетах.
Славные ребята. На них любо-дорого смотреть. Подтянутые, легкие, общительные, с обретенным за короткое время иностранным лоском-шармом, броским обаянием, они силятся со мной говорить по-казахски. Получается, конечно, спотыкливо, косноязычно, қотыр-қожалақ, неуклюже-абалақ, с акцентом, с обилием русских слов и фраз. Хочется надеяться, что они обретут отменные знания и, вернувшись на родину, сдвинув с места зам­шелые валуны косности и отсталости, поднимут отечественный имидж.
Смущает только одно: то, что они оторваны от национальных корней, что обретают чужеземные навыки, лишаются родной речи, уходят от всего родового, векового, кровного, теряя свою природную "казахскость".
Это очень серьезная потеря. Инстинктивно они это и сами чувствуют. Они вроде и казахи, но не совсем казахи. Все казахское вымыто из души чужестранными водами. И меня это печалит. Мне хочется, чтобы они при всем европейском, благоприобретенном лоске оставались казахами, свято сохраняя достойные качества предков.

О том - конечно, более выразительно - сказал в свое время Гоголь в "Авторской исповеди". Вот как это у него звучит:
"И прежде и теперь мне казалось, что русский гражданин должен знать дела Европы. Но я был убежден всегда, что если, при этой похвальной жадности знать чужеземное, упустить из виду своего русские начала, то знания эти не принесут добра, собьют, спутают и разбросают мысли, на место того чтобы сосредоточить и собрать их. И прежде и теперь я был уверен в том, что нужно очень хорошо и очень глубоко узнать свою русскую природу и что только с помощью этого знанья можно почувствовать, что именно следует нам брать и заимствовать из Европы, которая сама этого не говорит. Мне казалось всегда, что прежде чем вводить что-либо новое, нужно не как-нибудь, но в корне узнать старое: иначе примененье самого благодетельнейшего в науке открытия не будет успешно" (см. Н. В. Гоголь, собрание сочинений в шести томах, том VI. М., 1959, стр. 223).
Если заменить в этой пространной цитате все слова "русский", "русскую", "русские" на слова "казахский", "казахскую", "казахские", то получится как раз та сентенция, которую я и пытался выразить.

Вредное занятие

Телетворцы - тлетворцы. Или: тлетворные телетворцы…

До него ничего не было?

Невозможно построить будущее, все время ругая-изобличая прошлое. На этом обожглась советская власть. На эти грабли наступают и нынешние временщики. На отрицании прошлого надежного фундамента не выстроишь. Не с лидера нации - саруара - начинается казахская история.

Искусство воровать

В своем экономическом развитии мы дошли до такого состояния, что выделять деньги из госбюджета ни на что уже нельзя: мигом разворуют. В тотальном воровстве мы достигли высшего уровня. В этом искусстве мы находимся на почетном месте.

Всклик души

"Не знаю, что с этим делать!"
Это всклик известного критика Льва Александровича Аннинского. Кстати, я с ним знаком. Не однажды с ним встречался. Беседовал. И по ТВ выступали вместе. Переписывались. И еще: мы ровесники.
Фразу эту воспроизвел в своей статье также известный писатель и общественный деятель Альберт Лиханов ("ЛГ", № 46-47 за 2011 год).
О чем речь?
Лев Аннинский с 10-летнего возраста ежедневно пишет дневники, т. е. старательно фиксирует свое личное и общественное бытие во времени и пространстве. И, как выясняется из статьи А. Лиханова, недавно издал их в 18 (!) томах, каждый в 500-600-700-800 страниц. Получилось более 10 тысяч страниц. А каков тираж? 33 экземпляра! Да, да. Тридцать три.
В своей статье об этом гигантском труде Альберт Лиханов употребляет такие ключевые выражения: "зафиксированная данность", "атмосфера времени", "дух семьи", "фон текста", "непроходящая боль", "ежедневный самоанализ", "срез времени", "керновые пробы".
Слова эти выражают суть дневниковых записей.
И передавая эти громоздкие тома А. Лиханову, Лев Александрович произнес эту сокрушительную фразу: "Не знаю, что с этим делать!".
Почему меня это взволновало?
Дело в том, что и я со второго класса веду дневники. В последние 50 лет - регулярно, ежедневно. И накопилось этих объемистых тетрадей-ежедневников, думаю, не менее двадцати пяти. И отражают они не только житие некоего Бельгера, а воздух времени, дух эпохи. И, следовательно, смею думать, имеют некую значимость.
Мафусаилов век, понятно, мне не уготован. И куда девать эти тетради потом? Сдать в президентский архив, куда я сдаю с некоторых пор многое кое-что? Или в рукописный отдел Центральной библиотеки? Или кто-то их выкинет просто на свалку?
Вот и тревожит вопрос, как и Аннинского: "Не знаю, что с этим делать".
Аннинский сподобился издать свои дневники тиражом в 33 экземпляра. Значит, можно определить их в какие-то архивы, социологические центры, ведущие библиотеки. Я же, по всему, не только в 33 экземплярах, но и в трех не издам.
И вопрос: "Что с этим делать?" я задаю не кому-либо, а только самому себе. Как всклик озабоченной души.

Аруах ко мне благоволит

После двух инфарктов и одного инсульта явился ко мне однажды Голос.
- Пока ты шкрябаешь пером - не трону. Перестанешь - заберу.
С того времени и строчу усердно. Впопад-невпопад - вопрос другой.
А одна пожилая казашка, встретив меня, удрученного, растерянного, у памятника Чокану, убежденно утешила:
- Не бойся. Дух казахов тебя поддержит, спасет.
Я поверил. На аруах немецкий и русский не сильно-то уповаю, а казахский - надеюсь - ко мне благоволит.

Поживу!

А на днях звонит мне уникальный Дюсенбек Накипов и говорит искренне, проникновенно:
- Гер-ага, агатай, пожалуйста, поживите еще!
Меня это так растрогало, что я мимовольно откликнулся:
- Ладно. Постараюсь. Поживу.

Герольд БЕЛЬГЕР, писатель
26 апреля 2012 |