Настоящий ученый любит все острое, парадоксальное, антипопулярное

Арабист Т.А. Шумовский: "Вечером 9 апреля 1938 г. в камеру 23 ленинградского дома предварительного заключения на Шпалерной (Воинова) улице ввели нового арестанта, которого я сразу узнал. Профессор Анатолий Несторович Генко, заведующий Кавказским кабинетом Института востоковедения Академии наук! Будучи старшекурсником университета, я довольно часто приходил в этот институт, и не раз доводилось слышать об А.Н. Генко. А в октябре 1937 г. на Второй всесоюзной сессии арабистов случилось мне внимать его интересному докладу об арабских влияниях на Кавказе и даже выступить в прениях. Но все это было вчера, а сегодня... Передо мной, только что завершившим второй месяц своего арестантского срока, стоял человек, потрясенный неожиданным своим несчастьем, настороженно озиравшийся в стенах чуждого мира, где пришлось оказаться. Я поздоровался, представился. Многочисленные обитатели камеры окружили нас, прислушиваясь к беседе. Назавтра между нами стали возникать разговоры об Институте востоковедения, об известных нам ученых, о том, что нас ожидает. Более всего Анатолий Несторович горевал о своей личной библиотеке. (...) С большой радостью воспринял я тайное создание у нас в камере "вольного университета": мне новые познания были кстати, а лекции, которые читал в этом "университете" Анатолий Несторович, помимо всего прочего, отвлекали его от мрачных мыслей о переживаемых черных днях неволи".

Анатолий Несторович Генко вошел в число классиков русской науки о Востоке. Влияние его до сих пор сказывается в работах отечественных и зарубежных ученых. А.Н. Генко называл себя филологом, специалистом по восточным (главным образом кавказским) языкам. Но в действительности круг его интересов был гораздо шире. Он немало занимался историей и этнографией Востока, был хорошим знатоком восточных рукописей и эпиграфики.

Он окончил факультет восточных языков Петроградского университета, – крупнейший востоковедный центр дореволюционной и ранней советской России, – куда поступил накануне падения "старого режима" в сентябре 1914 г. А.Н. Генко специализировался по кафедре армяно-грузинской словесности. Его учителем был Н.Я. Марр (1864–1934), которого обычно считают чистым языковедом. Такое представление в корне неверно. Не нужно забывать, что он вышел из школы крупнейшего историка арабского Востока В.Р. Розена (1849–1908). Марр известен прежде всего своей гипотезой о яфетической языковой семье, а позднее новым учением о языке.

Н.Я. Марр заметил таланты начинающего студента Генко, который еще в гимназии освоил живые и мертвые западные языки – немецкий, французский, английский, древнегреческий и латынь, а в университете быстро запоминал армянский и грузинский, а также арабский, турецкий (староосманский) и персидский языки. На факультете началось знакомство Генко с коллекциями Азиатского музея, крупнейшего хранилища восточных рукописей России на арабском, персидском, турецком и кавказских языках. В работе с источниками ему немало помогли В.В. Бартольд и И.Ю. Крачковский, также как и Марр принадлежавшие к школе Розена. Марр заронил в душе своего ученика интерес к изучению арабских древностей Кавказа, сравнению устных и письменных источников, в том числе на арабском и еще плохо известных тогда абхазо-адыгских и нахско-дагестанских языках Северного Кавказа.

В 1922 г. Генко - сотрудник Азиатского музея, на базе которого в 1930 г. был создан Институт востоковедения. Время становления А.Н. Генко как ученого совпало со сложным периодом перестройки науки и высшей школы в России. С одной стороны перед учеными открылись новые возможности архивной и особенно полевой работы на российском Востоке. Научная атмосфера времен НЭПа была свободной, как никогда. Но с другой – эпоха 1920 – 1930-х годов была очень тяжелой, порой трагической для судеб русского востоковедения. Университет не мог нормально работать из-за бесконечных реформ. В 1919 г. факультет восточных языков слили с историко-филологическим и юридическим в единый факультет общественных наук, который и окончил Генко летом 1920 г. [Востоковедение, 1924, с. 77]. Кафедра армяно-грузинской словесности была отнесена к этнолого-лингвистическому отделению факультета. Востоковедение приобретало более прикладной характер и выводилось за пределы университета в созданные после революции Ленинградский институт филологии, литературы и истории (ЛИФЛИ) и Ленинградский институт живых восточных языков (позднее: Ленинградский восточный институт им. А.С. Енукидзе, ЛИЖВЯ–ЛВИ). Отношение властей к классическому исламоведению и исторической арабистике становилось все хуже.

Чтобы прожить в первые годы НЭПа, петроградской интеллигенции приходилось работать сразу на нескольких работах. А.Н. Генко не был исключением. Кроме Азиатского музея в 1925–1930 годах он преподавал ряд филологических и востоковедных дисциплин в ЛГУ, в НИИ сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока при университете, а также в ЛИФЛИ и в ЛИЖВЯ–ЛВИ. Помимо курсов о кавказских языках, с 1923 г. он читал лекции в университете по источниковедению Кавказа. Найти работу по специальности немало помогала деятельная поддержка Н.Я. Марра, который был еще и неутомимым организатором и сам работал во всех перечисленных выше востоковедных учреждениях Петрограда. Кроме того, в 1919 г. Марр организовал Российскую академию истории материальной культуры (РАИМК, с 1936 г. ГАИМК), а в 1921 г. – Институт яфетических изысканий (с 1922 г. Яфетический институт, с 1930 г. – Институт языка и мышления). В 1924 г. А.Н. Генко был принят на работу сразу в оба эти учреждения [Волкова, Сергеева, 1999, с. 103].

Наряду с лингвистическими исследованиями в рамках яфетической теории уже в начале 20-х годов он занимался кавказским источниковедением. Этой теме посвящены его первые самостоятельные доклады и статьи: "По поводу гомеровских выражений в связи с проблемой средиземноморской культуры" (1922), "Свидетельство Геродота о колхах" (1924), "Грузинская версия "Хосро и Ширин" Хосро Дехлеви" (1924), "Оксфордский фрагмент древнегрузинской версии Иеремии" (1925), "По поводу работы проф. И.А. Джавахишвили, касающейся грузинских палимпсестов с библейскими текстами" (1925). В них он разбирает разные исторические случаи культурных контактов народов Кавказа с античными и раннесредневековыми цивилизациями Восточного Средиземноморья. Особенный интерес представляют две последние работы, посвященные памятникам древнегрузинской письменности. В гебраистике и грузиноведении эти статьи не потеряли значения и сегодня. Рассматривая Кавказ как зону постоянных языковых и культурных связей, Генко творчески развивал парадоксальную для обыденного сознания идею Марра о том, что "горы не только разъединяют, но и объединяют людей" , больше известную в перефразе Т. Хейердала (моря не разъединяют, а соединяют людей).

Генко не был кабинетным ученым. Много и часто ездил по Кавказу. В 1920–1930-е годы российское востоковедение превращалось в междисциплинарную науку. Все больше внимания уделялось собиранию полевых этнографических и археологических материалов, сравнительному анализу материальной культуры и фольклора. Начиная с 1923 г., А.Н. Генко участвовал в экспедициях ленинградских институтов и музеев, охватывавших чуть ли не весь круг кавказских народов, а география исследований постепенно смещалась с Грузии и Абхазии в Восточное Закавказье и на Северный Кавказ. В 1923 и особенно 1928–1930 гг. А.Н. Генко работает в Абхазии, в 1925 г. – в Адыгее, в 1926 г. изучает бацбийцев Восточной Грузии, в 1927 г. предпринимает длительную экспедицию в Северный Азербайджан, в 1929 г. живет среди абазинов Черкесии, в 1933 и 1934 гг. объезжает труднодоступные горные селения Южного Дагестана. Среди наиболее интересных его публикаций того времени, актуальных и сегодня "О названии "плуга" в северокавказских языках" (1930), "Из культурного прошлого ингушей" (1930). Но большая часть полевых материалов, идей, наблюдений и по сей день ждет последователей выдающегося ученого в его рукописях.

В 30-е годы Генко остывает к концепциям Марра, а его адепты делают вывод – он тормозит "развитие яфетической теории" [Аптекарь, Быковский, 1931, с. 25]. Впрочем, А.Н. Генко вряд ли мог стать адептом единственно верного "научного учения о языке" в СССР. Уже во второй половине 1920-х годов Генко разочаровался в яфетической теории. Недаром он никогда не пользовался четырехэлементным анализом Марра, не верил в его теорию о стадиальном развитии языка. Сама жизнь явно не желала вписываться в построения Марра. Потерпела фиаско его реформа введения в Абхазии "аналитического" алфавита, против которой А.Н. Генко выступил в 1928 г. вместе с известными лингвистами Е.Д. Поливановым и Н.Ф. Яковлевым.

Ученик не оправдал надежд учителя, а учитель - ученика. Генко уходит почти отовсюду, где руководит Марр и его адепты: в 1929 г. - из РАИМК, в 1930 г. – оставляет преподавание ЛИФЛИ и ЛИЖВЯ–ЛВИ, в 1935 г. покидает секцию яфетидологического языкознания при ЛГУ, продолжая работать в Институте востоковедения (отдел Кавказа). О причинах разрыва в Ленинграде ходили разные толки. Некоторые из них отразились в воспоминаниях ученицы Марра О.М. Фрейденберг. По ее словам, Генко "любил все острое, парадоксальное, антипопулярное;.. с большим увлечением (он был умен, образован и талантлив) предавался "яфетидологии",.. охотно спорил с Жебелевым и, видимо рад был, что он единственный и любимый ученик Марра... до той поры, пока возле его непризнанного, гонимого в научной среде учителя не появился другой адепт... Мещанинов" [Фрейденберг, 1988, с. 198] . Все обстояло однако не так просто. В.И. Абаев, прекрасно знавший Генко и Марра, рассказывал в 1997 г. Галине Анатольевне, дочери А.Н. Генко, что поводом для разрыва была не зависть или обида, а именно расхождение во взглядах на науку.

Однако важно подчеркнуть, что Генко и Марр сохранили прекрасные человеческие отношения. Уважением к учителю проникнута Речь Генко памяти Марра. Марр, жалея об отходе Генко от занимавших его глобальных научно-практических проектов, не раз приглашал того вернуться в ГАИМК и Институт языка и мышления.

Расхождение Генко и Марра, на мой взгляд, не частный случай, а свидетельство глубокого кризиса в гуманитарных науках ХХ в. К 30-м годам все попытки выработки глобальной теории, самостоятельного и цельного научного мировоззрения зашли в тупик. Некоторые историки заметили это еще в начале столетия. "У нас теперь нет истории... у нас теперь пора исторических исследований, не более", – повторял вслед за К.С. Аксаковым С.Ф. Платонов [Платонов, 2000, с. 25–26]. Не все советские востоковеды поняли значение этого кризиса, возлагая надежды на официальный марксизм. А.Н. Генко не разделял этих иллюзий. Вместе с русскими востоковедами старшего поколения В.В. Бартольдом и И.Ю. Крачковским он пошел по пути развития методологии и источниковедения. Он считал востоковедение комплексной наукой, которая должна совмещать методы исследования истории, языкознании, этнографии, эпиграфики и палеографии. За недолгую жизнь ученый успел разработать общую программу изучения Кавказа, призывая расширить источниковую базу исследования за счет материалов на восточных (включая кавказские) и западных языках. Особое внимание Генко обращал на фольклор, на отражение в нем исторического прошлого, то, что называют сегодня исторической памятью народа (cultural memory).

Эта программа исследований изложена в его статьях "Задача этнографического изучения Кавказа" (1936), "Арабский язык и кавказоведение" (1937, издана в 1941). В последнее десятилетие своей жизни А.Н. Генко много внимания уделял сбору и изучению источников. Он пишет статьи "Арабская карта Чечни эпохи Шамиля" (1931), "Арабские письма Шамиля в Северной Осетии" (в соавторстве с И.Ю. Крачковским, издана в 1945), неопубликованый доклад из эпохи Кавказской Албании "О вновь открытой письменности средневекового Азербайджана" (1940). В архивах Ленинграда и Тбилиси ему удается найти третью часть знаменитого труда по исторической географии Кавказа С.М. Броневского, оригинал кабардинской грамматики Шоры Ногмова. Генко много переводит: отрывки из арабского географического сочинения о Восточном Кавказе Закарийа ал-Казвини (XIII в.), латинский дневник путешествия Олеария из Персии в русскую крепость Тарки в 1638 г., немецкое сочинение акад. Гамеля о первой русской геологической экспедиции на Кавказа в 1628 г. (1829), собственные записи лезгинского и табасаранского фольклора, комментирует переведенную А. Барабановым дагестанскую хронику о шамилевских войнах Мухаммеда-Тахира ал-Карахи. Своих учеников – известного впоследствии этнографа Л.И. Лаврова, лингвистов А. Хашбу и В. Кукбу, – А.Н. Генко также сумел пристрастить к источниковедению.

30-е годы, годы кризиса в науке, как ни парадоксально, были временем творческого расцвета Генко. Увы, он успел осуществить лишь небольшую часть своих замыслов. Его жизнь трагически прервалась в застенках ленинградского НКВД 25 декабря 1941 г. Генко погиб в годы обрушившихся на всю страну репрессий, когда свободное научное творчество было приравнено к тяжелому преступлению. Многие его рукописи были изъяты при двух его арестах (в 1938 и 1941 гг.) и, вероятно, погибли. Вместе с тем судьба научного наследия Генко подтверждает известную истину о том, что "рукописи не горят". В последние годы творчество ученого привлекает все большее внимание как отечественных, так и зарубежных востоковедов [Волкова, Сергеева, 1999; Страницы, 1992]. Началось издание капитальных работ, подготовленных им при жизни. В 1998 г. в Сухуми был опубликован "Русско-абхазский словарь". В настоящее время в Москве готовится к изданию "Табасаранско-русский словарь" Генко. Ждет своего исследователя до сих пор неразобранный фонд Генко в архиве С.-Петербургского филиала Института востоковедения РАН.

Владимир Бобровников
к.и.н. ст.н.с., зав. сектором Центра

Продолжение следует