Настающее настоящее

- Вам Бог на-помочь! Мир волна. Мир золотая гора.

- В мире, что в море. В мире, что в омуте. На что мир ни зинет, то и гинет.

Словарь Даля (коллаж из примеров употребления слова "мир")

Nec plus ultra

Надпись на памятнике Колумбу, но лапа льва прикрывает первое слово

Глобальный переворот

Сегодня эпоха, предъявившая миру экспансию городской культуры и адекватные ей политические, экономические форматы, близка к завершению.

Города, заселив планету, умножаются в числе; расползаясь по планете мегаполисами, они переживают разнообразные мутации, обращаясь в хабы и терминалы многомерного метаполиса. Национальные государства утрачивают актуальность, их суверенность изменяется под влиянием глокализации, субсидиарности и новых формул политического единения. Прагматичный же консенсус былого и будущего – региональные интегрии, по-своему перемалывают стандарты и границы прежних сообществ.

Страны – это люди. Количество жителей Земли приросло за век миллиардами, эффективные коммуникации, транспорт, изощренный технический инструментарий резко повысили степень взаимодействия, результативность процедур. На трансграничной земле переселяются народы, творится смещение цивилизаций, ведется чреватый конфликтами диалог культур и мировоззрений. Наряду с прежней феноменологией возникают общества, выстраиваемые по экзотичным лекалам, характерные черты которых: примат культурной гравитации, потоковая социальность, распределенная множественность…

Как мыслить настающее настоящее: рефлекторно реагировать на перемены? Воспринимать ли их как смертельную угрозу стабильности? Стремиться удержать прежний смысловой и социальный порядок, апеллируя к прошлому как идеалу? Активно представлять будущее как собственную версию иного?

Ориентация в нелинейных дефинициях энергичного социокосмоса предполагает опознание его организующих начал, создание гибких прописей знания/действия на языке актуальной реальности, включая готовность к радикальным переменам и неожиданным приобретениям/потерям. Мировоззренческие галактики определяют своеобразие координат практики, аранжируют геометрию интеллектуальных пространств, диктуют права и правила – гармоники, в соответствие с которыми создаются политические и экономические оболочки. Социокультурная гравитация, притягивая либо отторгая народы, концентрирует миростроительными идеалами протееобразные туманности, фактическое тело которых соприсутствует в схожих, но порой и в различных мирах.

Иначе говоря, культурная среда высокой организации, наличие оригинальной музыки сфер – императивное условие осознанного и значимого присутствия в новом эоне, а проблема идентичности – одна из центральных в расширяющейся человеческой вселенной.

Знание и действие

Мы живем в мире, степень неопределенности которого заметно возрастает. В конце ХХ века глобальный театр операций, скорость, масштаб перемен, возрастание рисков предопределили обновление методологии познания и действия, пересмотр процедур принятия/реализации решений.

Чем больше действий мы совокупно совершаем, чем больше познаем, тем обширней сфера соприкосновения с неведомым. Усложнение организации предполагает снижение надежности компонентов: закономерности чаще проявляются как статистический параметр, в технических и социальных сетях фиксируется феноменология "странных процессов". И по мере умножения проблем, сокращения времени на их осмысление и реагирование политическая, деловая практика раз за разом ставят перед ЛПР (CEO) дьявольские альтернативы. Естественно, возрастают нагрузки на интеллект, психику, физиологию. Повышается значение креативности, способности ad hoc опознавать и постигать скоропись нестандартных ситуаций, поддерживать активный интеллектуальный, творческий статус.

Homo sapiens способен принимать верные решения на основе несовершенных, противоречивых, заведомо неполных данных. Однако длительное время мысля и действуя в соответствии с постулатами линейной логики, в рамках механистичной модели реальности (корни чего уходят к эпохе Просвещения и глубже – к древнегреческим истокам, аристотелизму), мы оцениваем возможности собственного естества по прописям культурного эталона, основа которого – обобщение[1], нисходящее на практике до стандарта. К тому же в мире возрастающей мощи машин силы физического человека кажутся пошатнувшимися, возможности ограниченными, обстоятельства же требуют наличия либо выявляют отсутствие уникальных ресурсов, новых человеческих качеств, указывая при этом на возможные альтернативы: искусственный интеллект или эффективную методологию действий в условиях неопределенности.

Человек сегодня – органичная часть управленческой механики, исполняя ту или иную функцию, он инструментален. Подобная "объектность", подвергаясь долгое время своего рода индустриализации, содействовала обезличиванию и отчуждению. Все же, будучи по природе не объектами, а субъектами, причем весьма сложными, люди способны к операциям нестандартного свойства, подчас спонтанным, эффектным и продуктивным. Анализируя позитивные/негативные обстоятельства умножающихся коллизий, мы не только обретаем недоступный ранее опыт, но можем делать выводы, ведущие к кардинальному изменению механизмов принятия и реализации решений.

Со времени мировых войн развитие методологии эффективного управления объектами, субъектами, событиями претерпело несколько мутаций, породив исследование операций, системный анализ, системную динамику, теорию высокоадаптивных самоорганизующихся систем. Но сейчас мы, по-видимому, находимся на пороге еще более значимого транзита.

Неклассический оператор

В ХХ веке произошло не просто усложнение характера операций. Постепенно основным объектом внимания становится не столько состояние настоящего либо будущего (отложенное целеполагание), сколько сам процесс как практика перемен и возможный статус бытия.

Необходимость иметь дело с динамичными, нелинейными, многофакторными ситуациями, зарождающимися на грани турбулентности и хаотизации, сделала императивом поиск инструментария/регламентов соответствующих конституции сложных и сверхсложных организованностей. Развиваются технологии матричного, рефлексивного, точечного, семантического, внешнего управления, исследуются возможности операционального использования критических зон, облачных структур, терминалов, хабов, аттракторов, идеалов etc. Все это ведет, в частности, к переоценке роли антропологического фактора. Человек перестает быть инструментальным элементом системы – объектом, функцией, агентом, его сознание, отношения с природой и обществом претерпевают серьезную перестройку.

Кроме того с расширением спектра значимых взаимосвязей открываются новые обстоятельства.

Выясняется, к примеру, что, как и в естественных науках, присутствие индивида в социальном космосе, его намерения нестандартным образом влияют на событийный ряд (феномен "неклассического оператора"). Субстанция бытия, ее состояния, оказывается, связаны с субъектом теснее, нежели представлялось; избранный идеал, смысловой образ универсальным образом настраивают события, и, что важнее – определяют стратегический горизонт, а также создают режим наибольшего благоприятствования движению в избранном направлении. Или жесткого противодействия со стороны среды.

Иначе говоря, действовать "правильно" или "неправильно", причем не только с точки зрения психологии либо морали, но и с позиции, которую можно определить как "метафизическая", оказывается помимо прочего серьезной практической, едва ли не прагматичной проблемой.

Взаимодействуя со все более высокими регистрами сложности, постигая и формулируя статус постсекулярности, мы ощущаем соприсутствие сил, законов, конструкций, которые до конца не понимаем, однако пытаемся осмыслить. И будучи практиками, используем (в качестве примера укажу на такие явления, как synchronicity и serendipity). Подобный подход, позволяющий осознанно и продуктивно действовать в ситуациях серьезной неопределенности, предполагает персонализм, конкретность, а также неотчуждаемость экспертизы/знания от субъекта и даже метафизических обстоятельств.

Самоорганизующаяся критичность

Кризис взаимоотношений с возрастающей сложностью технических, биологических, социальных, антропологических систем предвосхищает коллапс управления/контроля либо грядущий прорыв к радикально иным принципам познания и действия.

Уникальность возникающих ситуаций, их подвижный характер, взаимопроникновение (диссипация), универсальная связность (голографичность), каскадная новизна, нелинейность, высокий уровень критичности требуют не просто очередной ревизии привычных алгоритмов действия или даже пересмотра эпистемологического тезауруса, но изменения самого способа освоения калейдоскопичного универсума. Существующий категориальный аппарат и методы конвертации обретаемого знания (подчас прямой его редукции) в силу обнаруживаемых несовершенств все чаще используются, если можно так выразиться, метафорически, препятствуя восприятию новых ферментов и осознанию изменившихся форматов бытия. Особенно заметны подобные изъяны в сфере социальных и гуманитарных дисциплин.

Девальвация дисциплинарного консенсуса предопределила развитие таких методов, как негативная диалектика, самоорганизующаяся критичность, синергийный подход к миропознанию, миростроительству, ко всему пространству операций. И это лишь начало процесса, речь же, по-видимому, идет о социокультурной[2] и методологической революции, о генезисе новой рациональности и, возможно о фундаментальном развороте в умственной практике от катафатических установок к апофатическим. В том числе о переносе акцента на внекатегориальное опознание и осознание.[3] И далеко не в последнюю очередь – об осмыслении модуса апофатического мировосприятия, о рецептах и сценариях, которые формулировались и развивались преимущественно в Византии, особенно в среде исихастов.

Наконец, не исключено, что именно синергийный тип сознания и мышления, апофатическое мировидение, способное опознавать новые идентичности и оперировать в присутствии беспорядочных иерархий и в условиях губительной новизны, могут стать основой нового поколения интеллектуальных практик и послужить трамплином для витка цивилизационной динамики.

Культура вневербального постижения предполагает ориентацию в облачных структурах, особую технику взаимоотношений с иным, усилия и процедуры по удержанию неопределенной комплексности в ее существенных чертах, целостности и полноте. Другими словами, в постсовременном ментальном и практическом обороте востребован специфический опыт взаимодействия с неопознанными и формально неотрефлектированными, телеологическими и теологическими измерениями жизни…

Возникающие в этой связи предположения, пожалуй, можно изложить следующим образом: человек в обстоятельствах принятия сложных, критических решений верно избирает и успешно преследует цели, если при этом он непрерывно беседует с Богом.

Примечания:

[1] Естественные науки явились следствием христианского переосмысления знания как следствия богопознания, реализуемого посредством испытания творения (природы), а не одних логически обоснованных умопостроений (спекуляций), получивших статус гипотез. Однако данная революция лишь частично затронула сферу гуманитарного знания, в том числе и негативным образом: исключив их из сферы обретения объективного знания (ибо их предмет – творения человеков, а не Творца) вместе с тем привнесла в них флер сциентизма, наложив неоправданные для рассуждения ограничения, ведущие на практике к редукционизму. Само же обобщение, обретаемое в результате рассуждения, претендует вследствие подобной мимикрии на статус хотя и транзитной, но объективной объектности (de jure), представляя, однако же, на деле (de facto) сумму субъектностей, прошедших семантический фильтр сознания и ассимиляцию. Другими словами, высшие постижения интегрируются с разнообразием дисциплинарных суждений и прагматичных тактических заблуждений, ибо в гуманитарных дисциплинах отсутствует эксперимент способный представить и легитимизовать факт (т.е. эксперимент по установлению факта замещается здесь практикой и консенсусом, верифицирующим эффективность). Данное препятствие, кажущееся непреодолимым при катафатическом миропостижении, отчасти преодолевается при апофатическом подходе, способным помимо возможностей аналогового мышления использовать потенциал внекатегориального со-знания.

[2] Искусство Нового времени – это не религиозные артефакты и не древнегреческое "технэ", но средство трансляции мировоззрения в социальную и частную среду в том числе и как средство поддержания ее специфической, поступательной витальности, отражавшейся в стремительной по историческим меркам смене стилей. Иначе говоря, искусство проявляет себя в качестве продукта секуляризации как альтернативного источника и инструмента трансляции в общество основных ценностей и мировоззренческих принципов (духовных, социальных и культурных координат). Революции в искусстве – тектоника социальных и политических потрясений, их фермент и генетика. Нынешний же транзит в искусстве связан со своего рода капитализацией его нематериальной эссенции, т.е. с распространяющимся осознанием и прагматизацией постулата: искусство это не предмет (и тем более не вещь), а событие и воздействие (влияние).

[3] "Бытие на разломе" предполагает иную логику взаимодействия противоположностей, нежели его привычное понимание в диалектике. Разрешение ситуации принадлежит уже не логике синтеза противоречивых постулатов как действия продлевающего существование вербально-ментальной конструкции в качестве сложноопределившейся intelligence (intellegentia). И не пробуждающему ступору парадокса, антиномии или апории как предельных форм семантического апофеоза, т.е. оставаясь в рамках "древнегреческой парадигмы" – вербализации категории мысли (при смягчающей инобытие обобщений физической и даже антропологической визуализации речевого строя). Полноценное разрешение кризиса катафатического мировидения происходит за счет критического и драматичного (драматического) включения самого естества мыслящего субъекта как средства удержания экзистенции в процессе осознания по-своему органичного, но мучительного, предродового соприсутствия контртезисов в собственном бытие, а не в экстравертированном "теле проблемы".

Александр Неклесса
14.10.12