Что противопоставить американской цифровой гегемонии?

Цифровой мир, или киберпространство, находится в своем развитии на развилке. И речь идет не о конкретных технологиях, а о концепции политики государства по отношению к киберпространству и к тому, каким образом и в каких объемах государство должно на него влиять. Разоблачения Эдварда Сноудена стали тем толчком, который вызвал лавину размышлений во многих странах мира. И в центре этих размышлений одна проблема: как обеспечить суверенитет государства в эпоху тотальной цифровой прозрачности и наличия таких методов съема информации, которые никому в прошлом даже не снились?

Американская концепция киберпространства не может не быть имперской. Это означает, что безопасность США делается точкой отсчета поведения всех остальных государств и международных организаций, которым имперский "Центр" может оказать "милость" и открыть доступ к части своих возможностей, но потребует за это полного подчинения. Если раньше это подчинение выражалось в принятии культуры, экономики, валюты "Центра", то теперь – в требовании признать доминирование американских ИТ-корпораций на внутренних рынках других стран. Более того, подразумевается, что другие страны должны отказаться от самостоятельной поддержки своих киберпотенциалов, поскольку "верховный защитник" уже обо всем позаботился. Так сказать, идея "информационного зонтика"…

Европа долгое время соглашалась с такой логикой, едва ли не полностью отказавшись от наращивания своих мощностей в цифровом мире. Этому способствовало то, что социалистические установки идеологов построения европейского информационного общества эклектично наложились на общую неолиберальную модель Евросоюза. Однако дело Сноудена выдернуло европейцев из их сладкого забытья и заставило серьезно осмотреться в поисках адекватных моделей ответа на американскую цифровую гегемонию.

Удивительно, но такой моделью все более явно становится та, которую сами же европейцы нещадно критиковали последние 20 лет – китайская. Отдельные элементы ее внедрения в Европе наблюдались еще в 2009-2010 гг. Тогда европейские правительства пошли на открытую конфронтацию с американскими ИТ-корпорациями, в частности с Google и Microsoft. В каждом случае это было что-то свое (например, для Германии и Греции это было связано с проектом Google Street View, для Франции – с попытками оцифровки ее библиотечных фондов), но в каждом случае европейцы пытались поставить барьер безмерному цифровому присутствию США на их территории. В 2011 году даже обсуждался вопрос "Цифрового Шенгена", организованного явно на манер "Золотого щита" Китая, но дальше общих рассуждений дело не пошло.

Видимо, опыт Китая (в научной литературе его называют "восточноазиатским опытом построения информационного общества") будет все больше востребован в дальнейшем теми странами, которые хотят быть субъектами международной политики, а не послушными исполнителями воли "Центра".

В основе "китайской модели" в первую очередь лежит признание того, что "универсальные ценности" не такие уж универсальные. Каждая крупная цивилизация за тысячелетия своего существования выработала свои, присущие ей глубинные коды, которые можно смело назвать "национальными ценностями" и которые всегда самобытны. Для Китая, например, таковыми являются конфуцианские ценности. Однако китайцы признают наличие различных систем ценностей и не помещают страны с ценностными системами, отличными от их собственной, в категорию "варварских", как это делают проповедники "универсальных ценностей" на Западе.

Второй аспект – опора на национального производителя, что, с одной стороны, обеспечивает экономический рост, с другой – безопасность государства. При этом ставка на "национального производителя" делается по очень широкому кругу производств, начиная от изготовителей "железа" (электронной начинки) и до производителей "смыслов" (контента).

На техническом уровне Китай с самого начала очень аккуратно подошел к развитию Всемирной сети на своей территории, отвергнув неолиберальную парадигму "рынок все отрегулирует". В 2003 году в Китае имелось не более 10 крупных сетей, которые работали под пристальным контролем государства. Стремительный рост числа интернет-кафе в середине и конце 90-х привел к тому, что за несколько лет (1999 - начало 2000-х) эта сфера подверглась более серьезному государственному регулированию.

Благодаря последовательной и вдумчивой политике поддержки высокотехнологических отраслей экономики в Китае сделали то, что долго казалось невозможным, – вытеснили американские IT-корпорации с внутреннего рынка и теперь активно их скупают (например, Lenovo в свое время выкупила IBM, а сейчас приглядывается к Blackberry). Такие китайские брэнды, как ZTE или Huawei, стали сегодня синонимами успеха и могущества, которых боятся на Западе все.

В политике производства контента Китай придерживается двух простых принципов.

Первый принцип у блогеров называется "запрещай и клонируй", что подразумевает "умную цензуру". Главное ее отличие от "глупой цензуры" - государство, запрещая доступ к иностранной платформе, оперативно дает возможность воспользоваться точно такой же, но национальной.

Это оказалось справедливо по отношению решительно ко всем популярным механизмам сети Интернет, начиная от поисковых систем и видеосервисов и кончая социальными сетями и микроблогами. При этом количество пользователей китайского Интернета (а это более 600 млн. человек) делает весьма условным само понятие "глобальная сеть", поскольку налицо самодостаточный кластер, обеспечивающий себя всем необходимым.

Второй принцип - выделение набора ключевых тематик, которые, по мнению китайского руководства, могут повлиять на жизнь страны дестабилизирующим образом…

К таким тематикам относится информация, которая противоречит принципам, закрепленным в Конституции, ставит под угрозу национальную безопасность, раскрывает государственную тайну, подрывает доверие к правительству, разрушает единство государства, наносит урон его чести и интересам, провоцирует этническую ненависть или дискриминацию, разрушает сплоченность нации, может иметь негативные последствия для государственной политики в сфере религии, распространяет культ насилия, разврата, порнографии, азартных игр, убийств, террора или провоцирует преступление, распространяет слухи, нарушает общественный порядок, подрывает социальную стабильность, ущемляет закрепленные в Конституции права человека. Вряд ли хоть кто-то скажет, что эти темы действительно не заслуживают повышенного внимания со стороны государства.

Естественно, что в чистом виде подобная модель может существовать лишь в определенных социально-политических условиях и вряд ли в "рафинированном" виде она приемлема для той же Европы. Однако, преломившись через европейские практики построения информационного общества и будучи откорректированной после откровений Эдварда Сноудена, "китайская модель" может стать основой для выработки некой новой сущности, которая определит будущее киберпространства.

Сейчас практически невозможно сказать, какими будут черты этой новой системы, но уже ясно, что новая модель будет больше рассчитывать на национального производителя, более серьезно относиться к понятию "цифрового суверенитета" и иначе воспринимать новую технологическую реальность.

Возможно, хотя верится с трудом, та же Европа начнет более внимательно относиться к тому, что сама декларирует, – уважать чужие права и традиции, не пытаясь унифицировать все и вся под флагом "глобализации". Наверное, это довольно отдаленные перспективы, однако и то, что Германия и Бразилия внезапно нашли общий язык в ООН и выступают по проблемам киберпространства с совместными инициативами, уже говорит о многом…

Борис КАЗАНЦЕВ | 18.11.2013 |