В поисках настоящего Китая
Иностранцы по-прежнему видят то, что они хотят увидеть.

Рецензия на сборник "Моя первая поездка в Китай: ученые, дипломаты и журналисты о своей первой встрече с Китаем" ("My First Trip to China: Scholars, Diplomats, and Journalists Reflect on Their First Encounters With China". Edited by Kin-Ming Liu. East Slope Publishing, 2012).

За последнее десятилетие историки и журналисты разбили – некоторые кувалдами, а некоторые киянками – несколько укоренившихся мифов о прошлом Китая. Например, оказывается, что до коммунистической революции 1949 года Китай вовсе не был погружен в сплошные ужас и тьму, а западные попытки изменить страну, которые раньше считались трагически неудачными, были намного успешнее, чем можно было подумать. В свете всего этого следовало бы полностью переоценить роль Китая в мире, как в прошлом, так и в настоящем. Но не торопитесь: и китаисты, и широкая публика продолжают, как и раньше, цепляться за свои представления об "аутентичном" Китае, выросшие на почве их собственного воображения.

Хорошим примером этого комплекса может служить "Моя первая поездка в Китай" – сборник из 30 эссе, в которых, пожалуй, самые известные из экспертов по Китаю рассказывают о своем первом опыте встрече с "Землей обетованной", как выразился один из авторов. Разочарование и ностальгия просто текут в этой книге рекой. Предполагалось, что китайская история будет разворачивать на фоне экзотического революционного ландшафта. И судя по всему, многие авторы недовольны тем, что события пошли по другому пути.

Собственно говоря, именно в этом и заключается одна из самых интересных черт "Моей первой поездки". Сборник наглядно демонстрирует, как слабо новые данные о китайском прошлом повлияли на мировоззрение авторов и как упорно многие из нас, китаистов, держатся за свои взгляды на Китай, какими бы устаревшими эти взгляды ни были. Это в свою очередь заставляет задаться вопросами о том, почему от Китая и от его революции ждали так много, почему многие до сих пор не отказываются от этих ожиданий и почему они реагируют с таким гневом и недоверием на любые доказательства собственной неправоты.

Ревизионизм с китайским уклоном

Та важная роль, которую Китай сейчас с очевидностью играет в мировой политике и экономике, навела историков на мысль о том, что и в прошлом он должен был иметь немалое значение. Начиная со второй половины 1990-х годов, ученые стали отвергать представления о том, что Китайская Империя никогда не была экспансионистской державой (как минимум, она захватила изрядную часть Центральной Азии), и о том, что она избегала торговать с внешним миром. Новые работы об экономике Китая в XIX веке и об антицинском Восстании тайпинов 1850–1864 годов помещают Китай в центр мира. Колебания потребительского спроса в Китае тревожили британский парламент не меньше, чем рост цен на хлопок, поступавший с американского Юга. Восстание тайпинов в равной степени вдохновляло Карла Маркса и американских миссионеров. Китай воистину был Срединным Царством – не потому что он был замкнут на себе и купался в восточной роскоши, но потому что он и в самом деле был царством в середине мира.

Еще одна нелепая идея, с которой расправились современные исследователи, заключалась в том, что жизнь в Китае до коммунистической революции была кошмарной и состояла исключительно из рабства и притеснений. Нанкинское десятилетие 1927–1937 годов – период правления националиста Чан Кайши – сейчас воспринимается как время, когда экономика росла, гражданское общество укреплялось и в стране распространялись современные наука и образование. Самого Чан Кайши также перестали считать нелепым карикатурным злодеем, каким его изобразила в 1970 году Барбара Такман (Barbara Tuchman) в своей знаменитой книге "Стилуэлл и американский опыт в Китае" ("Stilwell and the American Experience in China"). Теперь о нем пишут как о лидере – пусть и небезупречном – армии которого сражались и умирали за Китай. Одновременно американский генерал "Уксусный Джо" Стилуэлл, командовавший во время Второй мировой войны китайскими войсками вместе с Чан Кайши и бывший для Такман почти полубогом, снова стал для историков простым смертным, решения и действия которого можно рассматривать критически.

Новые биографии Мао Цзедуна также развенчивают легенды, восходящие еще к Эдгару Сноу (Edgar Snow) – автору вышедшей в 1937 году книги "Красная звезда над Китаем" ("Red Star Over China"), которая стала первой в мире работой – на любом языке – мифологизировавшей Великого кормчего. Исследования, проведенные в советских архивах, показывают, что Мао в целом находился под контролем Сталина, а также ставят под сомнение долгое время принимавшуюся на веру американскими специалистами по Китаю версию о том, что Мао во время Второй мировой войны активно сражался с японцами. Судя по всему, по большей части он держал порох сухим, укреплял свою армию и ждал, пока силы Чан Кайши не истощатся в боях. А как насчет любимого прогрессивными историками сюжета о том, что в середине 1940-х годов Мао старался балансировать между Москвой и Вашингтоном? Сейчас принято считать, что речь в действительности шла всего лишь о выработанном Сталиным и Мао плане. Своей "новой демократией" Мао сумел обмануть целый ряд американских дипломатов, з
аставив их поверить, что он, как выразился один американец, – "просто аграрный реформатор", а не приспешник Сталина, которым он был на самом деле.

Кроме того, большинство историков перестали, говоря о взаимодействии Китая с западным миром, использовать такие избитые термины, как "культурный империализм". Теперь они признают, что иностранцы и получившие западное образование китайцы сильно помогли росту уровня открытости китайского сознания. Видя, насколько важны сейчас выходцы с Запада для происходящих в Китае перемен, историки начали осознавать, что и в прошлом они играли центральную роль. Американцы, британцы, немцы, японцы и русские были советниками, примерами, учителями и проводниками. Американские миссионеры приносили в страну образование, науку и западную медицину. Британцы экспортировали передовые административные технологии. Немцы учили китайских националистов современному военному делу. Даже китайская почтовая служба была импортирована из-за границы – из Франции. Образ вечного и неизменного Китая, несчастной жертвы империалистического грабежа, просто не соответствует фактам. "Китайцев, которые приветствовали новое, когда у них была такая возможность, всегда было намного больше, чем противников новизны", – пишет Одд Арне Вестад (Odd Arne Westad) в своей "Беспокойной империи" (Restless Empire) – опубликованной в прошлом году фундаментальной работе о связях Китая с западным миром.

Наблюдения Вестада может подтвердить любой, кто бывал в Китае в последние 30 лет. Однако новый образ страны, который они создают, многим неудобен. На Западе не привыкли думать о Китае как о постоянно меняющемся гиганте, который всегда – за исключением трех аномальных десятилетий при Мао – был частью мира, а не изолированным миром. Людям трудно видеть историю, непохожую на тот черно-белый нарратив, которого они придерживались последние несколько десятилетий. Им не нравится, что Китай никогда не был так экзотичен, как им этого хотелось.

Такое недовольство характерно не только для книжных червей и знатоков Китая. Например, мою жену, руководящую в Китае туристической фирмой, удивляет, как сильно ее американские коллеги не любят этот другой Китай. Как-то она предложила одному из них посоветовать клиентам заглянуть в кофейню Starbucks в нашем районе Саньлитунь, одном из самых модных мест Пекина, и посмотреть, как поток покупателей вливается в находящийся по соседству огромный магазин Apple. "Зачем это нужно моим клиентам? – заявил в ответ турагент. – Это же не "настоящий" Китай". Похоже, всем нужны только рикши и залитые водой рисовые поля.

Кстати, у меня тоже есть свой личный Китай. Я убежден, что большинство китайцев хотят жить, как американцы, и восхищаются мощью и свободой Соединенных Штатов. Но опять же, я могу в этом глубоко ошибаться.

Сквозь красные очки

Ностальгия по тому, чего, возможно, никогда не существовало, насквозь пронизывает "Мою первую поездку". Лучше всего ее выразил Орвил Шелл (Orville Schell), автор предисловия и один из лучших китаистов в своем поколении. "Когда последние неизведанные места на нашей планете исчезали, лишая нас привычной дозы экзотики и романтики", пишет он, холодная война "подарила нам маоистский Китай – новую и неожиданную замену для былых заповедных мест". Китай Шелла восхитительно женственен – со "странной привлекательностью", "высокомерной отрешенностью" и "зачаровывающей неприступностью и недоступностью". Свои попытки посетить Поднебесную он сравнивает с настойчивыми мольбами влюбленного. До того, как Китай открыл въезд, Шелл и его коллеги-китаисты напоминали, по его словам "целую компанию безнадежно влюбленных Сванов. И подобно неразделенной страсти прустовского антигероя к Одетте, наше увлечение Китаем становилось еще более пламенным из-за невозможности даже простого ответного внимания, не говоря об утолении страсти".

Затем Китай начал понемногу выдавать визы, и у тех, кто их получал, сложился новый образ Китая – образ клуба для избранных. Кроме того, для многих из авторов "Моей первой поездки" Китай начала 1980-х годов был своего рода страной мечты – они могли фантазировать о том, что он незапятнан вестернизацией, но при этом чувствовалось, что он находится на грани эпохальных перемен. "Этот период казался мне идеальным", – пишет урбанист Порус Ольпадвала (Porus Olpadwala), один из авторов сборника, посетивший Китай в 1985 году с делегацией специалистов по городскому планированию. Китайцы тогда "брали лучшее у обоих миров, постепенно отказываясь от худших сторон социализма и еще не познакомившись с тяготами капитализма". Сейчас двери страны широко открыты, и былую эксклюзивность Китай утратил.

Многие на Западе также по-прежнему ностальгируют по китайской революции и симпатизируют Коммунистической партии. Возьмем еще одного из авторов сборника – Луис Уилер Сноу (Lois Wheeler Snow), вторую жену американского журналиста Эдгара Сноу, некогда доказывавшего, что коммунистическая революция была неизбежна и лишь диктатура Мао могла освободить Китай от оков конфуцианского прошлого. Луис Уилер Сноу посетила Китай в 1970 году со своим тяжело больным мужем. Мао пригласил их на трибуну у Врат небесного спокойствия на площади Тяньаньмэнь и сфотографировался с ними. Потом эта фотография появилась в "Жэньминь жибао" как сигнал – впрочем, оставшийся незамеченным – для Вашингтона о готовности Пекина налаживать отношения. Она вспоминает, что стояла так близко к Мао, что "могла бы коснуться бородавки на его лице", а председатель махал восхищенной толпе, "в точности как Beatles, Синатра, Майкл Джексон".

Видимо, Сноу легко прощает партийному руководству Большой скачок (около 40 миллионов трупов) и Культурную революцию (приблизительно миллион убитых и много миллионов разрушенных), но не бойню 1989 года на площади Тяньаньмэнь (в ходе которой погибло примерно 800 человек). "Если урожаи иногда преувеличивались, роль женщин завышалась, а статистика была непроверенной, прочные каменные и кирпичные дома, а также вновь зазеленевшие поля и сады свидетельствовали об упорном труде, который сделал жизнь лучше, чем она была до того", – пишет она о Китае времен Мао. Но после 1989 года, объясняет Сноу, "я порвала с китайскими властями и перестала бывать в Китае".

Почему именно площадь Тяньаньмэнь стала последней соломинкой? Возможно, дело в недовольстве Сноу рыночным путем, который избрал Китай, и в ее не оправдавшихся надеждах на то, что Китай, опираясь на коммунизм, сумеет каким-то вырваться из колеса земных страстей. До 1980-х годов и экономических реформ Дэн Сяопина, Китай, по мнению Сноу, вел политику, которая была направлена, говоря словами Эдгара Сноу, "на общее благо, а не на частную выгоду". Хотя результатом этой политики стали миллионы смертей, сейчас Сноу огорчена тем, что Китай и Соединенные Штаты "охвачены капиталистической конкуренцией". То есть перед нами очередной пример американца, недовольного тем, что китайцы слишком похожи на американцев.

Подобных людей так и хочется отправить смотреть китайские блокбастеры лета 2013 года "Tiny Times-1" и "Tiny Times-2". Это фильмы о четырех шанхайских студентках, меняющихся богатыми любовниками, точно сумочками, – своеобразная смесь "Секса в большом городе" с "Дьявол носит Prada", по выражению Шейлы Мелвин (Sheila Melvin) из New York Times. Небесполезно будет также отметить, что сейчас больше 50% китайцев живут в городах, хотя в 1970-х годах горожанами в стране были всего 19% населения. Вот вам настоящий Китай – и никаких рисовых полей пополам с эгалитаризмом! Кстати, в следующем году выходит "Tiny Times-3".

Большие надежды

Американцы самых разных политических убеждений традиционно привыкли ждать от Китая слишком многого, и эти высокие надежды неминуемо приводят к разочарованиям. В этом смысле очень трогательные вещи пишут в "Моей первой поездке" китаисты Джонатан Мирский (Jonathan Mirsky), Стивен Мошер (Steven Mosher) и Перри Линк (Perry Link). Для всех из них первый китайский опыт стал крайне болезненным. Мирский и Линк участвовали в протестах против Вьетнамской войны и активно критиковали политику США в Азии. Однако в свой первый визит в континентальный Китай, в начале 1970-х годов, оба они лицом к лицу столкнулись с китайскими манипуляциями. Им показывали потемкинские деревни, потемкинских рабочих и даже потемкинское метро, а когда они пытались заглянуть за фасад, то сталкивались с крайне агрессивной реакцией. "После 1973 года я хорошо понял, как я ошибался в конце 1960-х, принимая "социализм" Мао Цзэдуна за чистую монету, – признается Линк, позднее преподававший в Принстоне восточноазиатские исследования. – И меня сильно удивляет, что многие мои друзья по левому студенческому движению 1960-х годов до сих не хотят признавать очевидные факты".

Мошер был одним из первых американских аспирантов, которые смогли заняться в Китае полевой работой. В 1979 году он приехал в деревню в дельте Жемчужной реки. С собой он привез веру в идеи Мао, но вскоре его постигло разочарование: скудная жизнь крестьян провинции Гуандун быстро развеяло образ рабоче-крестьянского рая. Кроме того, на его глазах разворачивалась политика "одного ребенка", породившая волну насильственных абортов и стерилизаций. Он видел эти операции своими глазами. Это сразу же превратило Мошера из попутчика в заклятого врага китайской демографической политики. "У меня нарастало чувство, что все это очень скверно", – пишет он.

Но почему он ждал чего-то лучшего? Это объясняет Ольпадвала. Когда он впервые посетил Китай в 1985 году, он сравнивал его с Индией и был очень впечатлен. По сравнению с другими странами развивающегося мира дела в Китае шли неплохо: там было чисто, у людей была работа, в городах не было трущоб. Однако впечатления Ольпадвалы сильно разошлись с впечатлениями западной части делегации: "Там, где я замечал, что почти у всех есть жилье, они видели унылые одинаковые дома . . . Там, где я видел, что у всех есть одежда, они видели однообразие фасонов. Там, где я видел магазины, полные товарами первой необходимости, они видели скудный ассортимент". Это замечание Ольпадвалы наглядно показывает, чем взгляды американцев на Китай отличаются, скажем, от взглядов на Индию, которую они редко сравнивают с более развитыми странами. Американцы всегда ожидали от Китая большего и даже сейчас меряют его более высокой меркой, чем прочих.

Впрочем, у взгляда американцев на Китай есть и менее романтическая, зато более практическая сторона. Ее иллюстрируют воспоминания бывшего банкира Уильяма Оверхолта (William Overholt), и почетного профессора восточноазиатских исследований из Гарварда Эзры Фогеля (Ezra Vogel). Хотя этот подход легко вырождается в лоббизм, он объясняет, почему многие американцы десятилетиями сохраняют связи с Китаем, кто бы в нем ни правил.

Оверхолт прибыл в Китай в 1982 году. Благодаря контактам, которые он завел в первой миссии Китая при ООН, по стране его возил полковник Народно-освободительной армии. Китайские друзья засыпали Оверхолта вопросами: как обналичить чек в Нью-Йорке? Как снять проценты на сумму в 1 миллион долларов с открытого перед Второй мировой счета в Америке? Именно тогда Оверхолт понял то, что многие на Западе осознали только лет через десять: что Китай находится на грани экономической революции, аналогичной тем, которые произошли в Южной Корее и на Тайване – только население в Китае почти в 20 раз больше, чем в двух этих странах вместе взятых. Результаты подобной революции должны были потрясти мир.

Фогель, бывший членом Комитета обеспокоенных исследователей Азии, который боролся против войны во Вьетнаме, впервые посетил Китай в 1973 году. По сравнению со многими из своих товарищей, он был менее радикален, относился к коммунистическому Китаю с меньшим оптимизмом и был настроен более проамерикански. Он частично связывает эту разницу с семейной историей – его отец-еврей преуспел в Соединенных Штатах, в то время как многие его родственники погибли во время Холокоста. Фогель увидел тот же Китай, что и его коллеги: страну с бедными, запуганными и забитыми маоистской ортодоксией людьми. И тем не менее, объясняет он в традиционной для американских синофилов всех мастей манере, ему "хотелось, чтобы китайское руководство преуспело, хотелось помочь ему улучшить жизнь народа и преодолеть пропасть между Китаем и Америкой". Его первый визит продолжает служить для него эталоном, оправдывающим его личные представления о Китае: "Тем на Западе, кто позднее жаловался мне на ограничения свободы слова в Китае. . . я объяснял, насколько большие перемены в нем произошли".

Поиск продолжается

Разумеется, для китайцев тоже характерны завышенные ожидания. Они склонны слишком много ждать от Запада, особенно от Соединенных Штатов, чего часто не замечают западные ученые, почему-то стесняющиеся американских возможностей приносить пользу. Рассказы двух участников "Моей первой поездки" ясно дают понять, что американско-китайские отношения уже давно превратились в улицу с двусторонним движением. Мортон Абрамовиц (Morton Abramowitz) посетил Китай в 1978 году как представитель Министерства обороны США, сопровождая советника президента Джимми Картера по национальной безопасности Збигнева Бжезинского (Zbigniew Brzezinski), целью которого было создать фактический альянс с Пекином против Советского Союза. Абрамовиц должен был проинформировать китайцев о советских силах на их границах, что было знаком большого доверия со стороны Соединенных Штатов. Абрамовиц вспоминает, как Бжезинский в шутку указывал на север, в сторону советской границы и говорил: "Там живет русский медведь, а я – укротитель медведей". Когда Абрамовиц поделился американскими разведданными с коллегой из Народно-освободительной армии, тот его внимательно выслушал, затем пожал Абрамовицу руку и ушел, не задав ни одного вопроса. "Я был поражен, – пишет Абрамовиц, – тем, как блестяще Китай играл слабыми картами".

Еще слабее были китайские позиции в 1972 году, когда юрист Джером Коэн (Jerome Cohen) вместе с группой других американских ученых встречался с премьером Чжоу Эньлаем, чтобы продвинуть идею культурного и образовательного обмена. После встречи, на которой Коэн призывал стареющего китайского лидера сделать страну более открытой, он столкнулся в туалете с легендарным китаистом Джоном Фэрбэнком (John Fairbank). Тот, сочтя, что, возможно, они слишком сильно надавили на Чжоу, поглядел на Коэна, стоявшего у соседнего писсуара, и усмехнулся: "Нам трудно избавиться от миссионерского духа!"

Между тем, в действительности, и сведения Абрамовица и предложенные Фэрбэнком и Коэном программы обмена китайцам были отчаянно нужны. Именно такие вещи помогли Китаю в итоге вернуться обратно в современный мир. Они и в самом деле порождаются "миссионерским духом" - глубоко американским стремлением помогать Китаю и формировать его будущее. Это часто преуменьшаемое стремление, сдобренное изрядной долей американской деловой сметки, до сих пор продолжает оставаться движущей силой в отношениях между двумя тихоокеанскими державами. Неудивительно, что сейчас в Китае все только и говорят о "китайской мечте".

А что же сами китайцы? Пекин продолжает тратить много сил – а теперь и денег – на формирование образа Китая на Западе. По некоторым оценкам, в медиа-операции за рубежом Китай вложил больше 200 миллионов долларов. Однако результаты его усилий – как и былых пропагандистских туров, о которых рассказывают авторы "Моей первой поездки", – выглядят не лучшим образом. В конце 1990-х годов некоторое время казалось, что Китай изберет более изощренную тактику. Власти устраивали брифинги, на которых по существу общались с экспертами и расширяли неформальное взаимодействие с журналистами и лидерами мнений. Однако при Ху Цзиньтао все это закончилось. Новый подход, как это ни забавно, как будто вдохновлен описанным Шеллом образом Китая как "капризной красавицы": правительство делает вид, что его не интересует мнение иностранцев. Таким образом, поиск настоящего Китая продолжается.

Оригинал публикации: In Search of the Real China

Опубликовано: 03/12/2013

Джон Помфрет (John Pomfret)
("Foreign Affairs", США)