Четыре года назад, примерно в это же время, приехал по делам в Питер. Планировались съемки, навьючен был, как ишак - сумки с аппаратурой, штатив за спиной.

Пересекаю площадь у Московского вокзала и прямо на перекрестке упираюсь в группу встревоженных прохожих, обступивших кого-то. На снегу, прямо на тротуаре, лежит баба. Здоровая такая женщина, объемная то есть. Лет сорока пяти, думаю. Глаза у бабы открыты, она смотрит в небо, перед собой, но при этом никак не реагирует на окружающих. Дышит. Не пьяная, не бездомная. Но вот лежит – тело в сугробе, ногами к светофору, не двигается, молчит.

Вокруг, как назло, тоже одни женщины. Переговариваются, по очереди пытаются растормошить. Пробуем поднять или перевернуть хотя бы. Да уж больно тяжела. Кричат со всех сторон: "Вы уверены, что можно? Врач есть среди вас? Врача зовите!"

Врача нет. Время идет. Тетка лежит. Люди мимо прут. Елки-огни-подарки…

"Ладно, – говорю, – вот, посторожите. Я сейчас". Сгружаю с себя сумки. Рядом вырастает какая-то старушка. И по одежде, и по лицу исхудавшему, и по рукам красным, обветренным видно, что бедствует. Беги, говорит.

Реклама

Лавров напомнил новым властям Украины старый анекдот
Аршавин впервые объяснил, почему бросил жену
Приводные ремни – эффективность, проверенная на практике

Создание качественных сайтовБегу, а в голове подлая мысль: в сумках-то аппаратура тысяч на десять долларов - нажитые непосильным трудом две камеры, новые гидрокарбонатные ноги для штатива, выписанные прямо с фабрики в Гуанчжоу… И главное мое богатство - объективы, каждого из которых дожидался неделями, а то и месяцами. Короче, бабушке достаточно прихватить любую из сумок, чтобы прожить безбедно весь новый, тогда еще 2011-й год.

Врываюсь в гостиницу. Поднимаю сонную охрану - человеку плохо! Несемся по льду назад, к перекрестку. Охранники за спиной матерятся. Сначала тихо, потом громче. У светофора никого. Ни толпы. Ни тетки в сугробе. Обычное броуновское движение. Ушла! А сумки?

Вижу, у стены дома, вцепившись голыми руками в штатив, стоит мой часовой. Минус пятнадцать, кстати, на улице. Сумки на месте. "Где же она?" - кричу. "А кто ее знает... Как только вы убежали, встала, отряхнулась, подобрала пакеты свои и вон туда, по Лиговскому, направилась. Даже слова не сказала".

Отлично, думаю. Но старушенция-то! Не бросила пост. Достаю какие-то деньги, пытаюсь впихнуть ей в замерзшие ладони. В ответ: "Как вам не стыдно? Уберите немедленно!" И взгляд такой злой-презлой, в упор. Ленинград, как никак. Санкт-Петербург.

***
Через четыре дня - опять площадь у Московского вокзала. "Сапсан" в обратную сторону. Только багажа в два раза больше. Знакомые попросили доставить в Москву немаленькие коробки. Ищу на вокзале носильщика. Дал три круга, заглянул под все лестницы. Нет носильщиков.

Наконец выкатывается откуда ни возьмись здоровенный такой мужик с телегой. Куртка на морозе распахнута, пар изо рта, рыжие усы, красная морда, жетон на груди. "А где раньше-то был?" - перебивает он меня вопросом.

Медленно, очень медленно, с десятью остановками доходим до гостиницы. Выволакиваю свою гору вещей на крыльцо и слышу: "Три тысячи".

Приходит прозрение. Гнида. До поезда десять минут. Идти в общей сложности метров триста, однако вариантов у меня нет. Он знал это с самого начала. И пялится, довольно улыбаясь: "Так че? Надумал?"

…Города берет не смелость. Города берет ненависть. К усатой, сытой, рыжей морде, например.

На глазах у носильщика закидываю все сумки и коробки себе на горб, штатив беру, кажется, в зубы, и, покачиваясь, ползу через площадь. Носильщик ничуть не смущается. Катится за мной. В шаге. Просто ждет, когда сломаюсь. Оглядываюсь. Идет. Сто метров. Не отстает. Двести. Прилип, гад. Собираю последние силы и выбрасываюсь, как рыба, на ступени вокзала. Носильщик, убедившись, что выиграл-таки я, насвистывая, отправляется искать следующего лоха.

Но радоваться нечему. Через пять минут отправление, а передо мной еще забитый народом зал ожидания и длиннющий перрон. Сил нет. От попытки сделать хотя бы шаг темнеет в глазах.

И тут Господь посылает мне навстречу ангелов… Трех таджиков - в одинаковых гастарбайтерских куртках и спортивных штанах. "Эй, - кричу -Слышь, эй ты, помоги!"

Таджики подхватывают сумки. Мы плывем через толпу. Впереди мои вещи, за ними - я со своим эксклюзивным штативом из Гуанчжоу. Понимаю, что таджикам достаточно сделать несколько шагов в разные стороны и - прощайте, драгоценные сумки. Кричу: "Эй, ты и ты, идите так, чтобы я вас видел! Да, вот так, вот так, вот так! Хорошо!"

Втиснулся в вагон, выдохнул: случилось чудо. Не надо покупать новый билет, не надо искать на морозе гостиницу. Домой! Поезд шипит, вот-вот тронется.

Выскакиваю к таджикам, из рук валятся мятые купюры, которые я пытаюсь им всучить. В ответ вдруг слышу: "Брат, убери это. Ты не понял. Мы не гастарбайтеры. Мы - пассажиры. Тоже домой едем".

На табло, что висит над соседним перроном, сквозь метель и катящийся по лицу пот различаю слово "Душанбе".

Таджики смеются и уходят. "С Новым Годом, брат!"

Бессовестный мозг автоматом выхватывает из памяти балабановское: "Не брат ты мне…" и далее по тексту. Смешно и стыдно.

Распихиваю по карманам жеваные сотки. Таджики скрываются за поворотом - вместе с вокзалом, вместе с городом, в котором все это случилось.

***
Мне кажется, в каждом из нас умещается и рыжий носильщик, и старушка-часовой. И рыжий носильщик, я думаю, тоже носит в себе крохотную старушку. Которая однажды не позволит ему пройти мимо человека, лежащего на снегу со взглядом, уставленным в небо.

Константин Семин
Тележурналист, ведущий передачи "Агитация и пропаганда" на России-1, автор фильма "Биохимия предательства".

4 января 2015