Под неумолчный гул болтовни о "человеческом капитале", о креативности, об успешной личности с достигательной мотивацией, о творческом и личностном росте, о неограниченных возможностях, открывающихся перед изумленным обывателем после введения измордованных тоталитаризмом совков под светлые своды храма цивилизации и прогресса – так вот под аккомпанемент этих разговоров, что льются нам в уши уж четверть века, произошла выраженная … кадровая деградация? Нет, кадровая деградация была лет десять назад. А на сегодняшний день наблюдается зримая люмпенизация населения.

Современные люмпен-пролетарии – это не обязательно живописные горьковские босяки, которыми восторженно увлекались сто с лишним лет назад пресыщенные дамы и господа; впрочем, и настоящих оборванцев-босяков сегодня хватает. К нам в поселок изредка забредают такие с легендарной Кучинской свалки, где, говорят, сформировалась их особая цивилизация. Но я не о том. Иногда нынешние люмпены выглядят вполне прилично.

Главный признак люмпен-пролетария – отсутствие социальной, профессиональной, да и часто физической привязки к какому-то "месту" - месту в жизни, месту географическому, месту в социальной иерархии. Они никто, они нигде, они всегда готовы. На что готовы? Да на все. У них нет профессии, нет никакого устойчивого занятия и места работы. Кстати, услужливо сформировалась теория, что-де профессия – это прошлый век. Сегодня работу надо менять не реже раза в четыре года, да и вообще засиживаться на одном месте не креативно. Но это относится скорее к более продвинутому слою люмпенов – о них речь впереди.

Люмпены индустрии

Сначала о люмпенах самых простых. После победы демократии в 91-м году покатилось, нарастая, разрушение промышленности. Предприятия закрывались одно за другим – тем же темпом, как когда-то вводились в строй. Люди лишались работы. Тысячами лишались. При этом теряли они не только работу – они лишались всего строя жизни. Жизнь в Советском Союзе была организована не столько по территориальному, сколько по производственному принципу – вокруг предприятия, места работы. Иностранцы, с которыми доводилось работать, помнится, удивлялись: словно феодальное поместье в Средние века. Но, так или иначе, так было. На предприятии получали не только зарплату, а и все жизненные блага: квартиру, дачный участок, путевки на отдых для взрослых и детей, часто были так называемые медсанчасти предприятий – больницы с поликлиниками. Были учебные заведения при больших предприятиях, где можно было выучиться без отрыва от производства… Были дома культуры, где крутили кино и устраивали танцы и всякую самодеятельность. Причем подобный подход был не только на заводах и фабриках – даже в МИДе это было: по воскресеньям в клубе показывали мультики для детей сотрудников, а в боковушке смоленской высотки была поликлиника для трудящихся МИДА и Внешторга. По осени от месткома "выделяли" (советское словцо) автобус для поездки трудящихся по грибы. В Белоруссии, рассказывали, таким же порядком ездили собирать клюкву.

Человек был помещен в плотную социальную ткань, она его и опутывала, лишала каких-то потенциальных степеней свободы, но она же – поддерживала. Ткань эта обобщенно именовалась "трудовым коллективом". Советский трудящийся получал оттуда не только бренные блага вроде, например, мяса из заводского подсобного хозяйства или места в детском саду. Он получал оттуда же и мысли, понятия, взгляд на мир. Проводились политинформации, собрания, где разъяснялось международное положение, политика партии по тем или иным вопросам, рисовались перспективы развития. Для утонченного интеллектуала это могло показаться примитивным, как профессору учебник восьмого класса, но для того контингента – в самый раз. То есть простой трудящийся получал от своего места работы практически все – и духовное окормление , и материальные блага. Он прочно стоял на рельсах и ехал в должном направлении. И что интересно, подавляющее большинство не ощущало такое положение стеснительным. Хотелось бы иметь того же, но побольше – вот какое было господствующее ощущение. Люди "росли на работе" - тоже советское выражение. Недавно я для одной телебеседы усиливалась вспомнить, как по-советски называлось "сделать карьеру" - и вот только теперь вспомнила – "вырасти на работе".

Отдельная песня была – профилактика неправильного поведения, главным образом, пьянства. Среди рабочих, да и не только их, это была большая проблема. Была и проблема т.н. несунов, мелких производственных воришек. Мой отец, директор завода, изобрел ноу-хау, которым делился с коллегами: надо давать премии не каждый месяц, а, положим, раз в полгода. Тогда получается приличная сумма. Мне запомнилось, как отец говорил: "Маленькие деньги он точно пропьет, а тут он может и мотоцикл купить". То есть о человеке заботились, его как-то поддерживали, вели по жизни. Безусловно, иногда это выходило по-дурацки, но скатиться на дно было практически невозможно. Но и для тех, кто все-таки сумел допиться до чертиков, существовали ЛТП – учреждения для трудотерапии алкашей, где лечение совмещалось с принудительным трудом. И при всех эксцессах исполнения это было правильным шагом. А что с ними делать прикажете?

Моя свекровь любит, вспоминая о своем трудовом пути, повторять: "Нас пестовали и отслеживали". Мой муж к этому выражению относится крайне иронически, оно даже стало в нашей семье неким юмористическим мемом. Но по существу-то ведь верно! Имеется в виду, что к любому работнику, молодому специалисту, например, было внимательное, заинтересованное отношение, его обучали, создавали условия для роста.

И вот эти люди, привыкшие ехать по предначертанным рельсам, вдруг оказались выброшенными "посреди степей", in the middle of nowhere – бреди куда сам знаешь. И они побрели. У нас в компании водителем работал квалифицированный рабочий с какого-то закрытого в прежние времена предприятия, что-то связанное с электроникой. Этот москвич. А еще работал дворник с братской Украины, из Запорожья. В прошлом фрезеровщик с военного завода, самого высокого разряда, с личным клеймом качества, учил когда-то молодых мальчишек из ПТУ своему мастерству. Пару лет назад он умер. Жена дворника-фрезеровщика в Запорожье работала в проектном институте, проектировала заводы. В новой истории устроилась в няньки. Про Кольку, тоже гражданина братской Украины, я прежде писала. Сегодня он стал еще ближе ко дну жизни, чем тогда, когда я его упомянула впервые. А вот сидит выбивалкой накладных инженер-химик, кандидат наук. Как закрылся в 1992 г. ее НИИ, так и пошла по торгово-офисной части, за столько лет уж втянулась.

Нет, люди эти совсем не обязательно оборванцы. Многие имеют пристойный вид и даже сравнительно довольны жизнью. Но всех их объединяет одно - деградация. Деградация в самом прямом, этимологическом, смысле слова – понижение в звании, в уровне, в квалификации.

Случается, некоторые даже довольны произошедшей с ними перемене судьбы. Мне надолго запомнилась одна встреча. Это было в середине 90-х, в Туле, в больнице, где я навещала одну знакомую. Там я чего-то ждала и в ожидании разговорилась с симпатичной, очень располагающей женщиной лет пятидесяти. Та рассказала, что прежде работала на военном заводе в КБ, а потом ее сократили и теперь она трудится уборщицей в банке. Я изобразила на лице сочувственное понимание, но, как выяснилось, напрасно. Моя собеседница очень рада, что все так случилось. Прежняя работа ее тяготила трудностью и ответственностью, она ее не любила. "А теперь уберусь – и дело с концом. И зарплата приличная", - заключила бывшая инженерша ВПК.

Вполне допускаю, что для кого-то такой невольный дауншифтинг – дело неплохое. Но сумма таких судеб - это деградация народа. Мы были народом инженеров, ученых, квалифицированных рабочих, а стали народом мелких торговцев, офисных клерков, невнятных искателей какого-никакого заработка.

Кто-то, наверняка, возразит: герои этих заметок – вовсе не люмпены, они работают, они просто сменили профессию. Нет, к сожалению! Они не сменили профессию – они ее утратили. У них была профессия: инженер, химик, фрезеровщик, а новое их занятие – не профессиональное. Тут нет никакой профессии. Этому занятию можно научиться за несколько часов (ну пускай – за несколько дней или даже недель). И – что важно! - к этому занятию они совершенно не привязаны, не ассоциируют себя с ним: просто некий заработок. Подвернется под руку другой – пойдут туда, какая, собственно, разница. В этом – в отсутствии привязки, профессиональной, в первую очередь, - устойчивый признак люмпена. Кто он? Да никто. Социальная пыль, гонимая ветром. Собственно, в нынешнем мире оно и удобнее – быть никем: шире возможности куда-нибудь пристроиться и даже, если повезет, куда-нибудь протыриться.

Когда-то очень давно один молодой итальянец написал мне стихотворение, где среди лирической чепухи меня поразила одна строчка: "Я не поэт, я – монтажник", - писал самодеятельный поэт. Он и впрямь был монтажником. Насколько же он был привязан к этой своей жизненной роли, гордился своим ремеслом, что ни на минуту не забывал о том, что он именно монтажник, а не что-то другое. И это здорово! Сумма таких "монтажников" создает умелый, квалифицированный, мастеровитый народ. А обратное положение создает народ люмпенизированных неумех.

Деиндустриализация страны – вот главная причина люмпенизации населения. При этом люмпенизируются все – и высшие, и низшие – вообще все, включая тех, кто непосредственно в промышленности не работал. Потому что индустрия – это не просто фабрики и заводы, это уровень умелости, смышлености, подготовленности народа. Индустриальный народ – это народ-профессионал. Народ неиндустриальный – это темный бедняк: "могу копать – могу не копать". Индустрия – это то, что дает заказ на подготовку специалистов и знатоков, что ставит задачи перед наукой. Без индустрии наука – это беспочвенная натурфилософия. Индустрия ставит задачи и перед образованием. Нет ничего удивительного в деградации нашего образования на всех уровнях: наше нынешнее образование – это образование деиндустриализации.

Люмпены образования

Сегодня наш социальный ландшафт напоминает делянку, заросшую бурьяном и мелколесьем после того, как погибла или вырублена более ценная растительность.

Бурьян воспроизводится системой образования. Сегодня процентов семьдесят студентов обучаются по гуманитарным специальностям: юристы-экономисты, филологи-культурологи. По существу дела, это люди без профессии и без какой бы то ни было социальной и профессиональной привязки. Они – никто. То есть люмпены. Сегодня абитуриенты прямо так и говорят: я-де хочу получить гуманитарное образование, а там видно будет. В силу действующей общественной конвенции полагается считать всех этих филологов-культурологов – профессионалами, а их обучение – профессиональной подготовкой. На самом деле, это в лучшем случае некое дамское образование, не предполагающее никаких внятных умений и навыков, но позволяющее засесть в офис. В лучшем случае, в результате обучения на всех этих лингвистов-экономистов и политологов-культурологов приобретается кое-какая внешняя отесанность. А в подавляющем большинстве случаев просто приобретается диплом. Это все знают, но – тсс-с-с-с! Говорить об этом вслух – неполиткорректно. У нас ведь все равны – и физики, и лирики, и инженеры, и культурологи.

Какое-то количество лиц с дамским образованием, вероятно, нужно, но допустимо и даже нужно, но - единицы процентов. А у нас в гуманитарии идут рядами и колоннами.

Имя им – легион. Они болтаются по жизни, вернее, по офисам. Если нет работы в офисах – приходится браться за что попало: шоферить, что-то ремонтировать, строить, чем-то торговать, в чем-то посредничать, жулить по мелочам… Работают они плохо, неумело, косоруко, что понятно: не учились же этому делу, да и не связывают себя с ним…

Эта публика – изделия всякого рода эколого-культурологических университетов - при всем внешнем несходстве с классическим босяком – вполне люмпенизированный слой. Они – ничто. Культурные босяки. Они ни к чему не привязаны, не имеют профессии, а отсюда – не имеют и внятных взглядов на мир и на себя. И поэтому их можно подбить на что угодно и втянуть во что угодно. Они не встроены в жизнь, не умеют ничего толком делать, а потому имеют колоссальные претензии к миру и жизни, не говоря уж о начальстве. У них подростковое отношение к жизни: не умея ничего, они готовы разрушить мир, поскольку он, по их соображениям, неправильно устроен.

Эта публика – и люмпен-пролетарии, и люмпен-интеллигенты – готовая социальная база для оранжевых революций и фашистских переворотов; только дай знак. Они беспочвенны, слабо связаны с практикой жизни, к тому же внутренне незаняты, привыкли болтаться по жизни, менять занятия. В процессе воспитания-образования в их головы не было вложено никаких внятных и определенных понятий – следовательно, любой, кто авторитетно заявит любую майданную чепуху - может иметь у них громкий успех. Именно такая публика рукоплескала когда-то Гитлеру и привела его к власти, точно такая же – стояла на майдане в Киеве и раскачала в себе искреннюю ненависть к москалям. Иногда начинается просто со "стояния" за небольшой гонорар от устроителей мероприятия, а потом – втягиваются. Почему бы и не втянуться: ведь они пустые, в их головы можно залить что угодно. Не пустым человека делает профессия, профессиональный, умелый труд, гордость этим трудом, связь с жизненной реальностью посредством этого труда. Сегодня такое жизненное положение – затонувшая Атлантида, сегодня все вокруг какое-то одноразовое и случайное, и сами люди – случайные. Деклассированные. Люмпенизированные.

Люмпены географии

Особый вклад в люмпнизацию населения внесли права и свободы человека – в частности, такая базовая свобода, как свобода передвижения и выбора места жительства.

Прописка отменена, всяк может течь куда захочет. Течет народ, понятно, в большие города или уж прямо в Москву. Миллионы снялись со своего места в поисках лучшей доли. На первый взгляд – отличная возможность, а по существу – разрушение жизни.

В прикрепленности к своему месту есть большой смысл. Если ты знаешь, что тебе здесь жить если не до конца дней, то неограниченно долго – ты так или иначе в это место вкладываешься. Ты стремишься его улучшить, украсить или уж, во всяком случае, не гадить там. Потому что это твое место, в какой-то мере – часть тебя самого. Помню, когда-то на школьных тетрадках печатали цитату из Чехова: "Если б каждый на своем клочке земли сделал все, что может, как прекрасна стала бы наша земля" (цитирую по памяти). И это чистая правда, в суете забытая нами.

Иное дело, если пред тобой, что называется, открыт весь мир. На первый взгляд, кажется, что такое положение несравненно лучше и счастливее. Иди куда сам знаешь, живи где хочешь. Не понравилось тут – езжай в Москву, не сложилось в Москве – попробуй за границу. В интернете не прекращаются обсуждения: свалить из "Рашки" или покуда остаться в "этой стране", публикуются мудрые советы и впечатления тех, кто "свалил" или кто по тем или иным причинам остался. На самом деле возможность "свалить" пагубна для страны, для народа и для самих героев. Пагубно для тех, кто уезжает, для тех, к кому он приезжает, и для тех, кто остается тоже пагубно. Уезжая, человек годами, а то и десятилетиями, живет на два дома, не пойми как, не прикипая душой ни к одному из мест. От старого места он оторвался (это провинция, "дыра", никаких перспектив, нечего ловить – он это место презирает), а на новом месте – презирают его. Тут он провинциал, "понаехали тут". Новое место тоже ощущается как враждебное, не свое.

В Тульской области мне рассказывали: из сел народ утекает в райцентры, а исконные жители райцентров стараются перебраться в Тулу, а туляки в свою очередь, понятно, в Москву. Живут часто в уродских условиях, но – в Москве. Поскольку квартира съемная и перспективы туманны – своим местом они не считают ни Тулу, ни Москву. А коли так, они – социальная пыль, носимая ветром. Вся их жизнь – временная и случайная, любить и украшать землю такой человек никогда не будет. Недаром на вокзале, какой он ни есть распрекрасный, господствует атмосфера временности и неуюта, находиться там больше необходимого не хочется.

Но этим дело не исчерпывается. Самая возможность вот так сняться и уехать – разъедает души и тех, кто никуда не уедет. Большинство ведь все-таки никуда не уезжает, а так и проживает жизнь в своем углу. Но самая возможность уехать в какие-то богатые и счастливые земли, где жить легче, где и работать-то почти не нужно, – все это действует разлагающе и деморализует. Человек раздумывает и примеривается, собственная жизнь кажется ему малоценной и неуважаемой, вкладывать труд в ее улучшение он не будет: что в нашей дыре может быть приличного, пора валить отсюда, только вот надо решить, куда. Очень часто решение затягивается, порой до пенсии, но человек этот – ни в городе Богдан, ни в селе Селифан – живет с чувством временности и случайности. Временность и случайность – это как раз основные чувства люмпена.

Химера отъезда – премного тому способствует. И, напротив, зная твердо, что тебе здесь жить – поневоле будешь об этом месте заботиться, врастать в него корнями.

Сегодня таких люмпенов-неудачников бродит по нашей земле несчитано: в орбиту их неудачничества втянут весь мир. Большинство, конечно, во всю жизнь никуда не тронется, но тоска по несбыточному будет глодать неотступно, мешая наладить жизнь в родном углу и прививая психологию люмпенства.

Куда ж нам плыть?

Соединение люмпен-пролетариев с люмпен-интеллигентами – мощнейший кадровый резерв переворота фашистского типа. Это продемонстрировала Украина. У нас этой публики тоже предостаточно. И их становится больше.

Что можно сделать? Как предотвратить использование этих людей организаторами майданов?

Уверена: никакого чудодейственного приема тут быть не может. Нам нужна индустриализация, организовать которую может только государство. Под индустриализацию надо перестроить систему воспитания-образования, снова взяв ее твердо в руки. Не "оказывать образовательные услуги", а всесторонне воспитывать и образовывать молодое поколение. Школа должна снова стать единой трудовой политехнической, а послешкольное образование должно иметь выраженный крен в сторону естественно-технической подготовки.

Придется перетерпеть истерический визг либеральной тусовки и давление стоящих за ними сил, которые заинтересованы в том порядке образования, который есть сейчас. Понять их можно: нынешнее образование-воспитание – это создание управляемого хаоса в мозгах. У нас любят цитировать профессора Преображенского из "Собачьего сердца", что-де разруха коренится в мозгах. Это верно, но не до конца. На самом деле, в головах коренится вообще все, в том числе и управляемый хаос. Поэтому изгнать его устроителей из системы образования, вернее сказать, взять ее в твердые руки государства – задача из категории наипервейших.

Если государство не возьмет в руки дело воспитания-образования-трудоустройства людей - мы получим революцию люмпенов.

Татьяна Воеводина

18 июня 2015