Неизвестный рассказ Сакена Сейфуллина
НА СТАНЦИИ АЙНА-БЕК
№ 141 (18219) от 01.08.2015
Серик КИРАБАЕВ, академик Национальной академии наук, Алматы

Начиная с 1957 года, после реабилитации Сакена Сейфуллина (на фото), я стал заниматься сбором материалов о его творчестве для будущей исследовательской книги. Работал в Москве, в библиотеке им. Ленина, пересмотрел периодику времен Сейфуллина. В номере "Степной правды" за 2 декабря 1922 года увидел рекламное объявление о выходе в печать литературного приложения № 2 к этой газете, где указывалось, что "рассказ "На станции Айна-Бек" Сакена написан живо и обнаруживает большое значение киргизского народа и безграничную любовь к его бедноте". Но само приложение в тот раз мне найти не удалось. Во второй свой приезд в Москву я тоже его не обнаружил.
Прошло время. Монографию "Сакен Сейфуллин" я издал в 1962 году. А в конце 60-х годов в аспирантуру пединститута
им. Абая поступил Фатих Фаткуллин, который потом поехал в Москву заниматься в Ленинской библиотеке. Вспомнив о раннем рассказе Сейфуллина, я попросил его поискать это произведение. Фатих Фаткуллин, одаренный молодой исследователь, любил работать в архивах и библиотеках. Он долго искал рассказ Сейфуллина и наконец-то нашел его. Перепечатав это произведение, Фатих привез мне его в 1971 году. С тех пор рассказ "На станции Айна-Бек" лежал в моем архиве. Сегодня он предлагается вниманию читателей газеты "Экспресс К" с сохранением сокращенных слов, орфографии
и пунктуации оригинала. Казахского варианта этого рассказа пока не существует.

На станции Айна-Бек на линии вновь строящейся ж. дор. ветки укрепляли насыпи, рыли канавы рабочие киргизы и русские. Большинство были киргизы, т. к. ветка проходила через киргизскую лесостепь. Неимущие "жалшы" – киргизы окрестности и работали на этой линии. Это было как раз в этот день, когда с сильным громом, молнией с ураганным градом, продолжавшаяся одну ночь и один день прошла дождливая буря.День был сероватый.На небе часто изменяющие свои цвета тучи, то рассеиваясь, то сгущаясь, все старались укрыть, заслонить красное солнышко. Но солнце властно поднималось все выше и выше, бросало свои красные золотые лучи вниз на землю. Кругом были леса и степь, покрытая густой живописной коврово-цветной травой. По обеим сторонам ветки виднелись киргизские аулы. Разбросаны по степи мелкие и крупные табуны и стада. Слышны были протяжные далекие голоса и протяжные песни. Вслушавшись в мотивы этих песен пастухов, человек чутким ухом чувствовал бы беспредельную грусть и тяжелую нужду и непросветную жизнь.А эти песни… Эти мотивы знали рабочие, и они сами пели такие песни. Сегодня работа их что-то не двигалась. Рабочие были сердиты. Бронзовые лица их были строги. Некоторые хмурились, некоторые взволнованно и отрывисто разговаривали, некоторые исподлобья оглядывались на ту сторону, откуда шла жел.дор. ветка, то на аул, стоящий около станции в 3-х верстах, на опушке леса среди маленьких озер и "Томаров". Этот аул принадлежал известному богатому киргизу Карынбаю, тому самому Карынбаю, которого три дня назад убили неизвестные, хотя в убийстве подозревали рабочего Казина.
Неожиданное убийство Карынбая произвело много шуму в степи. Сразу забарабанили и быстро съехались как грифы, старые, влиятельные аксакалы, "бии", аульные старшины. Плакали, ахали, охали, кипели, проклинали кого-то за что-то.
Приехал с секретарем Председатель Волисполкома, составил акт, и Карынбая похоронили с воплем и стоном.
Родственники Карынбая, аксакалы, бывшие "бии" и старшины и все "баи" – богачи, и все киргизские бабы чувствовали, что совершилось что-то ужасное, в истории небывалое, что кругом в степи плачь и стон, что плачет вся киргизская беспредельная степь, оплакивает Карынбая. И все они были уверены, что три дня, три ночи должно затмиться солнце и луна в знак печали. Срочно специально посланный человек в губернский город с донесением приезжему из центра большому "улуку" начальнику вернулся сегодня и сообщил, что едет сам "большой улук" и сам произведет дознание и следствие по убийству Карынбая.
Для приезжего защитника народа выставили большую белую, как лебедь, юрту, украсив стены "Тус Передеми" вышитыми цветным шелком, дорогими коврами и до порогов подостлав дорогие ковры и шелковые одеяла.
И юрта походила на орду-палату сказочных ханов.
Приготовили все, что нужно. Все почетные аксакалы, баи, бии и быв. старшины, и все родственники Карынбая ожидали "Озамта" – сына народа, не сводили глаз со станции Айна-Бек, откуда должен был приехать ожидаемый дорогой желанный гость. На станции дежурили джигиты и родственники Карынбая с двумя тройками красивых, статных, бойких лошадей, запряженных в повозки для "улука" – гостя.
Все это совершалось перед глазами рабочих, работавших на этой станции "Айна-Бек". Одни из рабочих не понимали, почему в аул Карынбая все еще собираются "Аксакалы", "Баи", быв. "Бии" и старшины, почему они суетятся, почему ожидают из губернского города приезжего "Комиссара" улука, почему он, т. е. приезжий из центра ответ.работник должен приехать... Другие, только молча нахмурив брови, мрачно покачивали головой, третьи поглядывали на лихие тройки, ожидающие дорогого заступника и на суетящийся аул Карынбая, и на снежно-белую, как лебедь юрту, возмущались, отрывисто произносили ругательные слова по адресу покойного Карынбая, почетных аксакалов, биев, баев и старшин и по адресу ожидаемого "защитника" народа. Поэтому-то работа не шла.По случаю убийства Карынбая, хотя солнечное затмение не случилось, но вся степь чего-то ожидала, все: и почетные аксакалы, все богачи и родственники Карынбая, и рабочие станции "Айна-Бек" напряженно ждали из губернского города комиссара, достойного похвалы мужа, защитника обиженных и обездоленных.Все это: суета, хлопоты, собрание аксакалов, ожидание заступника из губ.города происходило не потому, что человека убил человек, а потому что убили Карынбая, того самого Карынбая, который был известен во всей Киргизской степи своим богатством и грозным именем, который наследнику цесаревичу "ак Падша" возил дорогие подарки, когда тот проезжал на вост. Сибирь, и приводил к нему же девять снежно-белых с кругло-черными пятнами молодых кобылиц с молодым жеребцом такой же масти. За что счастливо был награжден наследником, получив дорогой халат и несколько хлопаний по плечу.
Этого Карынбая, красу окрестной лесостепи, убили. Мало того.В убийстве все подозревали "кровопийцу" Казина, бывшего рабочего, потом при Колчаке красного партизана, затем при Советской власти заимевшего разные должности, а теперь, получив отпуск, приехавшего в степь и занимающегося охотой.
Вот поэтому-то горевала вся степь, стонали все баи и быв.бии и старшины, и собиралось на небе затмиться красное солнышко и ясная луна. Экстренно ехал из губернского города приезжий блюститель порядка и закона. И поэтому все киргизы, русские и богатые, бедные и рабочие на стан. Айна-Бек напряженно ждали, что будет дальше по этому делу.
А то раньше в этом районе убийство человека человеком проходило почти незаметно.

Например: при Колчаке в 1918 г. на этой станции расстреляли трех рабочих, одного русского, двух киргиз. В прошлом году убили одного проезжего, а нынче убили пастуха "Сагынбая" и рабочего Сатжана.Убийство этих людей тогда никакого шума не производило, и казалось тогда, что это так и должно быть. Никто не плакал, не охал, никто из высокопоставленных улуков из губернского города не приезжал для "расследования". А теперь... когда убили знаменитого Карынбая, в убийстве подозревали безбожника Казина, вся широкая лесостепь застонала, кругом смотрело пасмурно, мрачно; все население находилось в напряженном состоянии.– Товарищи, чего вы это рассеялись и повесили носы. Надо же работать, – сказал старший рабочий, выйдя из станции и подойдя к рабочим.
– Успеем поработать, Захарыч, видите, сегодня так уж, – ответил бородатый рабочий Федотов.
– Что это, Карынбаевские люди не убираются отсюда, Захарыч, – сказал молодой рабочий Бейсин.
– Э-э. Пускай их стоят, – презрительно махнул рукой Захарыч.
– Намозолили они уж нам глаза, – добавил Койбогар.
– Э-э-э, ничего, ребята – все пройдет, – сказал Захарыч.
– Эй, поезд идет... Поезд идет...
Заговорили...
Рабочие зашевелились...

Шел быстро поезд.Все стали смотреть на приближающийся поезд. Из станции вышли ожидавшие поезда случайные пассажиры. Среди них резала глаза замечательная пара, одетая по-богатому, высокая, толстая дама, блондинка, имеющая вид мерзлой большой дыни и мужчина низкого роста, толстый брюнет, похожий на жирного барана, предназначенного для закола. Она, женщина, похожая на мерзлую дыню, глядя на быстро подъезжающий поезд, восхищалась.
– Ах, как хорошо идет теперь поезд. Почти как раньше...
– Смотри, Миша, посмотри...

Сильно зашевелились Карынбаевцы, поправляли сбруи, удерживая неспокойных лошадей, разговорились быстро.
Тпрру. Так!.. Так!.. Ан, так!.. Эй, держи вожжи крепче...
С грохотом, шумом подкатил поезд к станции, остановился. Станция немного оживилась. Одни из вагонов вылезали, другие влезали.
Рабочие и Карынбаевцы смотрели во все глаза...Вот, наконец, из первого вагона вылез с портфелем под мышкой ожидаемый желанный гость, заступник Карынбаевцев. Вместе с ним вылезли три хорошо одетых круглолицых молодых человека. Тоже с портфелями, по-видимому, совработники. Также вместе с ним вылезли две дамы, усиленно намазанные, тщательно накрашенные, одетые по моде: т. е. "с крыльями" и с вожжами по обеим сторонам подола платья. Костюмы их резали глаза.

По выходе из вагона их быстро, как водится, окружили стоявшие люди. Гости, обменявшись двумя-тремя словами с почтительно окружившими их Карынбаевцами, быстро пошли к повозкам, сели и окруженные "конницами" Карынбая тронулись в аул, где большая белая, как лебедь, юрта-палата манила их к себе.Сразу бешено помчали гостей резвые тройки. А рабочие все стояли безмолвно и смотрели на них.
А дождавшаяся поезда большая дама, похожая на мерзлую дыню, разинув рот, восхищенно смотрела на гостей, на дожидавших их Карынбаевцев и на красивые тройки, восклицала Мише.
– Ах, как это хорошо! Смотри, Миша, как это мило. Вот это понимаю, что уважают начальство!
Вот это я понимаю, что похоже на начальство! Ах, смотри, Миша, какие лощади... Вот это теперь понимаю!
А рабочие же долго стояли безмолвно, как вопросы. Злоба, сильная злоба кипела в каждой груди.
Карынбаевцы забегали. Легкие тучи сгущались на небе. Молчала степь. Тревожно, торопливо, тяжело дышал паровоз. Слышались только далекие протяжные грустные песни пастухов. "Злоба, грустная злоба кипела в груди".

Сакен
"Степная правда", № 232
25 октября 1922 г.