Элеонора Шафранская: Радения с Туркестаном

Как сплетня или слух становятся "фольклором"? Кто такой "информант", и откуда пришел "малай"? Как победить "постколониальный синдром"? Обо всем этом - разговор с доктором филологических наук, профессором кафедры русской литературы Московского городского педагогического университета Элеонорой Шафранской. Долгое время жившая в Ташкенте, одну из главных своих книг она посвятила такому яркому явлению русской культуры, как "ташкентский текст". Следующий - еще более обширный (неизданный пока) труд охватывает уже "туркестанский текст", центральная фигура которого - воин-колонизатор, а впоследствии - "певец" восточных колоний, весьма популярный при жизни и забытый в советское время писатель и художник Николай Николаевич Каразин (1842-1908).

- Элеонора Федоровна, каково происхождение вашей фамилии? Я как-то в юности не задумывался, только общаясь с вами в Москве, вдруг заметил корень "шафран" - знаменитая "пловная" (и не только) приправа, специя.

- Интересно, а в Ташкенте вы фамилию не связывали с шафраном? А для меня "пловная" - новость; и правда, пловная. Я вот давеча из Бухары шафран привезла, разговорилась с продавцом, назвавшись, мол, шафран для Шафранской, он был удивлен. Происхождение, увы, мне неизвестно. Это папина фамилия, а он родом из сибирской глубинки.

- Ваш "ник" в фейсбуке - Рано Гранатова. Кажется, появление профиля совпало с началом работы над книгой о художнике Усто Мумине (Александре Николаеве), авторе "Радения с гранатом". Имя "Рано", очевидно, также анаграмма узбекского слова "анор" - "гранат". Все верно? Этот художник для вас настолько важен?

- Да, так и есть: Рано, анор, гранат, Усто Мумин. Сам ник "Рано Гранатова" родился сиюминутно, когда со мной проводили ликбез по оформлению страницы в фейсбуке. И в то же время, видимо, не случайно - подсознательно. До Усто Мумина я такой плод - гранат - как бы и не замечала, а тут он высветился: стал появляться на каждом шагу. Друзья и коллеги решили, что гранат - мой фетиш: теперь у меня дома в каких только вариантах он не присутствует; внучка лепит, рисует для меня только гранаты - все висит в рамочках. В прошлом году побывала в Ереване - там гранаты на каждом шагу: помимо того, что это современный символ Армении, гранатовый плод вплетен и в орнаменты древних построек; опять же Сергей Параджанов с "Цветом граната"… Таким образом, картина гранатового рая расширилась; это не только Усто Мумин, не только Узбекистан.

Ну, а в работах Усто Мумина гранат - полузагадочный и неоднозначный символ счастья, грез, наслаждений. "И в них плоды, и пальмы, и гранаты…" - так описан райский сад в Коране. Усто Мумин настолько часто рисовал гранат, что этот плод стал метой художника. Само собой, у граната в мировой культуре есть своя мифология, которую интересно интерпретировать в привязке к картинам Усто Мумина, и не только: например, Александр Волков также был очарован гранатом ("Гранатовая чайхана", его феерическое стихотворение "Танец": "Так пылают щеки - точно два граната…").

Усто Мумин. "Радение с гранатом". 1923

Важен ли для меня Усто Мумин? Теперь конечно. Поначалу было любопытство, желание разгадать загадку художника. Не имея опыта общения с "органами", пошла - напропалую - на Кузнецкий мост, в приемную ФСБ. И мне повезло: через месяц получила дело Александра Николаева. Хотелось поделиться. Так возник замысел книжки.

- Правильно ли я понимаю под "загадкой Усто Мумина" его обращение в новую личность, перемену участи: имени, вероисповедания, творческой манеры?..

- И это, и другое. Моя книжка начинается с того, что его биография окутана недосказанностью, а также рядом мифов; миф же, по сути, не всегда содержит истину, может быть основан на слухах/сплетнях. Например, первая расхожая ассоциация с именем Усто Мумина - гомосексуалист. Я не ставила себе задачу этот миф развеять. Разобраться - да. Молва сотворила из данной темы биографический узор: якобы за это художник был осужден и сослан. На деле оказалось все иначе. Был или не был Усто Мумин гомосексуален - я не знаю. Его глаз был "заточен" на красивые юные тела, мужские. В то время как художникам вменялось изображать достижения советской власти, Усто Мумин рисовал бачей - пластичных юношей-танцоров. Бачи к тому времени уже были вне закона.

В доме-музее Марины Цветаевой, в дневниках Ольги Бессарабовой, я нашла фразу Николаева (дотуркестанского периода, он еще не стал Усто Мумином): "Я разлюбил женственно красивых мужчин. Мне нравятся сильные и загорелые". В этих словах весь будущий Усто Мумин. Одни рисуют пейзажи, другие натюрморты. Усто Мумин рисовал красивых юных мужчин. Как оказалось, этого было достаточно, чтобы оскандалить имя художника и подарить ему специфическое "место" в нетерпимой гомофобной среде (среда, увы, с той поры не изменилась).

- В Ташкентском университете вы преподавали фольклор. То есть там вы занимались генеалогией русской литературы, грубо говоря, ваши профессиональные интересы были связаны с "метрополией"; здесь - главной темой стала "окраина": постколониальная литература (на примере писателей - выходцев из Узбекистана: Тимура Пулатова, Дины Рубиной, Сухбата Афлатуни…). Лично мне такой поворот понятен. Можете как-то его прокомментировать?

- Не всегда делаешь выбор сам, особенно смолоду. Читать лекции по фольклору мне "вменили" на кафедре. Сначала с неохотой, но постепенно срослась, вжилась, а там и полюбила. Конечно, с той поры в собственно фольклористике многое поменялось, и расти, развиваться вместе с ней было чрезвычайно интересно. Как позиционировался фольклор в советское время? "Народная мудрость", обращение к которой кого-либо из авторов расценивалось как художественное достоинство. В по-советски трафаретных биографиях писателей/поэтов расположенность к фольклору - слагаемое будущего таланта (среди прочего - и отношение к природе, к детям, "простому народу"). На самом деле это весьма завиральные ценности, так как и фольклор - не всегда мудрость, он может быть агрессивен и гадок; и "фольклорность" писателя - вовсе не "знак качества".

В общем, занятия фольклором мне пошли на пользу, так как, собственно, каждый человек - носитель фольклора, хотя он может об этом и не подозревать. Ведь фольклор - это не только "былины-частушки-сказки", это растиражированные в данную эпоху тексты, образы, речевые обороты и т.д. А тот, кто пишет, невольно отражает свое время, эпоху, модные словечки (да и тот, кто не пишет, а только говорит - тоже)...

Тимур Пулатов - "мой" автор еще ташкентской поры. Собственно, с него и началось занятие культурным пограничьем (и здесь без фольклора не обошлось - фольклор всюду!). Ну и по нарастающей: Дина Рубина, Сухбат Афлатуни, другие авторы. Сейчас меня увлек Аркан Карив - совершенно феерический прозаик. Так или иначе, все они как писатели - плод имперских процессов, культурного синтеза. Все они - современники, то есть люди, заставшие еще советскую пору, но ныне переосмысляющие ту пору в своем творчестве. Приходит мысль, что такой писательской парадигмы в истории нашей страны больше никогда не будет, в контексте истории - это единичный случай. Да, это особые писатели: они представители русской литературы, в то же время им ведома другая картина мира, нерусская - в сопряжении двух ментальностей, двух языков рождаются феноменальные произведения. Ну и, само собой, так как я росла и взрослела на том же поле - двуязычном и поликультурном, меня оно очень занимает.

- Вам как ученому-фольклористу приходится иметь дело с "информантами", которые "врут", "фантазируют", транслируют слухи; их информация часто основана на том, что они "слышали по телевизору" или - что одно и то же - "видели своими глазами" (случай с Путиным, якобы жившим долгое время или даже родившимся в Бухаре). Так где же она проходит, граница между ложью и фольклором?

- Это специфика бытования ряда фольклорных форм - "установка на достоверность", когда рассказчик подкрепляет правдивость информации: слышал от такого-то, читал там-то и проч. Прежде ссылались на авторитет известной в округе личности, теперь - на телевидение, СМИ, Интернет. Насчет "врут, фантазируют" - это дело проверяется. Вот случай с Путиным. В Бухаре от дамы-экскурсовода я услышала впервые, что президент РФ учился в средних классах в каганской школе. Ну, думаю, дама байки травит для развлечения туристов. После ее монолога тихонько подошла, спросила: что это тут делал главный фигурант - мол, шутите? Дама обиделась: выражение лица серьезное, возмущенно стала отстаивать школу и фигуранта. Все. С этой минуты я вошла в "фольклорное поле": где бы ни была - в гостях у бухарцев, в учреждениях Бухары и окрестностей - не прямо, опосредованно спрашивала, что они по этому поводу думают. Все думали и говорили одно и то же, варьировались только даты и прочие цифры (возраст фигуранта, школьный класс). Мне обещали узнать номер школы. По приезде в Москву позвонила: меня ждали, уточнили много деталей, но вот школа… она сгорела.

Подобные фольклорные формы - с установкой на достоверность - и должны вызывать двоякое к себе отношение: веры или неверия. Если один и тот же сюжет транслируется разными, не связанными личными контактами людьми (кроме места проживания), и если опрос проведен среди репрезентативной группы - то это не фантазии, это фольклор (надеюсь, вы понимаете, что речь не идет об истине). А вообще вы правы: ложь или фольклор - это проблематичная ситуация в фольклористике. Но за приведенный выше пример - ручаюсь; я в этом году опять отправилась в Бухару, никак не собираясь продолжать интересоваться путинским сюжетом. Но он меня достал сам - уже в аэропорту прилета. Пассажирка, из местных, разговорилась, спрашивает/констатирует: "Раньше ваш часто приезжал - понятное дело, у него бабушка была жива". Догадываетесь, что со мной произошло? - я чуть не вцепилась в нее: это был мой информант. В Бухаре, узнав, откуда я, задавали вопрос: ну как там наш земляк поживает? Я успевала изобразить недоумение, чтобы услышать в очередной раз уверения, что он их, каганский (или бухарский).

- Способен ли опыт фольклориста, его работа с "наивным" сознанием, примирить с государственной ложью, порождающей новые мифы и мифологемы?

- Вопрос увесистый. Не на одно исследование. Например, о рождении мифов. Каналов, провоцирующих их рождение, множество. Власть со всеми подручными средствами - один из них. Кстати, в нынешнее время, совсем нынешнее, это очень хорошо можно наблюдать - просто наглядное пособие на блюдечке. Мифологическая картина мира, как правило, состоит из оппозиций: враг - друг, день - ночь. Если "лицом к лицу лица не увидать" (хотя, как ни странно, сегодня очень даже "увидать"), то оглянемся на советскую эпоху. Существовал четкий узор бытия: мы, Советы, - и они, враги, цель которых - уничтожить, нашпионить, навредить нам; иностранец, чужеземец - чаще всего негативный персонаж, апогея этот образ достигал в особые периоды шпиономании (например, в 30-е годы прошлого века). Люди "ведутся" на пропаганду (наверное, во все времена, иначе бы она не существовала), которая, видимо, и рассчитана на "наивное" сознание. Е.М.Мелетинский писал, что существуют периоды мифологизации, затем демифологизации, а после вновь - ремифологизации, т.е. одни мифы заканчивают свое существование (вера в них утрачивается), но потом они, возможно, в измененном виде, возвращаются. Людям комфортно жить с мифом (или с мифами) - в них помечено, кто есть кто, как себя вести, где друг, где враг.

А насчет "примириться с государственной ложью" или нет - это уже частный случай, индивидуальная позиция, которая не является объектом мифологизации.

- Очевидно, сейчас мы живем в период "ремифологизации" в отношении "совка", мифов, связанных с СССР, на которые накладывается "постколониальный синдром".

- Да, скажем, случай с каганским/бухарским Путиным - постколониальный синдром в чистом виде. Для понимания данного феномена нужен обратный отсчет: вспомнить, каким образом во второй половине XIX века пришли в Среднюю Азию завоеватели. Если кто-то не читал об этом книжек, можно пойти в Третьяковку в зал Василия Верещагина - очень наглядно. Вопрос весьма болезненный; где бы он ни затрагивался, люди начинают спорить на разрыв аорты. И, в общем, это даже не спор. Это пока железобетонная мифология, вот ее самые распространенные мотивы: мы (русские) принесли вам (азиатам) цивилизацию; мы спасли вас от английской экспансии и проч. Особо болезненно воспринимаются термины "колониальный", "постколониальный". Для многих ушей они звучат как ругательство. Спор здесь невозможен, если кто-то не готов принять просто их терминологическую сущность. А таковая ведь была до середины 1930-х годов. И лавки были колониальные, и писатели, и романы, не говоря о землях, странах. Но политическое руководство поменяло акценты - и эти слова попали в лексикон "врагов" советской власти. Могу рекомендовать читать/изучать работы Эдварда Саида "Ориентализм", Александра Эткинда "Внутренняя колонизация".

Николай Каразин. "Вступление русских войск в Самарканд 8 июня 1868 года". 1888. Государственный Русский музей

…Вот еще пример. Фильм Владимира Мотыля "Белое солнце пустыни" - образец колониальной мифологии, сложившейся под немягким натиском советской пропаганды 20-х годов, когда предлагался канон будущего для вновь завоеванных земель и народов. Помните красные растяжки в декорациях фильма: "Первое общежитие свободных женщин Востока", "Долой предрассудки: женщина - она тоже человек", "Музей Красного Востока", реплики персонажей: "Час освобождения настает!", "Забудьте вы, к чертям, свое проклятое прошлое"? Фильм прекрасен, я не о его качествах говорю, а о материале, легшем в основу. А уж сам фильм, после выхода и по сию пору, стал источником фольклора - растиражированных фраз, строчек из песен, образов.

- Как вы считаете, имперский миф - он, в принципе, неистребим? Что это за ген, наличие которого заставляет иную нацию начищать ружья и сбираться в поход: присоединять и порабощать, - и отсутствие которого делает другую нацию добровольной и пожизненной жертвой империи?

- У меня ответа нет, как и у вас, видимо. Есть только предположения, и то из области метафизической, например - "такова планида". Сейчас перечитываю Шолом-Алейхема "Кровавую шутку" (правда, перечитываю; первый раз прочитала в начале 2000-х, когда этот перевод впервые появился; это я к недавнему посту Татьяны Толстой, где она метко подметила, мол, интеллигенция у нас "не читает, а перечитывает"). Так вот, герой романа, будучи русским, перевоплотился в еврея, живет в еврейской среде, наблюдает за традициями изнутри. При этом все время возмущается: почему? Почему они не сопротивляются наветам и гонениям? Почему допускают погромы? Шолом-Алейхем - не единственный, кто поднимал такие вопросы. Так почему? - "Планида такая".

- Две ваши книги посвящены соответственно "ташкентскому тексту" и "туркестанскому тексту". Что такое "текст" применительно к тому или иному месту?

- С 70-х годов ХХ века в литературоведение и культурологию вошло понятие "петербургский текст русской культуры" (автор - Владимир Топоров). Так появилась исследовательская проблема о "локальных текстах культуры": в каждом отдельном случае текст привязан к какому-то топосу (месту). Не все места/города, думаю, способны породить свой текст.

"Текст" с латинского - ткань, сплетение; расширим ближе к нам - это плетение словес. Посмотрите на просвет кусочек ткани ("материи", как говорили раньше): она соткана вертикальными и горизонтальными линиями ("основа" и "уток", соответственно), их переплетением. Городской текст, или ткань города, возникает тогда, когда он вплетен в культуру, доступную и понятную большинству. Представления о каком-то городе, его артефактах и персоналиях транслируются не в самом топосе, а за его пределами: в литературе, устных жанрах, фильмах. Понятно, что и здесь не обходится без фольклора. Причем, в основном, это клишированные образы, ассоциации, или штампы. А фольклор - это культура штампов.

Ближе к "телу": Ташкент вошел в русскую культуру с середины 1860-х годов. Те, кто писал о Ташкенте, упоминал о нем (вплоть до рубежа ХХ-XXI вв.), могли не побывать там никогда, но представление о месте, его образе имели; чего стоит крылатое выражение "Ташкент - город хлебный"; или использование топонима "ташкент" как имени нарицательного в значении "жара". Об этом книжка "Ташкентский текст в русской культуре".

Туркестанский текст шире ташкентского, и в русскую культуру пришел поначалу именно он. Разросшаяся за счет центральноазиатских земель Российская империя впитывала, вбирала в себя информацию, культуру разных этносов, проживавших (условно) в туркестанском ареале. Так, туркестанский текст соткан из представлений о месте, деталях этого места, языка, фольклора, мифологии, людей - с их нравами, ментальностью, поведением, жестами, этнографическими характеристиками - всего того, что впоследствии будет растиражировано и станет сводом стереотипов об этом месте.

- А с чем, на ваш взгляд, связана способность места порождать "текст"?

- О, этот вопрос прямо в яблочко. Где-то я писала о том, что есть города/места, порождающие локальный текст, а есть такие, которые не оставили следа в культуре за пределами своего локуса. Почему? Кто ж знает! Может, здесь важно оказаться на пересечении разных нужд и проблем, культурных, политических, экономических и т.д. Причем порой достаточно не процесса, а отдельного события, привлекшего всеобщее внимание. Днями я разместила в фейсбуке вопрос об Алма-Ате: меня интересовало, какие ассоциации вызывает это место у людей, никогда там не бывавших. Спрашивала и устно - знакомых. Мне было важно подкрепить свою нехитрую мысль мнением "репрезентативной группы". Другими словами, интересовал вопрос: есть ли алма-атинский текст в русской культуре. Получается, что есть. Яблоки, яблоки, яблоки, горы, яблоки, Медео… Много интересных ответов про собственно яблоки: какие на запах, на цвет, на вкус, где и как выращивались, куда подевался знаменитый алма-атинский сорт. И совершенно замечательный ответ: "маленький Ташкент" - от Михаила Книжника. (Были еще любопытные ответы - но единичные, не входящие в разряд стереотипов, а меня интересовали именно стереотипы, или штампы.)

- Кто-то, помнится, назвал Юрия Домбровского (я тоже хотел, но не успел, пришлось просто "лайкнуть"). Вот он, на ваш взгляд, не тянет на роль если не законодателя, то одного из "делателей", "ткачей" алма-атинского текста?

- Да, безусловно, и ткач, и певец Алма-Аты: "…весь город один сплошной сад, - сад яблоневый, сад урючный, сад вишневый, сад миндальный…". Домбровский, с одной стороны, тиражирует расхожие ассоциации об Алма-Ате (яблоки, горы, воздух, тополя); при этом размыкает существующие клише, дополняет, углубляет (в "Хранителе древностей" он, как фольклорист, предлагает читателю расхожие сюжеты - "фабулаты" - об удаве, пожирателе алма-атинских яблок); с другой - вплетает в "текст" свое видение, свою трактовку различных алма-атинских локусов и их загадок.

- Теперь - о главном фигуранте ваших последних исследований. Каразин - впервые это имя я услышал от Марка Вайля: он даже хотел ставить спектакль по роману Николая Каразина. Расскажите о вашей первой встрече с этим "прозеванным" автором.

- Каразин - один из первых русских, один из первых колонизаторов и писателей, который открыл Туркестанский край тогдашнему читателю, не только русскому, но и европейскому: его много переводили еще при жизни.

Я о нем узнала случайно. Описывала в "Живом журнале" свои впечатления о колониальном романе советской писательницы Анны Алматинской. Один из комментаторов, блогер под "ником" rus_turk, упомянул прозу Каразина как яркий образец колониальной литературы. С этого момента началось мое увлечение Каразиным. В Российской государственной библиотеке заказала его собрание сочинений, чтобы убедиться, что они есть - все двадцать томов прозы, и удивиться: как же - есть, но мало кто об авторе знает. Последнее подтвердил опрос коллег-филологов. Выяснилось, что о Каразине знают искусствоведы - но как о художнике, а его литературное творчество в полном забвении. Тем не менее нашлись энтузиасты, издавшие в 1993 г. том избранных сочинений Каразина. По какому-то внерациональному сюжету сложилось так, что очень скоро я стала обладателем собрания сочинений Каразина, того самого, двадцатитомного, изданного П.П.Сойкиным в 1905 г. в виде книжного приложения к журналу "Природа и люди". Книги прибыли ко мне из Ростова-на-Дону, в каждом из томов стоит экслибрис: "Библиотека В.В.Добромыслова", на полях есть редкие и аккуратные пометки простым карандашом.

Немалое количество небольших по объему произведений Каразина не спеша оцифровывает упомянутый rus_turk и публикует в своем ЖЖ (все каразинские тексты существуют в старой орфографии, так что это труд энтузиаста и культуртрегера). Если судить по откликам и комментариям читателей журнала rus_turk’а, проза Каразина вызывает немалый интерес, к которому - в моем случае - примешивается оторопь. Это особая проза - этнографическая беллетристика. Каразин в литературе - открыватель туркестанских земель, также он показал контекст этого "открытия" - кровавый и жестокий. Вероятнее всего, именно эта каразинская тональность не вписывалась в пропагандистскую якобы цивилизаторскую нишу Советов, поэтому читатель ХХ века и прозевал Каразина.

- Какие атрибуты (словечки, выражения, этнографизмы, будущие "стереотипы"...) туркестанского текста вошли в русскую культуру благодаря Каразину?

- В русскую литературу вошел, прежде всего, образ дервиша - этакий шпион, вредитель. Это одна ипостась дервиша, есть и другая: аскет, мистик, искатель совершенной формулы жизни; но первая - точно от Каразина.

- Многажды упомянутый в вашей книге венгр Арминий Вамбери - как раз такой "шпион"? Или его роль была шире - сродни каразинской?

- Арминий Вамбери - филолог, его интересовал, помимо прочего, язык: существовала гипотеза о родстве венгерского и тюркских языков. Видимо, для поисков общего языкового истока он и отправился на Восток. Под угрозой разоблачения и казни, в прикиде дервиша, он попал в Хиву, Бухару и т.д. Его предшественникам из Европы за это рубили головы. Опубликованная сначала на английском, потом на немецком языке и вскоре переведенная на русский, его книга "Путешествие по Средней Азии" (1864 и 1865 гг.), несомненно, оказала влияние на русских востоковедов. Маска дервиша, которую носил Вамбери десять месяцев, позволила увидеть и описать то, чего до Вамбери европейский мир не знал.

Насчет сходства с Каразиным - не думаю. Вамбери - в чистом виде ориенталист, его позиция (и поза) - над, то есть Восток для него, хоть и интересен, однако нуждается в европейском цивилизаторстве. С Каразиным не все так однозначно. Он считает, что Восток имеет свою, другую культуру, которую совсем не надо цивилизовать, исправлять. Не прямо - опосредованно у Каразина высказана мысль, что завоевателей туда никто не звал. Он пытается не учить и править, а понимать и уважать.

Для своих современников-литераторов Каразин стал настоящим донором: подарил массу ситуаций, ракурсов, кульбитов, в основе которых лежит столкновение двух разных культур, территорий и проч. Среди стереотипов, ставших таковыми после наблюдений Каразина, - это излюбленная поза среднеазиата "на корточках", благодарственное прижимание "руки к желудку", застолье "без ложки". Скажем, восточная особенность запихивать плов руками в рот - не новость. Но ведь когда-то это было откровением, в частности, для Каразина, который неоднократно описал этот "этнографизм", ныне - уже почти "экзотизм" (поскольку он вот-вот исчезнет) на пловной территории.

Каразин бесконечное количество раз описывает кухню: блюда, напитки; курительные смеси. Ну и множество этнографических бытовых особенностей и социальных институтов; помимо прочего, некоторые социальные роли. Не знаю, как вы, а я помню бытовавшее в Ташкенте слово "малай" (опрашивала - поколения моложе меня этого слова уже не знают). В быту часто приходилось слышать: "работаю как малай", "найми малайку", "малаи были при Николае" т.д. Каково было увидеть это слово у Каразина - в многочисленных фрагментах его прозы!.. Возникло ощущение единого с Каразиным словесного пространства, сроком в сто лет, которое я застала. Да много чего описал Каразин: ведь он был в составе первого многочисленного "десанта" в Туркестанский край и самый знаменитый из пишущих; что он увидел, зафиксировал, а после опубликовал - то и стало мозаикой представлений о небывалом для русского глаза и уха феномене. Был дан старт "туркестанскому тексту" русской культуры.

- ...который "пишется" и по сию пору?

- Ну да, пишется, то есть транслируется, живет в умах в виде стереотипов/представлений о тех временах и нравах.

- Выходит, однажды начавшись, "текст" уже никогда не кончается?

- Почему же, кончается. Вот ташкентский почти завершен. Его помнят/знают только советские поколения. Новые (я не раз устраивала опросы) не знают о Ташкенте НИ-ЧЕ-ГО. Ташкентский текст - это гербарий, кусок культуры былого. Туркестанский текст ждет такая же судьба.

Беседовал Санджар Янышев

Международное информационное агентство "Фергана"
05.08.2015