Орду раздирали междоусобицы, и Москва фактически отвергла ее владычество. Всесильный властитель Причерноморья Мамай попытался вразумить русских карательными экспедициями. Но великий князь Дмитрий Иванович встретил их во всеоружии, на Воже полегла рать Бегича. Становилось ясно: Русь надо покорять заново, как при Батые. Такое решение принимал не только Мамай. Его подпирали группировки генуэзских и ордынских купцов. Они давно были недовольны: иссякли потоки рабов, которых они поставляли на мировые рынки. Теперь они подталкивали властителя, ссужали любые суммы - взамен они получат невольников, места откупщиков, концессии. Властитель ставил в строй всех подчиненных, вербовал черкесов, осетин, армян, греков. Купцы предоставили ему лучшую в Европе генуэзскую пехоту. А литовский король Ягайло охотно заключил союз.

Мамай даже не старался скрывать грандиозную подготовку. Он собирал такую армию, чтобы раздавить русских наверняка. И из Орды, и из Литвы стекались известия: на Русь надвигается нечто невиданное. Заметался Олег Рязанский. Он-то попал меж трех огней - Мамай, Ягайло, Москва. Князь пытался лавировать, посылал бояр в Орду и в Литву, выражал готовность быть их союзником. Но потихоньку, без огласки, присылал гонцов и к Дмитрию Ивановичу, сам же извещал его о замыслах Мамая и Ягайлы, клялся, что не выступит на их стороне.

А послы Мамая предъявили в Москве ультиматум: русские должны изъявить покорность и платить "выход". Что ж, государь отдавал себе отчет: кровь дороже серебра. Он отвечал перед Богом за всех подданных. Скрепя сердце, Дмитрий сказал да. Он согласен платить умеренную дань, о которой он условился с Мамаем в прежние годы. Нет, куда там! Ордынский повелитель требовал "старинный выход", как при Узбеке. Сокрушающую, разорительную дань, да еще и долги за прошлые годы. По сути он предъявил заведомо невыполнимые условия. А за долги на Русь пришлют откупщиков, поведут людей на продажу. За долги надо будет уступить генуэзцам монополии, к которым они давно тянутся. Несмотря ни на что, великий князь использовал любые шансы уберечь страну от нашествия. Отправил к Мамаю боярина Тютчева с богатыми подарками, подтверждал, что признает над собой ханскую власть, готов давать "выход".

Государь лелеял надежду хотя бы отсрочить столкновение. Хотя уже почти наверняка знал: ни предотвратить, ни отсрочить не получится. Несметную рать собирают не для того, чтобы распустить ее без войны. Что скажет Мамай, дожидаться не стали. У великого князя имелись "сторожи", разведывательные отряды из лучших бойцов. Несколько таких отрядов он выслал в верховья Дона. А по Руси объявил мобилизацию.

Разведчики долгое время не давали о себе знать. Великий князь выслал вторую сторожу. Но по дороге витязи встретили одного из командиров первого отряда, Василия Тупика, он вез "языка". Возвратился из Орды и Тютчев. Его миссия успехом не увенчалась. Мамай грозил, что скоро придет в Москву. Зато Тютчев многое разузнал. Он и пленный показали: Мамай стоит на реке Воронеж и "ждет осени, да совокупится с Литвой".

Чтобы не позволить противникам соединиться, было решено идти навстречу, вклиниться между ними и попытаться разбить по очереди. В Москву стекались отряды. Город заполнялся ратниками, воинские станы раскинулись по окрестным лугам. Оставалось дать команду, и вся эта масса, гомонящая, возбужденная, сыплющая озорными прибаутками, выступит… может быть, на смерть, на муки, на увечные раны. Легко ли было дать ее, такую команду? Ох как не хватало Дмитрию Ивановичу умершего митрополита, св. Алексия! А преемника ему поставить не удавалось.

Но был один человек, способный утолить тяжесть на душе. Государь поскакал туда, где внимательно встречали любого странника, хоть князя, хоть нищего. В Троицкую обитель к св. Сергию. Дмитрий волновался, и встреча скомкалась. Даже непонятно было, зачем приезжал. Но преподобный все понимал без слов. Остановил Дмитрия, спешившего в обратный путь, пригласил к простенькой трапезе с братией. А за столом вдруг сказал, отвечая на незаданный вопрос: "При сей победе тебе еще не носить венца мученического, но многим без числа готовятся венцы с вечной памятью". Скромный монах говорил о победе как о чем-то само собой разумеющемся. Впрочем, предложил почтить Мамая "дарами и честью" - может быть, Господь, видя смирение государя, укротит ярость ордынского властителя?

Дмитрий пояснил, что уже делал это, "но он еще с большей гордостью возносится". Игумен кивнул: "Если так, то ждет его конечное погубление". Среди иноков великий князь приметил знакомые лица - брянских бояр Пересвета и Ослябю. Великолепных бойцов, поступивших на московскую службу, а позднее надумавших удалиться от мира. Дмитрий как-то неожиданно для самого себя, по наитию, попросил дать ему бывших бояр "от твоего чернеческого полка". Св. Сергий будто ждал необычной просьбы. Призвал Пересвета и Ослябю, велел принести две схимы. Налагая их на иноков-богатырей, произнес: "Время вашей купли настало". Произнес тихо и просто, а смысл заставлял содрогнуться. Речь-то шла об искуплении души. А путь к искуплению показал сам Христос. Через смерть "за други своя"…

20 августа войска выступили из Москвы. Брат Владимир Андреевич повел часть полков на Серпухов, Дмитрий Иванович и белозерские князья возглавили две колонны на Коломну. На Оке присоединились тарусские, оболенские князья, ратники из Мурома, Мещеры. С горсткой дружинников появился Федор Елецкий. Он-то вообще считался подданным Литвы, а жил в Диком Поле, считай что в пасти у Орды. Но не испугался гнева хана и Ягайлы. Решился встать за русское! Общий порыв был настолько высоким, что на битву решили идти даже некоторые женщины. В мужском наряде ехала с отцом дочь стародубского князя Дарья Андреевна. В колоннах бойцов затерялась и княжна Феодора Пужбольская.

На Оке великий получил донесения - Мамай предполагал выйти к этой реке "на Семен день", 1 сентября, назначил встречу Ягайле и Олегу Рязанскому. Дмитрий Иванович уточнил планы. Распорядился стягивать рати в один кулак, у Лопасни. Наладили переправы, перевозили воинов за Оку. Государь направил рать по самой окраине Рязанского княжества, строго-настрого запретил задевать жителей. Но при этом армия отсекала друг от друга ордынцев, литовцев и рязанцев.

По дороге присоединялись новые отряды. Два литовских князя, перешедших на московскую службу, Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, привели псковичей, новгородцев, полочан, брянцев. Догнал московский боярин Тимофей Вельяминов с дополнительными контингентами пехоты. А на Дону стали приходить местные жители, казаки. Преподнесли Дмитрию Ивановичу икону Божьей Матери - позже ее назовут Донской. Как раз приближался праздник Рождества Пресвятой Богородицы, и государь счел подарок добрым знаком. Велел закрепить икону на древке, как знамя, чтобы Она воодушевляла воинов. Но и св. Сергий постарался еще раз укрепить дух Дмитрия. Прислал монаха, он принес освященную просфору и записку: "Без всякого сомнения, государь, иди против них и, не предаваясь страху, твердо надейся, что поможет тебе Господь и Пресвятая Богородица".

Напряжение нарастало. Две сторожи, находившиеся в степи, поредели в стычках. Дмитрий Иванович направил третий отряд под началом Семена Мелика. Эти разведчики выкрали вельможу прямо из ставки Мамая. "Язык" рассказал: Мамай совсем близко, у Кузьминой гати, сил у него "многое множество бесчисленное". Литовцы тоже недалеко, идут от Одоева.

В селении Чернова государь созвал совет, поставил вопрос - переходить Дон или встать за рекой? Не перейдешь - неприятели зажмут с двух сторон. Перейдешь - прикроешься Доном от Ягайлы, но и отступить будет невозможно. Братья Ольгердовичи подали голос: переходить. Тогда сама мысль о бегстве отпадет, ратники будут стоять насмерть. Хотя отступление было уже невозможно. Слишком далеко оторвались от родных пределов. Дмитрий Иванович подвел итог: не для того сюда пришли, чтобы думать, как спасать свои шкуры. "Честная смерть лучше злого живота".

Через Дон навели мосты. Каждого известили: когда пройдет последний человек, мосты будут разобраны… Впрочем, эта мера имела чисто психологическое значение. Назад ходу все равно не было: если враг спихнет с обрывистых берегов, мосты не выручат. На них будет давка и погибель. Переправлялись, выходили на широкое поле за рекой, его называли Куликовым. Великому князю оно понравилось. С той стороны, откуда ждали врага, лежало большое открытое пространство. Оно сужалось, вписываясь в излучину Дона, рассекалось оврагами и речками: Непрядвой, Смолкой, Нижним Дубняком. Шелестели дубравы. Здесь можно было развернуться, прикрыть фланги естественными препятствиями, замаскировать резервы.

Становилось очевидным: сражение произойдет именно завтра, в праздник Рождества Божьей Матери. Мамай был в восьми-девяти верстах, горизонт отсвечивал от костров бескрайнего стана. Дмитрий Иванович и Боброк Волынец выехали в поле, еще разок провести рекогносцировку, и Боброк предложил показать "некие приметы". Высматривал всполохи на небе, слушал землю, крики птиц и зверей. Приметы подтверждали то же самое, о чем говорил св. Сергий: русские одержат победу, но трудную и кровавую.

Утром воины не увидели даже друг друга. Пал густой туман. Словно сама Пресвятая Богородица закрыла людей своим покровом, давала еще несколько часов пожить, помолиться, исповедоваться… В тумане выстраивались полки. Выдвигался на позиции Передовой, в его рядах слышались бодрые команды князей Семена Оболенского и Ивана Тарусского. За Передовым равнял шеренги Большой, великокняжеский. Выходили на фланги Полк правой руки Андрея Ольгердовича и Левой, ярославских князей. Сзади размещался Запасной полк Дмитрия Ольгердовича. И мало кто обратил внимание, как удалялся в рощи Засадный полк с князем Владимиром Серпуховским и Боброком Волынским.

Ветерок начал рассеивать мглу через несколько часов. Солнце засверкало на стали кольчуг, на стягах с ликами Спасителя и святых. Наступал воинский праздник. Тот самый праздник, когда Господь дарит защитникам Веры и Отечества особенный путь к спасению… А на отдаленные склоны холмов стала вдруг наползать черная масса. Враги. Зоркие глаза наблюдателей могли различить суету на самом высоком холме, пестрые пятнышки. Догадывались: это раскидываются шатры, там усядется Мамай - наблюдать и повелевать. Но черная туча не иссякала, вливалась и вливалась из-за горизонта…

Сколько их было? Мамай хвастался, будто 700 тысяч. Конечно, врал, запугивал. Неизвестна и численность русского воинства, исследователи оценивают ее с самым широким разбросом, от 40 до 200 тысяч. Очевидно, ближе к истине средняя оценка, 80-100 тысяч. Летописцы сходятся во мнении: такой большой рати Московская Русь еще не выставляла. А Мамай привел раза в два больше, тысяч 200. Вышагивала стройными шеренгами генуэзская пехота. Красуясь блеском шлемов и панцирей, накатывались волны конницы.

Пока сближались, великий князь успел обскакать полки. А потом повел себя так, как доселе не поступал ни один государь. Велел надеть свое облачение боярину Михаилу Бренку, похожему телосложением и обличьем, а себе принести оружие и кольчугу простого ратника. Решил встать в общий строй, в первых рядах. Кто как не он призвал людей на смертный подвиг? Дмитрий считал, что обязан в полной мере разделить его. Это был и подвиг величайшего смирения. Государь растворялся среди безымянных, отказывался от личной славы.

Когда пространство между ратями сузилось, обе стороны остановились. Вперед вынесся могучий татарин, выкрикивал оскорбления, звал помериться силами один на один. Русские воины слышали о нем. Это был мурза Челубей, слывший непобедимым бойцом. Кто посмел бы выйти против него? Сам голову потеряешь, осрамишь свою армию, товарищей. Но неожиданно колыхнулся строй, выехал монах. Пересвет. Вместо панциря - куколь схимы, вместо злых ругательств спокойствие и молчание. Может быть, только губы шевелились, нашептывая молитву. Противники опустили копья, дали разгон лошадям. Пересвет нацелил острие метко. А чтобы Челубей не увернулся, не защитился, поманил его. Сам открылся для удара. Оба пронзили друг друга.

Это стало общим сигналом. Сшиблись две стены, с воем, грохотом. Первые рубились лицом к лицу, следующие уже на трупах. Мяли врагов, подпирали своих. Сошлись настолько огромные полчища, что многие умирали задавленными в тесноте. Передовой полк принял на себя самый страшный удар. Уцелевшие ратники были отброшены к Большому полку, слились с ним и снова бились. Полк правой руки одолевал. Андрей Ольгердович тормозил подчиненных, приказывал не зарываться, не нарушить связь с Большим полком. А ордынские начальники злились. Русские расположились таким образом, что лишили их возможности использовать численное превосходство, применить излюбленные обходы - мешали речки и овраги. Оставалось проломить боевые порядки великокняжеской рати, прорывать стыки полков. Мамай наметил сокрушить левый фланг русских. Сюда передвинули лучшие контингенты.

Худо было и в центре. Татары врубились в боевые порядки Большого полка, к ставке великого князя. Полегли дружинники, пал Миша Бренок в государевом наряде. Враги подрубили стяг Дмитрия Ивановича. Но русские взорвались яростью, кинулись с разных сторон, искрошили и вышвырнули татар. Знамя со Спасителем снова поднялось над полем, его окружили новые знаменосцы…

А на левом фланге ордынцы брали верх. Стена прогибалась, пошла трещинами… Татарские командиры кинули к слабому месту свежие силы. Но великий князь и его военачальники верно рассчитали, что татары выберут именно это направление. Не случайно сзади был поставлен Запасной полк. А в соседней дубраве изнемогал Засадный. Каково было ему смотреть на гибель товарищей? Владимир Андреевич нетерпеливо хватался за меч. Чего ждем, когда всех наших перебьют? Но Боброк-Волынец старался держаться хладнокровно, смирял его порывы. Еще выждать…

Самый выгодный момент для удара - последний. Надо дать неприятелям расслабиться, почувствовать себя победителями… Мимо укрывшихся дружин стали откатываться остатки Полка левой руки. А следом хлынули татары, ликующие, орущие. Дорога в русские тылы открылась, дальнейшее было легко: окружать Большой полк, прижимать к берегу и сбросить вниз. Лавина безоглядно устремилась за отступающими, подставляя засаде собственный тыл. Боброк кивнул: "Теперь пора, княже!" Запели трубы. Полк отборной конницы, вылетев из леса, вонзился в ордынскую массу. Татары переполошились. Победа была уже в руках - а обернулась смертным оскалом!

Русские воеводы услышали трубы Владимира Серпуховского, уловили надлом. На левом крыле выдвигался Запасной полк. Сплотившись из последних сил, навалился на неприятеля Большой полк. Андрей Ольгердович больше не одергивал правый фланг, кричал: "Бей, громи!" А конница Владимира Андреевича все глубже входила в гущи татарского воинства, подрубала, как топором. Понеслись вопли - русские сзади! Новая армия! Обманули!

К Мамаю скакали гонцы. Сообщали: его подчиненные пятятся, бегут. Повелитель послал в сечу резервы, распорядился строить оборону из обозных возов. Однако он сам растерялся. Происходило что-то необъяснимое. Его армия должна была захлестнуть русских, как море. Но море разбилось о несокрушимые утесы… Русские приближались, а рисковать жизнью Мамай не желал. Слуги начали сворачивать шатры, подвели к повелителю коня. А татарские воины заметили: ставка уносит ноги. Весть об этом стала передаваться по войску, вызвала повальное бегство.

Засадный и Запасной полки, сохранившие свежих коней, преследовали и секли неприятелей 40 километров, до реки Красной Мечи. Но Владимир Андреевич, передав командование помощникам, вернулся. Ему не давало покоя: что с братом? Ведь государь уходил в Передовой полк, почти полностью полегший. Князь Владимир скликал людей, опрашивал. Некоторые видели, как великий князь крепко рубился в начале сражения. Как пересаживался на другого коня, потом отбивался сразу от четверых татар. Видели, как брел пешим, шатаясь от ран. Искали, осматривали груды тел.

Дмитрия Ивановича обнаружили на опушке рощицы под срубленной березкой. Он был без сознания, доспехи в прорехах и вмятинах, лицо в ссадинах. Когда прискакал Владимир Андреевич, Дмитрий не узнавал его, а брат, захлебываясь слезами, известил: "Наша победа!" Государь приходил в себя. Опасных ран у него не нашли, но все тело было избито. Князья радовались, обнимали уцелевших друзей. Они не могли знать, что уже вошли в великую народную память, и их отныне будут называть иначе: Дмитрия - Донским, Владимира - Храбрым.

Нет, о славе не думали. Даже отдохнуть не успели, на следующее утро принялись считать ратников, заново устраивать войско. Приближался Ягайло, вел 30 тысяч литовцев. Припозднился он всего на один переход, был в 30-40 верстах. Но до Ягайлы донеслись ошеломляющие новости о полном рагроме Мамая. Литовец предпочел не искушать судьбу. Сразу же снялся с места и рванул обратно…

К счастью, Ягайло не представлял, насколько поубавилась московская рать. Победа выпала небывалая, но и потери были неслыханными. После воинских трудов пришел черед скорбных. Копали могилы-скудельницы, свозили и отпевали павших. Возвели над кладбищем деревянную церковь Рождества Пресвятой Богородицы, рубили колоды - забрать с собой хоть некоторых. Белозерских князей Федора и Ивана, тарусских Федора и Мстислава, дорогобужского Дмитрия, воевод Микулу Вельяминова, Тимофея Волуя Окатьевича, Льва Морозова, Андрея Черкиза, Семена Мелика, богатырей-иноков Пересвета и Ослябю… Сколько жизней прервалось, известных и безвестных? Точной цифры мы не знаем, а оценки историков опять расходятся. Судя по всему, погибло около трети войска. Немало было и таких, кто выжил, но лежал в полковых станах, страдая от ран. Чтобы схоронить товарищей и собраться в обратный путь, понадобилось целых восемь дней.

Но на Куликово поле шли москвичи, муромляне, белозерцы, псковичи. А стояли на нем и возвращались - русские. Битва спаяла их воедино. Это были те самые русские, которые первыми вспомнили, что они - один народ. В крови и страданиях они исполнили тяжелый, но необходимый обряд воинского покаяния. Много нагрешили предки - разодрали Отечество усобицами, отдали иноплеменникам. Потомки в битве каялись за них, искупали их и собственные грехи. Искупали, опять же, как научил Христос. Смертию смерть поправ.
21 сентября 2015