Ему исполнилось бы нынче 96. Он бы учил уму-разуму своих детей, внуков и правнуков. И покорствовал бы иконостасу юбилейных орденов и медалей, что множились бы год от году на его пиджаке, который он надевал бы в торжественных случаях. Он непременно был бы членом почетных президиумов, произносил бы речи о воинском долге и патриотизме, и молодежь с благоговением внимала бы аксакалу-фронтовику, гвардейцу, бесстрашному летчику, кавалеру ордена боевого Красного Знамени…

Война и мир

Ему исполнилось бы 96. Но Нурман Туганбаев остался навсегда двадцатичетырехлетним, потому что погиб во время боевого вылета в августе 1944-го. Он пытливо смотрит на нас из глубины далеких военных лет. Лишь две фотокарточки, на которых запечатлен Нурман, удалось отыскать в лабиринтах архивов. Одна из них - в его личном деле. Фотография черно-белая, ее раскрасили, чтобы придать ей больше оптимизма, что ли. Чтобы согреть ее живым дыханием.

На фотокарточке двадцатилетний парень. Видно, что лицо его еще не ожесточилось от каждодневного бритья, на нем лежит отсвет юности. Взгляд твердый, взгляд в общем-то сильного человека - слабаков не берут в летное училище. Взгляд должен быть суровым, как-никак летчик. Но, если следовать правде, во взгляде том глубоко скрытая скорбь: человек как бы провидит свою судьбу, но не отводит от нее глаза в сторону.

Снимок уже в наши дни был выгравирован на гранитной плите, что вознеслась над могилой. Но даже сквозь гранит просвечивает неистребимая юность, и сердце сжимается от невосполнимой утраты, поскольку осознаешь, что жизнь оборвалась на взлете. Она могла бы стать яростной, светлой, исполненной желанных и простых человеческих радостей. У него были бы семья, дом, работа, он был бы сотворцом той жизни, что лежала за пределами войны.

Мы не знаем, какая у него бы могла быть мирная профессия. Но мы знаем, что он был летчиком, боевым летчиком-асом. Что на Центральном фронте в 23 гвардейском авиационном полку он летал на "небесном тихоходе" У-2, который ночами умел незамеченным проникать в тыл врага, наводя на гитлеровцев страх и сея панику. 145 ночных боевых вылетов на бомбометание. Покореженная вражеская техника, превращенная в груды металла, неисчислимые потери живой силы врага. Спецобъекты, стертые с лица земли… Потом он стал пилотом штурмовика ИЛ-2, и это новые страницы его боевой биографии уже в составе 79-го гвардейского штурмового авиационного Мозырского полка при 2-й Краснознаменной штурмовой Чернигово-Речинской авиадивизии.

Он сумел выполнить то, что было предназначено судьбой. Скупые строки из донесения штаба 2-й штурмовой авиадивизии как бы итожат его жизнь: "Во время выполнения боевого задания гвардии младший лейтенант Туганбаев Н.И. был сбит зенитной артиллерией в районе населенного пункта Добре Варшавского воеводства".

Фотокарточка из его личного дела - это, пожалуй, единственный четкий снимок. Есть еще одно фото. Снимок, правда, групповой. На нем гвардии младший лейтенант Нурман Туганбаев среди друзей-товарищей. Группа, видать, большая, лица на фотографии мелкие, и фрагмент с Нурманом предельно увеличен. Изображение нечеткое, размытое, но перед нами как бы совсем другой человек. Согласно снимку, ему в его 24 года можно было дать все 30, а то и больше. Потому что за плечами его уже три года войны, три года нечеловеческих усилий и бед. Потеря боевых товарищей, которые стали ему как братья родные. Там, за плечами, школа жизни, и перед нами уже не юноша, но зрелый, много испытавший человек, закаленный невзгодами.

И уже совсем иначе прочитывается тот самый документ, скупое донесение о гибели Нурмана. Потому что ясно представляешь себе, как оно могло быть на самом деле.

Он полюбил свой ИЛ-2, еще даже не сев за его штурвал, еще даже не подойдя к нему, не разглядев вблизи, а лишь увидев издали. То была машина-легенда, крылатый бронированный танк. Нурман не без робости сел за штурвал. А дальше у них шло узнавание друг друга. Он ступнями ног, спиной, локтями приноравливался к машине, пытаясь врасти в нее, стать ее частью, понять ее душу. Она сторожко внимала его движениям, тоже как бы срастаясь с ним. Потому что там, в воздухе, в бою, они должны быть как одно целое, взаимопонимание должно быть полным.

Когда они вернулись из первого боевого вылета, на машине живого места не было. Он насчитал с полсотни пробоин, но самолету даже не требовался ремонт. Машина поражала его своей мощью. После выстрела бортовой пушки отдача была так сильна, что самолет как бы останавливался на мгновение в воздухе. Но тут же, повинуясь Нурману, мчался дальше, держа на смертоносном прицеле вражеские танки на земле.

А потом наступил тот самый миг, когда судьба не пощадила их. Машина взревела из последних сил. Казалось, она кричит от боли. Снаряд попал ей в сердце, и спасенья не было. Он чувствовал, что ранен сам, что это не просто рана, это финиш. Но о себе он не думал. Он говорил уже не мысленно, а вслух ей ласковые слова, какие только знал, пытаясь отвлечь ее от боли, он утешал ее до самой последней секунды.

Мемориал

Он стоял чуть в стороне, поодаль, на взгорке, невидимый, не подчиненный протоколу. Новенький мавзолей из красного кирпича был суров, но и красив торжественной безмолвной красотой, которая сопутствует памяти ушедших из жизни, но кровно дорогих людей. Последний раз он был здесь, считай, 72 года назад, 5 августа 1944-го. В невозможной дали отсюда, у польской деревушки Добре, догорали останки ИЛ-2. А он, Нурман, в первый миг небытия душою оказался здесь, на малой родине, у околицы аула Прудки, куда он сердцем рвался все годы войны. Сейчас у въезда в село красуется табличка с исконным названием Аккайнар. И аул, где родился Нурман, смотри-ка, не захудалый, не бедный, в приземистых саманных избушках, а с крепкими домами и подворьями, и сквозь аул проходит асфальтированная ладная дорога - в те давние годы они лишь мечтать могли о таком-то богатстве, - трасса ведет в Узунагаш и дальше, в Алматы.

А горы вдали все те же, все также зеленеют травы окрест, еще не охваченные половодьем тюльпанов, еще не пылающие огоньками маков. И ветер апрельский все тот же, безудержный. Сбежал стремглав с пригорка, встрепал холку трав, взвихрил кроны молодых карагачей, чубы парней и юбочки девчонок. Они принарядились, стайками стоят на пути к мавзолею. И, поеживаясь, вполголоса щебечут о чем-то девичьем. И лишь строй солдат у мавзолея с автоматами за плечами стоит, не шелохнувшись, в почетном карауле.

Вспомнилось детство, и тоже вдруг захотелось, как мальчишкой когда-то, стремглав низринуться с косогора, внести переполох в царство трав. Но он тут же одернул себя: негоже быть столь легкомысленным в такой-то день. В конце концов, люди собрались в честь тебя. И даже вполне себе взрослые переминаются с ноги на ногу, ждут начала торжества. Должно подъехать начальство из района. А бывший аким области, ныне депутат парламента Серик Умбетов, племянник Нурмана, должен открыть этот митинг. А что - достойная выросла смена. Они родились уже после войны. Нурман их не знал, не видел. Да и они о нем знают вроде бы как понаслышке. И времени, времени сколько прошло! А не забыли. Вот память Нурмана хотят увековечить. Его прах покоится в братской могиле на мемориальном кладбище в Варшаве. Тоже пришлось землякам похлопотать, чтобы найти, где он похоронен.

Внучатый племянник фронтовика-героя Даурен Сериков проделал дальний путь от Аккайнара до Варшавы, привез в столицу Польши землю с места упокоения Ыскакбая, отца Нурмана, возложил ее на братскую могилу, где в числе похороненных значится и Нурман Туганбаев. И с могилы этой доставил землю в Аккайнар. Сейчас вот земляки готовятся возложить землю эту на могилу Ыскакбая. Хотя бы частица духа Нурмана соединится с отцом и родимой землей.

Нур жауды

А ветер весенний бесчинствовал, заставлял людей кутаться в плащи, и тучи хмурились, грозя не дождем даже - ливнем. Однако ж дождик шел пока что где-то стороной.

Он стоял все так же поодаль, незримый. На ковре у мавзолея как бы взывал к началу митинга микрофон. Там тоже как в почетный караул выстроились аксакалы, начальство, мулла в белых одеждах. Звучали речи. О войне, память о которой не уйдет в забвение. О тех, кто отдал жизнь за будущее, за право жить под мирным небом. За улыбки любимых, за детский смех.

Его сородичи сожалеют, что он не дожил до Победы, не вернулся домой, не создал семью, не продолжил жизнь под этим вечным небом. Однако же вполголоса, теряясь, быль это или небыль, порой рассказывают, что кто-то из земляков в июне 1944-го ездил в Белоруссию, в город, где базировался авиаполк Нурмана. Родители дали адрес сына-летчика. Земляк пришел по адресу. У крыльца его встретила молодая женщина, похожая на грузинку. Молодая, статная, красавица.

- Нурмана нет. Он в полете, - сказала она.

- А вы кто?

- Жена Нурмана.

У крылечка ковыляла на неокрепших ножонках малышка-смуглянка.

- А это чей ребенок?

- Наша дочь.

Потом, после его гибели, пытались вроде бы отыскать ту женщину и дочь ее, но не смогли…

Он стоял поодаль, слушал ветер и речи, душою погруженный в память о прошлом, где, несмотря на военное лихо, с неодолимой силой вспыхнула молодая, горячая любовь, где были возможны отцовство и краткий миг счастья… Было ли все это, не было? Аллах его ведает…

Митинг кончился, и оглушительно грохнули залпы салюта в память о нем, о Нурмане, в его честь. Он молча смотрел с косогора и с обелиска. А люди потянулись к дороге. И лишь только сели по своим машинам, как грянул дождь, весенний провозвестник урожая. И кто-то сказал:

- Нур жауды. Благословение небес. Надо же, как он вовремя разразился, этот ливень, не помешав людям в их важном деле…

Сейчас будет ас в память о Нурмане, покажут фильм, посвященный ему. Потом его земляки вернутся к своим будням, к своим повседневным делам, которые есть наша жизнь. Но за то, чтобы и сегодня длились наши дни, чтобы таилось счастье в глазах любимых и смеялись дети, чтобы гремел весенний гром, он, Нурман Туганбаев, отдал свою жизнь на той теперь уже далекой войне, что страшной бедой одолевала Землю…

Фото Жениса Ыскакбая