07 июля 2016 - Нарын Айып


Позавчера на Площади победы в Бишкеке собрались тысячи людей, чтобы совершить коллективный намаз в честь окончания месяца Рамазан – в первых рядах стояли, а затем преклоняли колени премьер-министр, мэр, министры. Перед ними восседали муфтий и другие имамы. Президент, по традиции, совершил аналогичный намаз в родном селе Арашан.

В эти же дни исполняется 100 лет восстанию 1916 года. "Высочайшее повеление" о привлечении мужчин "инородческого населения империи" к тыловым работам был издан 25 июня (8 июля) 1916 года, власти Туркестана получили распоряжение приступить к призыву 5 (18) июля, и через три дня мобилизация началась. Эти столетние даты собирают гораздо меньше людей, чем намаз.

В физике есть понятие "энтропия" – мера неупорядоченности системы. Чем меньше части системы подчинены какому-либо общему порядку, тем энтропия выше. Немецкий физик Рудольф Клаузиус ввел эту величину в XIX веке для определения меры необратимого рассеивания энергии, то есть степени отклонения реального процесса от идеального. Если не привлекать извне усилий, все разрушается.

Энтропия кыргызского общества в последние годы непрерывно растет, несмотря на все усилия установления порядка, как распадается любое здание, если за ним не ухаживать. Появляются даже ухажеры, которые хотят вставить под разваливающееся здание общества религиозный фундамент, ссылаясь на порядки сто- и пятисотлетней давности. Без внутренней энергетики свобода и демократия превращаются в орудие разрушения.

Всех внешних и внутренних усилий оказывается недостаточно, чтобы остановить разрушение и рост энтропии. Вместе с принимаемыми законами, то есть призывами к порядку, одновременно появляются тысячи исключений, которые сводят только что принятый закон на нет. И сами законодатели, и верховные власти, и рядовые граждане оказываются созерцателями и соучастниками разрушения.

Во что превратились наблюдательные советы в министерствах и ведомствах? Призванные не позволять министрам и гендиректорам отклоняться от истинной цели и идеи учреждения, они легко встроились в старые схемы, стали частью порочной системы, утяжелив общую на нее нагрузку и увеличив тем самым энтропию. Любая здравая идея в стране легко развращается, превращаясь в свою противоположность.

За ДТП теперь можно не отвечать – просто договариваетесь с родственниками убитого вами человека о проведении за ваш счет похорон и последующего застолья. Так что сам смысл закона – наказывать нарушителей, чтобы больше такое не повторялось, – примитивно перечеркивается вирой. Убили кого-то на улице случайно в XXI веке? Просто сходите к его родственникам и возьмите на себя расходы по похоронам.

Обнаружили в 1991 году место захоронения репрессированных сталинским режимом наших отцов, Чингиз Айтматов нашел месту их упокоя достойное название – Ата-Бейит, Отцовский упокой, наподобие Ана-Бейиту – Материнскому упокою из его романа "И дольше века длится день". Это место должно быть святым, люди, приходящие сюда, должны переполняться скорбью и памятью о прошлом...

Но во что мы его превращаем? Если захоронение здесь самого Айтматова было понятно – он тоже наш отец и имеет право лежать около своего отца, – то причем тут погибшие 7 апреля 2010 года или сто лет назад – в 1916 году? Как пишет Регина Хелимская, "в цивилизованном государстве с развитой политической культурой такое место должно быть неприкосновенно для последующих захоронений и строек".

Мы не можем найти средства для строительства музея, десять лет назад отдали одной из частей Национальной гвардии бывший дом отдыха НКВД, в подвале которого в 1930-е годы расстреливали "врагов народа". Строители теперь просто выкидывают человеческие кости, которые находят при строительстве хозпостроек для части и даже бетонируют такие места. С глаз долой – из памяти вон.

Государство как родственник: все в нем великие, а семья нищая

Запрещают тонировку стекол автомобилей, а потом разрешают это избранным, так что запрет касается больше не тех, кому запрещают, а тех, кто выписывает разрешения. Запрещают праворульные автомобили, а потом целые политические партии выступают за их разрешение и дают предвыборные обещания. Много лет страна боролась за отмену смертной казни, но молодые горячие теперь требуют ее возврата.

Рушатся какие бы то ни было идеи и ценности, к которым общество медленно подходило за десятки и сотни лет своего развития, но скатиться вниз много ума не надо. Запреты, на которых строится любая культура, превращаются в обществе, в котором нет морали и образования, в нечто, вызывающее насмешки. Мы превращаемся в существа, которым ничего кроме еды, сна и удовольствий ничего не нужно. Манкурты.

Некоторые называют это возвратом к исконным ценностям, к истории, природе. Природа нужна, поэтому и возникла, например, идея парков и скверов в городе – чтобы человек не все застраивал камнем. Для этого и появились вообще архитекторы и градостроители, но теперь чиновники, депутаты и даже академики выделяют себе участки в парках и строят там жилье, отрицая тем самым сам смысл парка.

Мы ужесточаем наказание за коррупцию, принимаем законы, создаем структуры, вскрываем схемы, но за нее уже никто не отвечает – достаточно отсидеться где-нибудь за границей с каким-нибудь диагнозом до наступления срока давности или элементарно откупиться. Любую коррупцию побеждает еще большая коррупция – бытовая, функциональная, политическая…

Вот только личным врагам такого права не дают, то есть, выполнение любого законодательства сводится к личным симпатиям и антипатиям, попросту говоря – к феодальным, если не первобытным принципам. Внутри властного круга возникает новое политбюро, которое растет и ширится, пока в нем самом не образуется какой-нибудь президиум, который тоже растет… Инь-ян.

Мы живем прошлым, потому что боимся будущего, нам нужен поводырь, чтобы держаться за юбку. Зато мы восхваляем свое древнее, пишем книги, находя какие-нибудь светлые пятнышки в общем мраке и возводя их во вселенский абсолют. Теперь нам просто достаточно быть чуть больше того маленького, что мы откопали, чтобы казаться самим себе великими.

Мы хвалим наше унылое советское прошлое, но часто досоветское оказывается нам даже ближе и понятнее и так по нисходящей вглубь веков. Мы не можем связать эти осколки памяти, чтобы двигаться вперед, мы – манкурты. Особенность советского манкурта – вспоминать только что-нибудь великое, положительное, достойное, а на любое негативное в себе закрывать глаза, зато на то же самое в других смотреть через лупу.

Мы отдались воле волн и плывем по течению, не делая особенных попыток сопротивляться движению к нулевому уровню, вступая в противоречие с общецивилизационным протестом против природного разрушения. И такая наша самодовольная деградация противоречит самому смыслу жизни и разума, которые как раз и появились как возражение против мертвой природы.