На Востоке всегда нужно быть готовым к "большим изменениям"

Обозначим некоторые фрагменты из письма Лермонтова Александру Раевскому, датированного "второй половиной ноября - началом декабря 1837 года из Тифлиса в Петрозаводск: "Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, - да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским". Смысловая последовательность этой фразы выстраивается следующим образом. "Составлял планы поехать в Мекку, Персию", поэтому "начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе". Поездка в Мекку и в Персию сорвана, отсюда - "жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться". Такая перестановка фраз приобретает особую важность, так как вокруг Лермонтова в специальной литературе выстроено множество концепций экзотического, хотя и познавательного свойства.

В те годы "татарами" на Кавказе называли всех мусульман, а под "татарским" языком понимали все тюркские языки региона, не говоря о том, что на этом языке многие говорили в Персии и его понимали в Османской империи. Так что речь идет не о преувеличении значения "татарского языка", но и не его преуменьшении. Важно и то, что Лермонтов, говоря о татарском языке, фактически повторил высказывание поэта-декабриста А. Бестужева-Марлинского: "Татарский язык закавказского края отличается от турецкого, и с ним, как с французским в Европе, можно пройти из конца в конец всю Азию". Такое текстуальное совпадение фраз Лермонтова и Бестужева-Марлинского нуждаются в объяснении. Что оно должно означать с точки зрения автора письма, включающего чужую цитату в свой текст? И свидетельствует ли оно только о творческой взаимосвязи двух поэтов, что хорошо прослежено исследователями, или здесь переплетается что-то другое?

После декабрьского восстания на Сенатской площади 1825 года Александр Бестужев (публиковавшийся под псевдонимом Марлинский) был отправлен в ссылку в Сибирь. Но спустя четыре года, в 1829 году, по его собственной просьбе был переведен рядовым на Кавказ, где шла очередная русско-турецкая война. Здесь он получил чин унтер-офицера, был награжден георгиевским крестом, а позже произведен в прапорщики. Император Николай I рекомендовал военной администрации, которая отмечала заслуги в службе Бестужева-Марлинского, его "держать не там, где он полезнее, а там, где безопаснее". В то же время, как свидетельствует однокашник Лермонтова по университету Я.И. Костенецкий, в 1833 году Бестужев-Марлинский сопровождал в поездке полковника Ф.И. Гене, производившего военно-топографическую разведку на территории Южного Дагестана, потом они вместе намеревались "отправиться в закрытые районы Дагестана, переодевшись горцами". Это разведка, хотя командующий Отдельным Кавказским корпусом барон Г.В. Розен не дал на это своего разрешения.

В 1837 году Лермонтову исполнилось всего 23 года. К этому времени в его творчестве устойчивое место получают восточные сюжеты. В этой связи многие лермонтоведы обозначают появление "корней влюбленности" поэта к Кавказу и в Востоку впечатлениями, полученными им во время посещений Кавказа в ранние годы. "Синий цвет - цвет чистого неба, на фоне которого еще более величественными кажутся горы Кавказа", - один из наиболее распространенных приемов в описании Лермонтовым кавказской природы", - пишет известный лермонтовед Захаров. "Как я любил твои бури, Кавказ! Те пустынные громкие бури, которым пещеры как стражи ночей отвечают!.. На гладком холме одинокое дерево, ветром, дождями нагнутое, иль виноградник, шумящий в ущелье, и путь неизвестный над пропастью, где, покрываясь пеной, бежит безыменная речка, и выстрел нежданный, и страх после выстрела: враг ли коварный, иль просто охотник", - это Лермонтов уже в стихотворении "Кавказ" (1830). Но при наличии способностей к поэтическому творчеству так восхищаться природой можно не только на Кавказе.

Бестужев-Марлинский по этому поводу тогда писал: "Мы жалуемся, что у нас нет порядочных сведений о народах Кавказа… Да кто же в этом виноват, если не мы сами? Тридцать лет владеем всеми выходами из ущелий; тридцать лет опоясываем угорья стальной цепью штыков и до сих пор офицеры наши вместо полезных или по крайней мере занимательных известий вывозили с Кавказа одни шашки, наговицы да пояски под чернью. Самые испытательные выучивались плясать лезгинку, но далее того - ни зерна. В России я встретился с одним заслуженным штаб-офицером, который на все мои расспросы о Грузии, в которой он терся лет двенадцать, умел только отвечать, что там очень дешевы фазаны. Признаться, за такими познаниями не стоило ездить далеко". Таким образом, по его мнению, "Кавказ вовсе не известен: его запачкали чернилами, выкрасили, как будку, но попыток узнать его не было до сих пор, или люди, на то назначенные, не имели средств, познаний, отваги, случая".

У Лермонтова все иначе. Если анализировать его творчество с точки зрения исторического, политического, этнографического, лингвистического и даже геополитического проникновения в проблемы региона, напрашивается вывод о его специальной подготовке, в результате которой и родился проект отправиться в Персию. При этом он был хорошо знаком с творчеством Пушкина, "приподнявшего только угол завесы восточной величественной картины", и, конечно, Бестужева-Марлинского. Поэтому открытым остается вопрос о том, откуда черпал восточные знания Лермонтов: занимался самообразованием ("начал учиться по-татарски" - С.Т.), все началось на этико-политическом (юридическом) факультете Московского университета, где он учился с 1830 года, или в школе гвардейских юнкеров и подпрапорщиков, которую окончил?

Отметим еще один важный момент. Бестужев-Марлинский числился в разряде "государственных преступников", но принимал участие не только в военных экспедициях, а также совершал многочисленные поездки практически по всему Кавказу. Вот что пишет по этому поводу Н.А. Котляревский: "Надо удивляться, как он вообще мог выносить такую жизнь. С 1834 года до 1837 (год его смерти) он все время проводил в походах и постоянных кочевках по разным областям и городам Кавказа. В 1834 году мы встречаем Бестужева в Тифлисе (май), Ахалцыхе (май), Ставрополе (август), на реке Абени (октябрь) и опять в Ставрополе (ноябрь); в 1835 году на Невинном мысе (февраль), в Екатеринодаре (февраль), Пятигорске (июль и август), опять в Екатеринодаре (август), в Закубаньи (сентябрь) и в Ивановке в Черномории (ноябрь и декабрь); в 1836 году в Екатеринодаре (февраль), в Геленджике (апрель), в Керчи (июнь), в лагере на Кубани (сентябрь), в Анапе (октябрь), опять на Кубани (ноябрь) и в Тамани (декабрь); в 1837 году в Тифлисе (февраль), Кутаиси (апрель), Цебельде (май), Сухуми (май) и против мыса Адлера (июнь), где он и сложил свою буйную голову".

Если калькой наложить на маршруты Бестужева-Марлинского лермонтовские маршруты на Кавказе, то мы обнаружим общие "точки пересечения", изучение которых позволило бы составить более полное представление о многих интригующих историях, связанных с восстановлением очевидных пробелов в биографиях с военной историей и, безусловно, с региональной политикой. Бестужев-Марлинский часто, но, похоже, далеко не всегда, оформлял собранные сведения военного и другого характера в виде очерков, которые печатались в столичной периодике. Так, "Письмо из отряда, действующего за Кубанью", предназначенное для публикации в "Северной пчеле", по личному распоряжению Николая I было запрещено к печати из-за содержания сведений, не подлежащих гласности.

Тем не менее, Бестужев-Марлинский продолжал открыто рассуждать о миссии, которую суждено было России выполнять на Кавказе, размышлял об экономическом и политическом состоянии этого края, хотя никогда не позиционировал себя в качестве этнографа или историка, относя свое творчество к разряду всего лишь художественной прозы. Многое из сказанного им оказалось пророческими, особенно то, что он, подобно великому русскому писателю Н.В. Гоголю считал, что "на Востоке нужно быть всегда готовым к тому, что там будут великие перевороты, когда возрастающие в страшном величии народы и вдруг стираются другими". И все это фиксировалось Лермонтовым.

В конце февраля 1837 года Бестужев-Марлинский проживал в Тифлисе. Здесь получил он известие о том, что Россия потеряла Пушкина. Согласно свидетельству Я.И. Костенецкого, он не смыкал глаз всю ночь и утром на рассвете поднялся на гору, в монастырь св. Давида и заказал панихиду на могиле убитого в 1829 году в Тегеране Грибоедова. Так декабрист связывал в единую цепочку двух Александров Сергеевичей. 7 июня 1837 года у мыса Адлер высадился десант, в котором Бестужев-Марлинский командовал взводом Грузинского полка. Здесь его ранило. На другой день был обмен убитыми, но тело писателя не нашли. Это породило множество версий, догадок, предположений. Находились "очевидцы", рассказывающие самые невероятные "факты", вплоть до того, что будто писатель перешел на сторону Шамиля и служит советником у имама Дагестана…

Сегодня в Государственном литературном музее находится картина, написанная Лермонтовым именно в 1837 году. Это общий вид Тифилиса из Авлабара - городского поместья, расположенного на левом высоком берегу Куры. Справа, на отвесной скале, Метехский замок и церковь св. Шушаны. На противоположном берегу, на переднем плане - Орточальские сады. В центре - "твердыня старая на сумрачной горе", древняя Нарикала. А на заднем плане - господствующая над городом гора, Мтацминда, на склоне которой у подножия монастыря св. Давида находится могила Грибоедова. Декабрист А.Е. Розен писал в своих "Записках": "Напрасно останавливаю перо, чтобы придумать верное изображение; это не удалось вольному путешественнику, поэту Пушкину, ни Грибоедову, ни невольным странникам А.А. Бестужеву (Марлинскому), ни Одоевскому. Всего лучше отрывками нарисован Кавказ поэтом Лермонтовым".

Что это, предчувствие Лермонтова оказаться в цепочке Грибоедов - Пушкин - Бестужев-Марлинский или стремление во время подготовки к миссии в Персию обозначить и свое место в значимости предстоящего события? Служивший в то время в 15 Гренадерском полку полковник П.И. Челищев застал Лермонтова в Тифлисе. Челищев был известен тем, что оставил галерею портретов сослуживцев и "других людей значительных и интересных". В этом альбоме Лермонтова нет. "В одном обществе зашел разговор о Лермонтове, - писал Боткин в 1843 году. - Бывший тут полковник Челищев начал говорить о нем с большим участием, как о человеке, с которым он провел несколько лет на Кавказе, и, говоря о его предчувствии смерти, прочел наизусть "Сон". Головачев попросил его позволить ему списать стихотворение. "Да, у меня есть несколько его стихотворений; я их списал из тетради, которую давал сам Лермонтов".

Так в новом свете этих обстоятельств начинает звучать тема возможной поездки Лермонтова в Персию. Осенью 1837 года в Тифлис прибыл император Николай I. Как писал А.П. Берже, "поездка императора Николая на Кавказ была предпринята ровно 115 лет спустя после похода Петра Великого в Дагестан". На Кавказе и в соседней Персии происходили важные события и император лично проводил инспекционную поездку. Об этом в следующем очерке.

Станислав Тарасов, 8 Ноября 2016,