В Русском музее открылась выставка Василия Верещагина к его 175-летию. На ней 200 произведений, но Илья ДОРОНЧЕНКОВ, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге и Академии художеств, считает, что этого мало.

– Будет ли народ валить на Верещагина, как на выставки Серова и Айвазовского? Или это художник не для народа?

– Сначала про первых двух персонажей. Мы дожили до музейного бума, который создает наша культурная традиция и финансовая ситуация. Традиция – это когда престижно ходить на выставки, хотя мы не поднялись пока до западных образцов, когда люди своими средствами поддерживают музеи, становятся их "друзьями", таким образом, получая бонусы, ездят по всему миру именно на выставки.

Интерес к Серову и Айвазовскому связан со школьной памятью и с тем, что Серов показывает красивую Россию, которую мы потеряли, а Айвазовский – великолепие морской стихии, которое у него эффектнее, чем взаправду.

Важный момент для этих выставок – широта охвата. Показали всего Серова. А того, что не показали, вам знать и не надо.

– Вы про картины о русской революции 1905 года?

– Конечно. Хотя, думаю, что если бы на выставке были "Солдатушки, бравы ребятушки…" и карикатуры на Николая II, то никто бы их особо и не заприметил. В любом случае экспозиции Айвазовского и Серова стали выставками-блокбастерами.

– А Верещагин?

– Верещагин, безусловно, потенциальный герой блокбастерной выставки, но, видимо, в этот раз Русский музей такую цель не ставил.

– Почему?

– Он неудобный художник, таким был при жизни, таким остается сейчас. Его обвиняли в антипатриотизме, хотя он участвовал во всех крупных военных кампаниях, которые вела Россия во второй половине XIX века. Обвиняли в неверии, хотя атеистом художник не был.

Но "Евангельскую серию" 1880-х годов запретили к показу за изображение Христа как человека, а евангельской истории – как реальных событий, а не чудес. Думаю, что если бы эта серия нашлась (она рассеяна по миру) и ее бы выставили, то и сейчас нашлось бы много оскорбленных.

Верещагин парадоксален, он антивоенный баталист и антиколониальный ориенталист. Он не помещается ни в одну готовую схему.

В советской истории искусства Верещагин – критик российского империализма, которым он не был.

– А кем был?

– Верещагин – сперва как молодой участник завоевания Туркестана, а потом уже признанный художник – по мере сил участвовал в "большой игре" между Россией и Англией в Средней Азии. Эта игра определяла международную политику второй половины XIX века. Проникновение России в Среднюю Азию было потенциальной угрозой британским интересам в Индии и Афганистане.

В 1873 году туркестанская серия Верещагина – еще до показа в Петербурге – выставляется в Хрустальном дворце в Лондоне. Что это, как не проявление "мягкой силы" России, предъявленной в столице геополитического конкурента? Кстати, выставка в Лондоне имела очень серьезный успех.

Эта серия должна была показать и Европе и соотечественникам, что приход России в Среднюю Азию был колониально-цивилизационным проектом. А для этого нужно было представить прежний порядок вещей как глубоко устаревший, варварский. Полная выставка Верещагина с показом восточных сюжетов была бы, я думаю, максимально востребована нашей публикой – верещагинский Восток никуда не ушел из современной повестки дня.

– Что такое антиколониальный ориенталист?

– Образ Востока у Верещагина отличался от европейской традиции. Художники, работавшие в ней, представляют Восток двояко. С симпатией изображают этнографию: бедуины, верблюды, закаты над Сахарой, улицы Каира. Либо второй вариант – это запретные плоды, которых хочется дома, но буржуазная мораль воспрещает: гарем, гашиш и тому подобное. Это сказочный чувственный Восток, имеющий мало отношения к реальности.

Восток Верещагина конкретный, точный, жестокий. Художнику свойственна позитивистская потребность в конкретном знании, а его лишенная броских эффектов манера должна убеждать зрителя: я тебе правду рассказываю. Восток Верещагина – не экзотика, а реальность, очень часто устрашающая. Такова картина "Опиумоеды", изображающая завсегдатаев притона, – лучшая пропаганда против наркотиков (она принадлежит Ташкентскому музею, к сожалению, ее нет на выставке). Такова пара полотен "После удачи" и "После неудачи". Они на выставке есть, но повешены так, что теряется сама возможность увидеть их вместе, и таким образом зрителю труднее понять их исходный смысл.

– Верещагина называют художником-антимилитаристом, при этом он все время ездил на войну. В этом нет противоречия?

– В первые поездки в Туркестан Верещагин был участником российской военной экспедиции в чине прапорщика, мужественно вел себя в боях, получил орден. Но дело и в том, что и его художественный проект "Туркестанская серия" финансировался военной администрацией нового края. Другое дело, что Верещагин не просто выполнял официальный заказ. В туркестанской серии показаны не только доблесть русского оружия, но и поражения, есть и знаменитая картина "Забытый" – мертвого русского солдата клюют степные птицы.

Позже Верещагин уничтожил эту картину, но предварительно сфотографировал ее, потом демонстрировал репродукции. Такая репродукция показана и на нынешней выставке.

– Есть версия, что Верещагин был разведчиком Генштаба, поэтому так обширна география его путешествий: Средняя Азия, Балканы, Индия, Япония, США. Поэтому в своих записках он дотошно указывает расположение и численность войск противника. Поэтому неизвестны источники дохода Верещагина в некоторые периоды его жизни. Эта версия может иметь основания?

– Что называется, я не могу ни подтвердить ни опровергнуть эту версию. Притом что художник этот популярен и любим, биография его остается недостаточно изученной. Есть еще над чем работать, вероятно, и в архивах военного ведомства. Многие произведения Верещагина утрачены, многие часто меняли владельцев, и теперь их следы – особенно за границей – потеряны.

– Кроме "Забытого" Верещагин уничтожил еще две картины из туркестанского цикла – почему?

– Одна – батальная – скорее всего, просто под горячую руку попала. Другая, изображающая ритуал угощения мальчика-танцора восхищенными поклонниками, оказалась слишком неудобна для европейской общественной морали: она говорила о тех сексуальных практиках, которые 19-й век относил к области неудобосказуемых. Верещагин, кстати, скорее всего, уничтожил ее в Париже после неодобрительного отзыва своего французского учителя Жерома, знаменитого своей гаремной эротикой.

– Известно, что Верещагин всех сторонился – Академии художеств, Товарищества передвижников. Демонстрировал независимость?

– В XIX веке у русских художников было две стратегии поведения по отстаиванию собственных интересов – индивидуально или внутри корпорации. Передвижники создали свой союз, чтобы сообща противостоять давлению академии и бороться за экономическую независимость. Позволю себе предположить, что Верещагину, одному из немногих русских, кто учился в западной академии, была ближе индивидуалистическая стратегия. Но эстетически Верещагин как своего рода экстремальный реалист, доверяющий своему видению и знанию, не верящий в сверхъестественное, никак не противоречит передвижникам.

– Пишут, что в XIX веке он был самым знаменитым русским живописцем за пределами России. Это так?

– Не было во времена Верещагина такой "должности" – самый знаменитый русский художник на Западе. Он был наиболее представлен на Западе, но не стал "послом русской культуры", как Тургенев, Толстой, Чайковский.

– Верещагин устраивал из своих зарубежных выставок шоу – окружал картины коврами и оружием, тропическими растениями, запахами благовоний, специально подобранной музыкой. То есть он первым стал устраивать из выставки шоу?

– Выставочная культура той поры это все предполагала. Обычная большая выставка XIX века – это квадратные километры тесно повешенных картин. Но постепенно формируются новые способы показа. Были аскетические оформленные выставки передвижников, и когда Сергей Дягилев в 1899 году показал своих художников среди экзотических растений в кадках, это казалось дерзким открытием. Англо-американский художник Джеймс Уистлер еще в 1860-е годы пробует индивидуальную окраску стен под каждую картину, организует пространство, комфортное для восприятия отдельного произведения. То есть переходит от выставки-супермаркета к выставке-бутику. Верещагин – часть этого процесса. Я не стал бы утверждать, что он здесь лидер.

– Многим Верещагин напоминает военного фотокорреспондента – то есть после изобретения фотоаппарата такая реалистическая живопись уже не нужна?

– Думаю, что Верещагин использует какие-то элементы фотографического языка для усиления впечатления достоверности своих образов и потому может казаться военным корреспондентом. Но его следует понимать не столько в связи с репортажными задачами фотографии, сколько в более сложном отношении с традицией живописи. Обычная батальная картина XIX века – это героическая сторона войны, это про славу полководца или подвиг солдата. В ней отчетливо расставлены плюсы и минусы: вот это наши, они хорошие, вот это враги – они плохие. Верещагин-баталист сложнее. Будучи настоящим патриотом, он не скрывает от своего зрителя цену войны, уравнивая врагов в смерти, как это сделано в парадоксальном полотне "Скобелев под Шипкой", где парад победителей отнесен на задний план, а на переднем лежат припорошенные снегом непогребенные тела погибших. В XIX веке фотография все-таки еще не приобрела статуса искусства с вытекающими отсюда последствиями – то, что изображалось на фото, принадлежало потоку реальности, приземленной повседневности. То, что писалось на холсте, словно бы вынималось из этого потока, поднималось на пьедестал. В этом отношении Верещагин снова оказывается парадоксальным и потому особенно успешным. Используя социально приемлемый жанр – батальный, – он показывает войну как страшную прозу жизни, и в этом смысле его место рядом с Толстым "Севастопольских рассказов" и "Войны и мира".

В современном мире уже не живопись, а именно фотография может обеспечить зрителю эффект присутствия и таким образом оказать на него шоковое воздействие – особенно если речь идет о верещагинских темах. Она по умолчанию претендует на достоверность, даже когда оказывается постановочной.

Вадим ШУВАЛОВ