Место ссылки – Мары

Или где-то за Каракумами, в стране "ара-пацанов"

Равиль Мустафин

Об авторе: Равиль Зиннатуллович Мустафин – подполковник в отставке, военный переводчик, журналист.

Вопреки нормам русского языка, запрещающим изменять название этого города по падежам, мы склоняли его на все лады. Это был своего рода профессиональный кураж сродни тому, как юристы объявляют возбужденными уголовные дела, а моряки пользуются компасом и пишут рапорты.

ДО КУШКИ РУКОЙ ПОДАТЬ

Из всех "дыр", в которых доводилось бывать на территории бывшего СССР нашему брату, военному переводчику, эта была одной из самых глухих, хотя, казалось бы, статус областного центра, отстроенного в 30 с лишним километрах от развалин древнего и процветавшего в Средние века Мерва, должен был полностью исключать такую репутацию.

Марами нас пугали с первого курса родного ВИИЯ. Наиболее недисциплинированных слушателей начальство обещало надолго "прописать" в оном населенном пункте, который еще со времен покорения Средней Азии генералом Скобелевым был местом ссылки для офицеров, замеченных в растрате казенных денег, неумеренном пьянстве, слабости к женщинам и дуэлям, нерадивости по службе и других грехах. Отсюда и пошла известная поговорка о том, что "дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут". Кстати, до Кушки, считавшейся самой южной точкой на карте СССР, Мары отделяло всего 120 верст.

Местом ссылки город оставался и при советской власти. Во всяком случае, постоянный состав отделения переводов формировался, как правило, из наших "залетевших" на чем-то коллег, отправленных сюда на "исправление". Бывало и так, что искупавшего "грехи" одолевали новые искушения и его "срывало в штопор", еще более крутой. Впрочем, оказаться в Марах можно было и без всяких залетов – "по производственной необходимости", когда штатных переводчиков не хватало.

Здесь находился учебный центр войсковой ПВО. В 70–80-е годы прошлого века в нем прошли подготовку многие тысячи зенитчиков из социалистических и развивающихся стран. В центре, оборудованном самой современной по тем временам техникой, работали превосходно знающие свое дело преподаватели. На качество обучения никогда никаких серьезных жалоб не было. В центре готовили специалистов самым что ни на есть настоящим образом. Тем не менее от Маров были не в восторге и иностранцы. На то были свои веские причины.

Когда выбирали место для учебного центра, прежде всего принимали во внимание два фактора. Во-первых, схожесть природно-климатических условий и, во-вторых, стремление спрятать учебный центр подальше от посторонних глаз. Увы, благими намерениями, как известно, вымощена дорога совсем не в райские кущи. Местный климат оказался даже более тяжелым по сравнению с иными ближневосточными и североафриканскими странами. С надеждой спрятаться от посторонних глаз тоже пришлось быстро распрощаться. Любой мальчишка на базаре знал, где находится "арабская часть".

При этом высокое начальство не обратило внимания на другие обстоятельства, которые оказались намного серьезнее. Мары в советские времена стал большой "зоной", куда со всего Союза свозили "преступный элемент". Со временем отбывшие срок наказания заключенные освобождались, кто-то уезжал, но многие, особенно лишенные права жить в крупных городах, оставались здесь же, обзаводились семьями. Подраставшая молодежь втягивалась или ее втягивали в дела родителей, не желавших или просто не умевших заниматься чем-либо другим, кроме криминала. К началу 70-х годов в городе выросло не одно поколение людей уголовной субкультуры, исповедовавших философию "кидалова", а то и вовсе "ножа и топора". Сюда же влекло и стремившихся укрыться от правосудия преступников, наследивших в центральных регионах страны. Ну, а те, кто уже освободился, часто снова оказывался за решеткой из-за новых преступлений. Недаром про Мары говорили: "Одна половина города сидит, другая – ждет посадки".

С коренным туркменским населением проблем было куда меньше. Основная головная боль исходила от шпаны, молодой поросли того "сложного человеческого материала", который варился в собственном соку, как в огромном котле. В нем переплавлялись представители различных народов, и на выходе получался криминальный интернационал, создавший свой собственный анклав, "страну "ара-пацанов".

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ПРЕВОСХОДИТ ОЖИДАНИЯ

"Ара, пацан", – именно с такого обращения обычно и начиналось не сулящее ничего хорошего общение с местной шпаной, чей возраст колебался от нежного допризывного до вполне зрелого. "Ара, пацан" звучало как сигнал тревоги, близкой опасности. Если такая встреча происходила где-нибудь в безлюдном узком проходе между глухими дувалами, да еще и при численном преимуществе агрессивных аборигенов, вам вполне могли предложить, сначала "по-хорошему", отдать часы или джинсы. Несогласных пойти на такую сделку могли "простимулировать", демонстрируя "перышко".

Вспыхивали драки, исходом которых могло быть все что угодно. Как-то раз пришлось даже поднимать "в ружье" караул, чтобы отбить нескольких арабов и наших ребят от "братков". Местная милиция, состоявшая в основном из представителей титульной национальности, старалась не вмешиваться в разборки с военными, а то и вообще "крышевала" "ара-пацанов".

Впервые мы с моим товарищем и однокурсником Сашей Калюжным оказались в Марах в январе 1978 года, сразу после окончания института. Действительность превзошла одни ожидания и не дотянула до других. В учебном центре еще не отошли от похорон убитого в новогоднюю ночь подполковника, дежурившего по части. Его тело нашли в десятке метров от КПП. Взяли документы и ПМ. В тот год это была не единственная потеря центра. За несколько месяцев до нашего приезда убили индийца, потом до полусмерти "отметелили" пару ливийских унтеров, решивших слегка расслабиться в компании дам с "пониженной социальной ответственностью". Разгул преступности был таков, что протекавший через город Мургаб обычно после праздников перегораживали сеткой-рабицей, чтобы вылавливать трупы.

– Лучше перешить петлицы на "артиллерийские", – инструктировали нас, новичков, марыйские старожилы, – и достать фуражку с черным околышем. Местная шпана, сплошь "дальтоники", не могут отличить красный цвет петлиц общевойсковиков от кирпичного, крапового цвета вэвэшников, охраняющих "зону". И тот и другой на "ара-пацанов" действует, как мулета на взбешенного быка на корриде.

– Наши, когда в патруль идут по городу, обычно передергивают затвор и перекладывают ПМ во внутренний карман шинели или брюк. Но здесь уж каждый сам выбирает: или объясняться потом с военным прокурором, или в арыке лежать с заточкой в боку. Будете ночью в часть возвращаться, держитесь середины улицы, подальше от домов. И вообще лишний раз в город в темное время лучше не выходить, тем более по одному.

Второй раз я попал в Мары через 6 лет. Город, оказавшийся после ввода наших войск в Афганистан в тылах 40-й армии, довольно сильно почистила военная контрразведка, и дышать в нем стало легче. Снесли дувалы, ликвидировали тупики, расчистили пустыри и расширили проходы, а из множества щелей и нор извлекли "кадры", которых годами искала вся советская милиция. Среди них оказался старый совсем дед, загубивший в послевоенном Ленинграде не один десяток душ. В Марах он оборудовал в подземном коллекторе настоящий схрон, оклеил фанерные стены обоями и прекрасно там жил до поры.

Чтобы как-то уберечь иностранцев, по выходным и праздникам в части ввели специальный "ресторанный" патруль. К назначенному времени мы, переводчики, прибывали в один из трех городских ресторанов и вместе с милицейским нарядом наблюдали за порядком, сидя за служебным столиком. Очевидно, в критический момент мы с правоохранителями должны были встать стеной между дерущимися посетителями ресторана и принять на себя все удары.

Тем не менее проблема взаимоотношений с местным населением оставалась по-прежнему острой. Ее много раз обсуждали на самом высоком уровне вплоть до республиканского комитета КПСС, коллегии Минобороны, но решить окончательно все равно не могли. Мары оставались больным местом, портящим общую картину нашего военно-технического сотрудничества с зарубежными странами. И дело касалось не только проблем личной безопасности.

МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

Впечатлений от Маров хватало с избытком. Мало того, что крепость водки "Ашхабули" колебалась в пределах 30–35 градусов, в иной бутылке можно было обнаружить окурок папиросы, обрывок газеты или толстую муху с брюшком, напоминающим блестящий на солнце изумруд. Противный осадок толщиной с палец на дне бутылок с пивом, даже самого "свежего" разлива – воду брали из илистого Мургаба. Стихийные "праздники" по случаю завоза в город пары вагонов какого-нибудь благородного и, главное, нефальсифицированного продукта вроде венгерской черешневой или сливовой "Палинки" или сухого "Алиготе", особенно приятного в летний зной.

Были, впрочем, и вполне замечательные напитки местного производства, например туркменский коньяк, ничем не уступающий лучшим армянским или дагестанским сортам. Завезенная из Армении в 1940-е годы лоза не только прекрасно прижилась в предгорьях Небит-Дага, но и дала редкий сорт винограда, из которого получался удивительный коньяк. Его производили в небольших количествах, и достать было не так-то просто.

Однажды этим напитком меня угостил прапорщик-туркмен, служивший надзирателем "на зоне" и, видимо, пользовавшийся там репутацией авторитетного "решалы". Под его кроватью в госпитале всегда стоял ящик, а то и два, туркменского коньяка. Каждый день брившего голову наголо прапора навещали какие-то непонятные личности. Они что-то вполголоса обсуждали, что-то приносили с собой, что-то выносили. Прапорщик обладал широкой душой и щедро угощал всех, кто оказывался рядом.

– Ребята, офицеры, – обращался он к соседям по палате, – не стесняйтесь, берите коньяк, сколько надо. Мне еще принесут.

Еще несколько штрихов к портрету Маров. Всегда полный служивого люда дощатый домишко гарнизонной столовой, насквозь пропахший щами. Готовили здесь хоть и без особых изысков, но все равно лучше, чем в городском общепите. Казалось, там вообще все делали на "машинном масле".

В январе 1984 года в Марах проездом из Афганистана оказалась Ирина Понаровская вместе со своим темнокожим кубинским мужем. Они выступали в нетопленом Дворце культуры. Публика, в основном военные и их семьи, сидела на балконе в шинелях, пальто и куртках. Понаровская же выходила на сцену в легких открытых платьях и на следующий день слегла с жуткой простудой. Назначенный на второй день концерт пришлось отменять.

На берегу Мургаба, недалеко от учебного центра стояла пивная, этакий "ветерок" под тентом. Мы называли ее "У Лоуренса". Державший пивную туркмен долгое время даже не подозревал, что его "окрестили" именем знаменитого английского разведчика. Однажды, узнав, страшно обиделся. Зато, когда ему популярно объяснили, кто такой Лоуренс, сразу же просиял. Как и в других подобных заведениях города, пивные кружки там отсутствовали. Желавшие испить янтарного напитка обычно приносили с собой собственную тару – подходящего объема стеклянные банки из-под соков или консервов.

Весной серая пустыня на несколько дней покрывалась удивительной красоты ковром, сотканным из миллионов цветов. Тогда же просыпалась и всякая нехорошая живность: змеи, скорпионы, тарантулы. Водилась, причем только в тех местах, еще одна препротивнейшая тварь. Ее называли "пендинка" или "марыйская роза". Она вырастала из личинки обычного комара, отложившего свое потомство на полуразложившемся трупе какого-нибудь животного. Что-то там, внутри клеток, мутировало, и на свет появлялся зараженный трупным ядом кровосос. Стоило ему присесть на человека, дабы напиться кровушки, в организм несчастного проникала зараза. Появлявшийся нарыв не проходил, как обычно, а все больше превращался в незаживающую язву. Кожа трескалась, и на месте укуса появлялось нечто похожее на уродливый мокнущий цветок. Только через много месяцев язва подсыхала, но на ее месте оставались безобразные шрамы, напоминающие большие оспины.

Многие из тех "мелочей" жизни представляются сегодня не более чем ушедшей экзотикой, которой, впрочем, порой нам не хватает в обыденной жизни после "дембеля".