"Зулейха открывает глаза": роман о модернизации?

Диалог Зиры НАУРЗБАЕВОЙ с Зауре БАТАЕВОЙ

Чулпан Хаматова в экранизации "Зулейха открывает глаза".

Я много раз слышала про этот роман, реклама у него мощная. Но честно говоря думала, что это очередной феминистский роман про Афганистан или Пакистан, который уже завоевал Запад и теперь переведен на русский язык. А это мне не интересно. В начале сентября на своей странице в Facebook о романе несколько раз писала писатель и переводчик Зауре Батаева. Она живет в Брюсселе, работает в Google переводчиком со знанием четырех языков, на волонтерских началах продвигает на Западе современную казахскую литературу и одновременно просвещает казахскую аудиторию о тенденциях в мировой литературе. Она предложила казахским читателям обсудить этот роман. Так я прочла "Зулейха открывает глаза" и некоторые рецензии на произведение, мы обменивались мнениями. В результате мы решили с Зауре сделать беседу на основе обсуждений под ее постами.

Зауре Батаева: Дебютный роман Гузель Яхиной "Зулейха открывает глаза" в 2015-2017 годах стал бестселлером, лауреатом престижных российских премий "Ясная поляна", "Большая книга". Сейчас он переводится на 24 языка мира. Роман, действие которого возвращает нас к событиям раскулачивания и коллективизации в 30-е годы ХХ века и в котором сделана попытка воссоздать "коллективный образ татар", выразить "татарский национальный характер", был восторженно встречен читателями, но породил противоречивые мнения у экспертов. Русские писатели, в том числе либеральные, поддержали роман, Людмила Улицкая поставила Гузель Яхину в один ряд с "плеядой двукультурных писателей, которые принадлежали одному из этносов, населяющих империю, но писавших на русском языке: Фазиль Искандер, Юрий Рытхэу, Анатолий Ким, Олжас Сулейменов, Чингиз Айтматов…". Она охарактеризовала роман как рассказывающий о "любви и нежности в аду". Высказывались мнения, что он по значимости похож на роман Захара Прилепина "Обитель" о Соловецком лагере.

Татарские писатели и общественные деятели обрушились на роман с безжалостной критикой.

Кандидат филологических наук Милеуша Хабутдинова в рецензии "Если заглянуть в глаза Зулейхе..." перечислила исторические ошибки, допущенные Яхиной и пришла к заключению: "Роман представляет реконструкцию татарского мира в традициях колониального романа… К сожалению, вновь татары показаны "аборигенами" в родном краю… Очевидно, что автор занимается реконструкцией мира татарской культуры, не ставшего для нее родным… Сюжет романа – коллаж из сюжетов советских книг… Автор находится в плену советских мифов о забитой восточной женщине, которую раскрепостила советская власть… Яхина предлагает своим соплеменникам стать частью расы господ колониальных империй".

Татарский политолог Руслан Айсин в статье "История одного предательства" пишет: "Этот роман не о любви, как может показаться кому-то на первый взгляд, и не о женской судьбе. Это роман об истории одного предательства. Роман о том, как ничтожен человек, лишившийся духовного измерения и подлинных корней!".

В первый раз я прочла об этом романе в литературном блоге американской переводчицы Лизы Хайде. Лиза написала о том, что ей нравится, как автор просто рассказывает о сложных вещах (I appreciate the combination of simplicity and complexity).

Я же, прочитав роман, оказалась перед дилеммой.

О чем это произведение? Большевик Игнатов убил попавшего в список на раскулачивание татарского крестьянина Муртазу на глазах его жены Зулейхи, а ее саму отправил в Сибирь. В ссылке в Сибири, в невыносимых условиях у "невежественной" Зулейхи "открываются глаза", она вступает в совершенно новую жизнь. Она благополучно рожает зачатого с мужем сына. Сердце молодой женщины открывается навстречу убийце мужа чекисту Игнатову.

Если оценивать произведение с чисто литературной точки зрения, то следует признать, автор написала увлекательный, интересно написанный роман, создала образ "татарской Скарлетт". Образ получился достоверным, потому что Гузель Яхина опиралась на семейные воспоминания, описывала историю своей бабушки. К тому же тема коллективизации остается актуальной и сейчас. О нашей недавней истории следует писать больше, в любой форме. Но в чем цель автора, который описывает палачей, погубивших миллионы людей, через легкий женский роман о любви. Как следует отнестись к этому роману мне, ведь мои ата-аже были убиты красными, а дед по маме более десяти лет провел в Карлаге? Я не могу не задумываться о том, как такая книга могла стать бестселлером в стране, пережившей столь страшную трагедию.

Зира Наурзбаева: Мое впечатление о книге, к сожалению, сформировано не с чистого листа, ведь я приступила к чтению после твоих постов и ознакомления с рецензией Руслана Айсина. Что могу сказать? Сюжет захватывающий, есть неожиданные повороты. Но честно говоря, из-за моего настроя или по другим причинам я читала его отстраненно, без эмоциональной вовлеченности.

Промахи и анахронизмы в изображении исторического фона в романе бросаются в глаза.

Например, Зулейха называет красных красноордынцами и сравнивает с Золотой Ордой: "Отец много рассказывал ей про Золотую Орду, чьи жестокие узкоглазые эмиссары несколько столетий собирали дань в этих краях и отвозили своему беспощадному предводителю – Чингисхану, его детям, внукам и правнукам. Красноордынцы тоже собирали дань. А кому отвозили – Зулейха не знала".

Зулейха изображается неграмотной забитой крестьянкой, если отец также был крестьянином, то откуда он мог знать о Золотой Орде? Память о ней в народной памяти и устной литературе давно угасла. Но не это главное. Главное, непонятно отношение татарина к средневековому тюркскому государству. Если он "помнит" о Золотой орде как ее наследник, то почему называет ордынцев "узкоглазые эмиссары"? То есть вопрос о национальной идентификации персонажей (и автора) возникает уже на первых страницах.

Затем, в первой, "татарской" части романа Зулейха постоянно вспоминает домовых, водяных и прочие персонажи татарской низшей демонологии, делает им подношения. А в заключительной, сибирской части вдруг пересказывает сыну очень сложную, символичную поэму персидского суфийского мыслителя Аттара "Беседа птиц". Якобы ей отец рассказывал. Он даже объяснил как птицу Симург, по-татарски Семрук, называют казахи и другие народы. Теоретически возможно, что низшую демонологию Зулейха унаследовала от матери, а суфийские знания, знание средневековой истории от образованного отца. Но отец, который заботится о просвещении дочери, мог ли выдать ее замуж за ограниченного крестьянина, который старше дочери на 30 лет?

Зауре Батаева: Полностью согласна с этим вашим мнением. Но, честно говоря, я не придавала значения ошибкам в передаче исторических фактов Ведь по жанру это не "исторический роман". Произведение также нельзя отнести к жанру "альтернативной истории". Возможно он ближе к "историческому фэнтези".

Зира Наурзбаева: Да, роман не исторический. Но исторические промахи и несостыковки в романе, как мне кажется, не случайны. Гюзель Яхина и сама, судя по тексту, понимала, что чекист, арестовывающий кулаков, не будет этапировать их поездом в Сибирь, а тем более не станет комендантом поселка переселенцев. Она знала, что интеллигенцию не этапировали и не поселяли вместе с раскулаченными и т. д. По тексту видно, что автор каждый такой ошибочный с точки зрения истории ход пытается обосновать. Например, уже в Сибири Игнатов понимает, что его начальник и друг Бакиев заставил его поехать в Сибирь начальником эшелона, чтобы защитить от надвигающейся чистки в органах. Ленинградскую интеллигенцию взять в эшелон с раскулаченными Игнатова заставил начальник железнодорожной станции. Автор знала о несостыковках, но ей нужно было, чтобы события развивались именно так, чтобы выразить свою идею. К этому мы еще вернемся.

Зауре Батаева: Хабутдинова в своей статье критикует автора: "Г. Яхина невнимательно прочитала "Дочь степи" Г. Ибрагимова, "Поднятую целину" М. Шолохова, "Угрюм-реку" В. Шишкова…. К сожалению, молодому автору в своем произведении не удалось достичь эпической глубины, свойственной знаменитым советским романам…". Но в романе чувствуется влияние не столько литературных образцов, сколько характерных для советских "вестернов", таких как "Белое солнце пустыни", карикатурных персонажей и бессмысленных диалогов. Заметно влияние фильма "Восток – Запад". Дополнить действие звуками патефона – также клише, советский киноштамп. Автор с самого начала много прибегает к приемам гротеска и карикатуры. Например, Груня и Степан, написавшие донос на профессора Лейбе, – карикатурные персонажи. Очевидна гиперболизация в образе матери Муртазы, которую Зулейха про себя называет Упырихой.

Зира Наурзбаева: Зауре, ты говорила о карикатурности, гротескности в романе. Образ свекрови сначала мне показался именно таким: огромная как гора, сильная, властная и в тоже время слепая и глухая 100-летняя старуха. Муртаза и Зулейха живут в "черной" части дома, освещая его единственной прикрученной керосинкой, а старуха – в парадной части, для нее – слепой как крот – ярко горят три керосинки. Отношения с 60-летним сыном, его преклонение перед матерью, напоминающее религиозный культ, можно рассматривать как гротеск. Но мне кажется, что здесь есть и мифологизация. Старуха – хтонический персонаж или сама мать-земля, почва, то, на чем зиждится традиция. Сын – то ли жрец этого культа Великой матери, то ли бог сын-муж, ведь в их отношениях есть нечто от инцеста, если и не физического, то духовного. В романе есть намек, что когда-то в голод мать убила, а может даже скормила десять своих старших сыновей младшему, похожему на нее Муртазе. Это усиливает хтонический характер образа – мать-земля, которая порождает и проглатывает своих детей.

Зулейха единственный раз называет свекровь "мамой" в заключительной главе романа, когда узнает, что сын Юсуф замыслил побег. Она не хочет отпускать его, готова остановить угрозой, и появляется свекровь. Точнее, ее призрак, но у призрака "теплое, плотное, мускулистое, живое… могучее тело, пахнущее не то древесной корой, не то свежей землей". В романе Зулейха и ее сын-подросток спят вместе, на тесной постели, а имена Зулейхи и ее сына Юсуфа отсылают к истории коранического пророка Юсуфа (библейского Иосифа Прекрасного), которого пытается соблазнить жена царя Зулейха. То есть Зулейха, пусть у ней и "открылись глаза", все еще близка к почве, к традиции, является преградой на пути сына к его высоким целям: Лениград, Париж, весь мир.

Зауре Батаева: Это очень интересный подход к анализу романа. Возможно, привлекательность романа для читателя в мифологических мотивах. Если же говорить о стиле, то простоватый язык автора, как мне кажется, отлично передает наивное мировосприятие Зулейхи.

Зира Наурзбаева: Мне же стиль не понравился, особенно в первой части. Вязкий, слишком подробный. Как будто автор с усилием рассказывает о неизвестной ей жизни. Вообще говоря, опыт показывает, что именно произведения, встречающие сопротивление в национальной, ориентированной на традиции среде, становятся успешными на мировом рынке, воспринимаются как яркое выражение национального духа. Например, те современные японские режиссеры и писатели, через которых мы "узнаем" Японию, в самой стране, среди нагыз-японцев зачастую непопулярны, а популярны там другие авторы.

Ты упомянула о "татарской Скарлет", а у меня роман, его третья, "сибирская" часть вызвала ассоциацию с робинзонадой или мифом о творении мира. В 2003 году Николай Веревочкин с романом "Зуб мамонта (летопись мертвого города)" стал одним из лауреатов конкурса "Современный казахстанский роман" Фонда Сорос-Казахстан. Роман рассказывает о истории целинного городка Степноморска в Северном Казахстане. Жители этого городка помнят о том, что на месте городского водохранилища была когда-то затопленная деревня Ильинка, думают о людях, которые жили здесь три тысячи лет назад, о мамонтах (о казахах не вспоминают). Свой мир они творят заново. Роман читается как миф о творении мира и его катастрофе.

Если Веревочкин пытался изобразить советский "рай", то Яхина вроде бы изображает ад советского Гулага. Но этот ад не воспринимается как ад. С психологической точки зрения это вполне объяснимо. Прежняя жизнь Зулейхи оборвалась со смертью мужа, началась новая жизнь. Страдания других репрессированных скользят мимо нее (и мимо читателя). И это тоже понятно, для героини главное – вырастить сына. И все-таки сибирская часть романа слишком напоминает миф о первотворении, в котором действуют культуртрегеры: врач, агроном, рыбак, строитель, художник. Точнее, все эти репрессированные люди здесь, в Сибири, обретают, раскрывают себя по-настоящему. Однорукий инвалид строит надежную землянку, спасающую маленький народ от сибирской зимы. Ботаник, который никогда в поле не был, выращивает в Сибири даже дыни. Спившийся художник-ремесленник бросает пить и расписывает свод клуба, как художники Возрождения расписывали своды соборов и капелл. Они все не просто культуртрегеры, они боги-культуртрегеры, или в романе – ангелы (художник изображает их ангелами на потолке клуба). Забитая Зулейха превращается здесь в богиню-охотницу Артемиду (это ее превращение начинается с победы над медведем, кстати медведица – первоначальная ипостась Артемиды, так что здесь налицо мотив инициации: инициируемый отождествляется с тем, кто его испытывает). И чекист Игнатов, у которого руки по локоть в крови, превращается не просто в рыцаря, а в "ангела-защитника".

"Мы наш, мы новый мир построим, кто был никем, тот станет всем", – поется в гимне коммунистов "Интернационал". И репрессированные во главе с чекистом действительно строят в Сибири новый мир. Роман "Зулейха открывает глаза" – это на первый взгляд женский роман о любви на историческом фоне. Но на самом деле это апология (оправдание) репрессий.

Зауре Батаева: Ты говоришь о метаморфозе, но я вижу в романе лишь одну настоящую метаморфозу: превращение татарина Юсуфа в русского Иосифа. Остальные вынуждены выживать в аду.

Зира Наурзбаева: Ну, жизнь Зулейхи в сибирском лагере физически не труднее, чем в родной деревне, зато много содержательнее, значимее. Возможно, все сказанное – это только моя интерпретация романа. Репрессированные оказались на пустынном берегу Ангары и им приходится работать на грани человеческих сил, чтобы выжить. Допустим, в романе говорится только об этом, а все остальное я привношу. Но заметь, Зауре, Яхина долго и настойчиво объясняет, как появилось название поселка переселенцев Семрук. А потом Зулейха рассказывает сыну, совсем не к месту, сложную, символическую притчу о Симург-Семрук по поэме Аттара. Птицы, каждая из которых символизирует какой-то человеческий порок, отправляются на поиски великого Симурга, терпят на этом пути лишения и бедствия, преодолевают семь долин, символизирующих семь человеческих чувств. В имени Симург скрыта игра слов, оно по-персидски означает "тридцать птиц", на поиски Симурга отправляются тридцать птиц, а в романе поселок Семрук основывают тридцать переселенцев, это число подчеркивается в названии главы. В конце пути, пройдя через испытания и очистившись, птицы узнают, что каждая из них и все вместе они и есть великий и мудрый Симург. Одна из "птиц", идущих к Семруку, – это Зулейха, которую свекровь всю жизнь называла "мокрой курицей".

Репрессии, как и любые другие испытания, могут способствовать духовному росту человека. Но еще один момент. В романе объясняется, что Муртаза и Зулейха вошли в список раскулачиваемых из желания местного "активиста" захватить их дом, донос на сумасшедшего безобидного профессора Лейбе написала его домработница, чтобы заполучить его комнату в коммуналке, и так далее. Так действительно было, во время репрессий часто доносы писались из личной вражды, зависти или корысти. Но чекисты Игнатов и Бакиев изображаются хорошими людьми, искренне верящими в коммунистическую идею. Сталин в романе – это портрет с мудрыми глазами. Больше о верхушке СССР ни слова. И получается, что в репрессиях виноваты лишь те, кто внизу, кто писал доносы. Растиражированная фраза Довлатова "Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов?" часто используется для оправдания сталинских репрессий. Но разве не власть создала ситуацию, в которой стало выгодно и даже необходимо для выживания писать доносы? Об этом Яхина умалчивает.

Зауре Батаева: Духовное возрождение через лишения очень важны в христианстве. Ислам призывает любые трудности переносить с терпением. Но, что из себя представлят Иван Игнатов, который вверг в ад невинных людей и который поклоняется Сталину? Метаморфоза его превращения в "хорошего человека" не убеждает, ведь его слова о том, что он убивал басмачей в Средней Азии – это его диагноз.

Зира Наурзбаева: Конечно, тяжелые люди, какими изображаются Муртаза и его мать, были и сейчас есть. И были чекисты, неплохие по своей сути. Но автор романа слишком старательно выстраивает схему: ограниченный, старый и жестокий муж – рыцарственный красивый чекист-спаситель. В реальности, даже если Игнатов полюбил Зулейху, а она как жертва стокгольмского синдрома или по другой причине влюбилась в него, то скорее всего он взял бы ее силой, а не ждал ее решения много лет. Психологически роман был бы правдивее, сильнее и сложнее. Это автор романа решила, что на родине Зулейха – забитая женщина, у которой умирают дети, а в лагере в Сибири она становится Артемидой, которая любому даст отпор и у которой в лагере родился и растет красивый и талантливый сын. Автор решила, что у мальчика в лагере будет возможность не просто выжить, а получить благодаря репрессированным интеллигентам элитное образование, развить свой талант. Отказавшийся от имени отца, усыновленный его убийцей, Юсуф-Иосиф отправляется в "большой мир".

Эта искусственная, тщательно выстроенная конструкция, в которой благодаря Советской власти, точнее, сталинским репрессиям татары преодолевают "темное религиозное прошлое", перед ними открывается дорога к современным научным знаниям и мировой культуре. По мнению Руслана Айсина, это "роман о том, как ничтожен человек, лишившийся духовного измерения и подлинных корней". Но ни Зулейха, ни ее сын не выглядят ничтожными.

Возвращаясь к твоему главному вопросу, возможно, это заказ. Но может быть, это внутренний заказ. Потребность в самооправдании, в оправдании подобных себе, лишенных в результате советского эксперимента национальных корней, людей. Было бы интересно, если бы писатель не сейчас, а с возрастом написала продолжение романа.

Зауре Батаева: Да, роман раскрывает волнующий всех нас вопрос о самоидентификации с неожиданной для нас всех стороны, и это порождает массу вопросов. В финале романа Зулейха, осознавая туманность перспектив для рожденного в лагере сына, с помощью Игнатова уничтожает старую метрику сына и снабжает его новой. Сын Зулейхи Юсуф прощается не только со своим прошлым, но со своей природой, происхождением, под именем Иосиф Иванович Игнатов превращается в представителя нового мира. Как это можно инерпретировать? Получается, сын до конца дней будет носить имя двух убийц своего отца – Игнатова и Сталина? Автор говорит здесь об иронии судьбы? Или, как считает Хабутдинова, "Яхина предлагает своим соплеменникам стать частью расы господ колониальных империй"?

Зира Наурзбаева: Вообще говоря, автор иллюстрирует горькую истину: потерю национального бытия ради модернизации. Неорганическая, догоняющая, экзогенная модернизация для отставших народов всегда в той или иной мере связана с отказом от традиции, собственных основ. В советском варианте этот отказ происходил наиболее жестко, в насильственной форме. Есть российские исследователи, которые фактически оправдывают эту жестокость, утверждая, что только в СССР был успешный опыт модернизации исламских стран (хотя новейшая история показывает, что даже после 70 лет жестокой насильственной модернизации в той или иной мере происходит реархаизация). Тема освобождения от ислама тоже присутствует в романе. Как относиться к такой модернизации – дело авторской интерпретации. Роман можно интерпретировать двояко.

Зауре Батаева: Отказ от религии и корней это не есть условие модернизации как таковой, это было лишь требование советского режима. 80 процентов населения США, которые больше века явлвяются лидерами технического прогресса, религиозны. Таким образом, религия не препятствует развитию общества. Почему российская писательница ХХІ века поднимает тему религии и языка, которую исчерпывающе исследовали писатели Средней Азии в ХХ веке? Я для себя попыталась понять, в чем секрет коммерческого успеха романа, одновременно переводимого сейчас на 24 языка мира. Оказалось, что работу с издательствами, рекламу романа, перевод на английский язык (а обычно издательства сами заказывают перевод), финансирование зарубежных издательств из разряда "vanity", т. е. издающих книги по заказу на средства автора, ведет агентство ELKOST, у которого русские владельцы. Они не жалеют средств на продвижение романа за рубежом. Все это заставляет предположить, что здесь не обошлось без российского "госзаказа" на продвижение политики интеграции.

Зира Наурзбаева: Но если смотреть так, то англичане в имперской стратегии сильнее, чем россияне. И для Великобритании в постколониальный период вопрос интеграции актуален. Возникла ли в английских колониях подобная литература?

Зауре Батаева: Мне кажется, представители английских и других колоний такую литературу не создадут. Потому что они не потеряли корней. Напротив, они стремятся к своим корням. Их потомки стремятся познать свои корни. И кроме большевиков никто больше не проводил чудовищного эксперимента, подобного всеобщей русификации. Мать одного из известных сейчас на Западе писателей Зэди Смита – трудовой мигрант с Ямайки. Самый первый роман Зэди Смита "White teeth", вышедший в прошлом году роман "Swing time" посвящены темы самопознания и интеграции мигрантов из бывших колоний. Оба произведения безжалостно критикуют западную политику миграции и интеграции. Таких писателей много. Никто из них не берет в руки перо, чтобы оправдать колониальную политику или самих себя. Потому что для них невозможно даже подумать о бегстве от своей культуры, о неполноценности своего народа.

Зира Наурзбаева: Не знаю. В советское время публиковались "Антологии писателей Азии и Африки", там тоже разные варианты показывались. Конечно, большинство этих писателей были близки к коммунизму, но все-таки модернизация – это ведь в большой мере вестернизация. Даже если не насильственная, а добровольная.

Зауре Батаева: Современная цивилизация создана Западом. Если мы даже будем считать модернизацию в определенной степени "вестернизацией", то ведь Россия – это не Запад. Ценности, вехи развития России и Запада за последние сто лет кардинально отличаются. Поэтому Юсуф/Иосиф, изменивший имя и направившийся не в Казань, а в Ленинград, стремится к модернизации или к русификации ради выживания? Вы уже поднимали эту тему – "русификация" и "идентификации", например, анализируя творчество трех казахстанских писателей в статье "Аджигерей, Руслан жене М: три судьбы казахстанской культуры".

Зира Наурзбаева: Да, в этой статье, написанной 13 лет назад, я сравниваю роман Николая Веревочкина, о котором уже упоминала, роман Таласбека Асемкулова "Талтус" о традиционном музыканте – нашем современнике и произведения русскоязычного, живущего сейчас в США Каната Кабдрахманова. Эти три писателя – ровесники. Николай и Канат – родом из Северного Казахстана. Они как будто описывают одни и те же места, одни и те же события и персонажей с противоположных точек зрения. Герои Веревочкина – русские интеллигенты, которые умеют не только думать, сочинять песни, музыку, книги, но и все делать руками: пахать, строгать, копать, живут полной жизнью. Личный герой Кабдрахманова – казах, который растет среди таких русских интеллигентов, стремится во всем быть похожим на них, но у него это плохо получается, он чувствует свою природную ущербность из-за национального происхождения. В контексте романа Яхиной герои Веревочкина – это, наверное, выросшие в Сибири дети репрессированных ленинградских интеллигентов. А герой Каната – Юсуф/Иосиф, Муртазаев/Игнатов, потерпевший крушение своих надежд, понявший, что у него "выдернули из-под ног родину", что он обречен всюду оставаться чужим, не полностью соответствующим требованиям культуры ХХ века? Кажется, Яхина так не считает. Как ни странно, роман, который выглядит женским любовным или даже феминистским, на самом деле оказывается таким очень советским. Будет интересно посмотреть, примут ли эту книгу западные читатели, что увидят в ней.

Перевод с казахского Зиры Наурзбаевой