В истории Китая было много периодов, когда прошлое вынужденно отбрасывалось в сторону. Так как идею возврата к прославленному прошлому проповедовали конфуцианцы, пренебрежение или отказ от него предлагали их оппоненты – легисты, даосы, буддисты и прочие

Когда говорю о прошлом, ты уже знаешь, что последует в будущем.
(Суждения и Беседы: I.15)

В истории Китая было много периодов, когда прошлое вынужденно отбрасывалось в сторону. Так как идею возврата к прославленному прошлому проповедовали конфуцианцы, пренебрежение или отказ от него предлагали их оппоненты – легисты, даосы, буддисты и прочие. Одни этапы такого отказа были исторической необходимостью, что особенно характерно для позднецинского Китая (XIX в.), когда конфуцианская идеология была настолько извращена правительством, что любое обращение к Шуню и Яо (легендарные императоры Китая, правление которых символизирует золотой век истории) означало насилие, бедность, голод и несправедливость.
Другие этапы отказа от прошлого сопровождались разрухой и несчастьем: так, например, танский император Сюань-цзун (685-762 гг.), чрезмерно увлекавшийся буддизмом, предал забвению многие конфуцианские принципы управления государством, что привело к гражданской войне (мятеж Ань Лушаня; 755-763 гг.).
Гонения на конфуцианцев имели место в период династии Цинь (221-207 гг. до н. э.). С одной стороны, Цинь Шихуанди (259-210 гг. до н. э.) объединил все враждующие царства и создал первое китайское централизованное государство. С другой, император вместе со своим главным советником Ли Сы (280-208 гг. до н. э.) организовывал массовые гонения на конфуцианцев, во время которых было заживо похоронено около 500 последователей конфуцианской школы, а все конфуцианские труды должны были быть сожжены под угрозой казни. Это нанесло огромный вред конфуцианской философии, ведь большинство канонов уже после падения циньской империи по памяти пересказывали оставшиеся в живых конфуцианцы, а несожженных текстов осталось мало.
Самым же спорным случаем забвения устоев прошлого можно считать маоизм. XIX век был веком кризиса чиновничьей элиты, оправдывавшей режим конфуцианскими канонами. Прославленное прошлое непосредственно связывалось с бесчинствами действующей власти, которая ради защиты режима объединялась с заморскими колонизаторами в подавлении народных восстаний, облагала крестьян непомерными налогами, истребляющими целые деревни, способствовала распространению опиума, сдерживающего народное сопротивление.
Кроме того, конфуцианство ассоциировалось со слабостью маньчжурского двора, который не был способен противостоять империалистическим державам. Нагляднее всего это показало даже не поражение, нанесенное Китаю англичанами и американцами в опиумных войнах, а результат японо-китайской войны 1894-1895 гг., когда только что вскормленная английским капиталом Япония полностью уничтожила китайский флот и аннексировала Тайвань (а затем, победив Россию, установила свою власть и в Корее). Результат этой войны мог быть менее позорным для Китая, если бы регентша Цыси (фактически управляла империей с 1861 г.) не тратила деньги, выделенные на создание военного флота, на постройку летнего дворца Ихэюань.
Все это в полной степени объясняет отвращение к прошлому, которое испытывали китайские реформаторы конца XIX в. Эту неприязнь к конфуцианской морали, извращенной цинским двором, разделяли либералы (Ху Ши (1891-1962 гг.)), социалисты (Чэнь Дусю (1879 – 1942 гг.)) и националисты (Чжан Бинлинь (1869-1936 гг.)).
Необходимо отметить, что до провала "Ста дней реформ" 1898 г. самой влиятельной группой были консерваторы, объединенные Кан Ювэем (1858-1927 гг.). Они призывали заимствовать идеи Запада (особенно в техническом, промышленном и военном плане), но не отказываться от конфуцианских устоев прошлого, сочетая мораль китайского прошлого и технические достижения Запада. Однако история показала, что тот период требовал кардинального отказа от всего прошлого, а любые компромиссы и поддавки только вредили делу революции, которая была неизбежна. Идеи Кан Ювэя в некоторой степени служили опиумом для китайских реформаторов: они создавали иллюзию компромисса, иллюзию, которую вскоре естественно разрушили обстоятельства.
Нельзя забывать и то, что Кан Ювэя очень недолюбливали на Западе, так как он призывал к активному народному сопротивлению империалистическим захватчикам. Уже в начале ХХ в. на политическую арену вышел Сунь Ятсен, который тоже обращался к прошлому: так, помимо трех ветвей власти, он, согласно китайской традиции, добавил контрольную и экзаменационную. В своих работах Сунь Ятсен пересматривал традиционное учение Конфуция, но в основном его политическая программа строилась вокруг опыта западных стран, а позднее и Советской России. С приходом к власти Чан Кайши главной оппозиционной Гоминьдану политической силой стала Компартия Китая, против которой гоминьдановцы вели кровавую войну. Позднее из-за начала войны с Японией рассуждения о прошлом ушли на второй план.
Уже после образования КНР перед партией возник все тот же вопрос – как необходимо относиться к прошлому? Учитывая условия постоянной угрозы, исходящей из США, которые после окончания Второй мировой войны начали активную экспансию в Азию, направленную в первую очередь против Китая, вопросы о прошлом стали угловым вопросом самосохранения. Гоминьдановское правительство, расположившееся на Тайване, проповедовало продолжение конфуцианской традиции в своей политической системе, таким образом называя себя истинным Китаем, продолжающим тысячелетние традиции и противопоставившим себя невежественной КНР. Конфуцианство оказалось опасным для КНР, ибо в руках США оно превратилось в такое же оружием, каким стала религия, использовавшаяся для борьбы с Советским Союзом во время холодной войны.
Как Керенский читал обращение в первом эфире "Радио Освобождение", так и сторонники конфуцианской морали зачитывали свои обращения Китаю из Тайваня и США. В политической программе Мао Цзэдун клеймил Конфуция и хвалил Цинь Шихуанди, объясняя это необходимость объединения и централизации страны по примеру циньского императора. Но не стоит отменять приверженность Мао Цзэдуна к классической китайской литературе, которую он непрестанно культивировал и до и после образования КНР. Так, например, можно обратиться к дневникам советского разведчика и журналиста П.П. Власова (в Китае работал под фамилией Владимиров), который с 1942 г. – по 1945 г. представлял ТАСС в горном районе Яньань (на деле – был разведчиком и связистом от Коминтерна), где располагались основные силы КПК. В этих дневниках, изданных позднее его сыном – Ю.П. Власовым – дано много интересных заметок о Мао Цзэдуне. В конце февраля 1943 г. Власов пишет: "Мао Цзэдун не владеет иностранными языками. Начитан в древней китайской литературе, знанием которой не прочь щегольнуть. Военными делами занимается сам и слывет знатоком партизанской борьбы. Мао Цзэдун уверен, что он талантливый историк, поэт и писатель". Позднее автор отмечает, что Мао Цзэдун призывает читать классиков китайской поэзии и прозы, видя в литературе суть китайского народа. Стоить все же отметить, что в рядах КПК культивировалась именно художественная литература, которая часто противопоставляла себя конфуцианским догмам. В почете были "Четыре классических китайских романа", которые по сути своей сохраняют принципы конфуцианской морали, как и любое письменное слово, но идейно они наполнены духом борьбы за справедливость и свободу. "Речные заводи" Ши Найаня (1296 – 1372 гг.), например, написаны простым народным языком байхуа (白话) и повествуют о разбойниках – народных мстителях, что совсем не соответствует морали Конфуция.
Здесь, если позволит читатель, мы бы хотели немного отойти от темы маоизма и прошлого и вспомнить замечательные слова великого русского и советского востоковеда-китаиста, основателя традиций и научного метода отечественного китаеведения – В.М. Алексеева (1881 – 1951 гг.). "Эта культура и вслед за ней литература Китая в отличие от многих мировых культур и литератур никогда не уничтожались, ни на один исторический момент не прекращались, а, наоборот, все время развивались" – статья "Китайская литература (ист.-библ. очерк)" (1920 г.). Позднее, в 1947 г. в статье "Китайские поэты о поэзии Китая" В.М. Алексеев развивает эту идею: "В жизни Китая было много разгромов всякого рода, разрушений, уничтожений всего живого, но все это "частично": все возрождалось точно в таком же виде, и возвращение к старине было вечным лозунгом. Есть ли это ’’отсталость’’ китайская? Нет! Прогресс Китая – интенсивный, создающий новое без разрывов. Его новизна – в глубинном совершенствовании". Обращаясь к некоторым вышеперечисленным недолговечным "разгромам", обращаем внимание – непрерывное развитие китайской мысли шло непрестанно, как и пишет В.М. Алексеев. И далее в статье мы покажем, как конфуцианская мысль, как и идеи китайской старины, бурно и стремительно развиваются и продолжают занимать центральное место в жизни Китая.
Возвращаясь к Мао Цзэдуну. Бесспорно, маоизм нанес большой вред развитию конфуцианской философии, и этот вред входит в известные 30% ошибок, но не стоит забывать о 70% заслуг.
Кстати, в первый раз про 70% заслуг и 30% ошибок Мао Цзэдун говорил в связи с разоблачением Сталина на ХХ съезде КПСС. Уже позднее эту же формулу он применил и к себе.
Необходимо повторить – отказ от прошлого был необходим Китаю, так как был естественной реакцией на то, что его недруг захватил Корею, вел долгую войну во Вьетнаме и Индокитае – все на границах с Китаем, а кощунственный маневр Хрущева в 1956 г. создал еще больше проблем и угроз для КНР.
Теперь обратимся к современному Китаю. После смерти Мао Цзэдуна Дэн Сяопин провозгласил политику реформ открытости и ускоренного экономического развития. Китай также находился в опасности внешнего воздействия, что показали события на площади Тяньаньмэнь 1989 г., но несмотря на всю политическую и экономическую либерализацию, которую проводил Дэн Сяопин, в решающий момент правительство Китая проявило необходимую силу для подавления митингующих, чего, кстати говоря, не хватило нашему ГКЧП в 1991 г. Народ начал постепенно богатеть, Китай стал открываться миру, и прошлое, конфуцианство перестало быть столь серьезным оружием в руках противников КНР.
Партия решила использовать конфуцианство и всю тысячелетнюю китайскую историю и культуру для двух целей: укрепить свое положение в народе путем связи нынешней линии партии с политической традицией и рассказать о Китае, познакомить с ним весь мир. И, конечно, часто незаметная, но самая важная – третья цель, точнее причина: вечное присутствие прошлого в китайской мысли. В политической программе Дэн Сяопина стали постепенно появляться понятия, заимствованные из девизов имперской истории Китая. Так, например, Дэн Сяопин призывал строить "гармоничное общество". Особенно часто обращаться к конфуцианству стал Си Цзиньпин, политическая программа которого пестрит знаменитыми цитатами из конфуцианских классиков. Однако обращение к прошлому никогда не было главной задачей партии, классовый подход и научный марксизм по-прежнему остается основным и единственным инструментом управления. Сегодня, накануне очень важного для укрепления команды Си Цзиньпина XIX съезда КПК, политическая программа Председателя КНР вновь активно цитируется и обсуждается китайскими СМИ.
Си Цзиньпин начал готовить свою политическую программу после XVII съезда КПК (октябрь 2007 г.), когда был назван одним из главных претендентов на должность Председателя КНР в 2012 г. Анализируя политическую программу, можно заметить, что одним из центральных понятий, которые он использует, является "управление государством, ведение политикой". Так называется книга Си Цзиньпина – "Беседы об управлении государством и ведении политикой". Это понятие было взято из древнекитайского трактата "Искусство войны" известного мыслителя и полководца Сунь-Цзы (544- 496 гг. до н.э.).
Вот отрывок из политической программы Си Цзиньпина: "Управлять государством и ведать политикой – разве это не великое дело? Управление государством подобно дороге, ведение политикой – маршруту". На протяжении всей программы Си Цзиньпин отвечает на вопрос – что значит управлять государством и ведать политикой, связывая это понятие с китайской политической традицией, классовым подходом и модернизацией марксистского учения. Но главным понятием в политической программе Си Цзиньпина, которое фигурирует практически в каждом пункте каждой главы, является "народные массы". Си Цзиньпин призывает придерживаться марксистских принципов по отношению к массам, но также и уделяет немало внимания конфуцианскому подходу к народу: "Конфуций сказал: "Сущность истинного правления заключается в избытке продовольствия, достатке оружия и доверии народа. Можно отказаться от оружия, можно отказаться от продовольствия – смерти никому не избежать. Но если народ перестанет доверять, то государству не устоять". Мен-Цзы (372-289 гг. до н. э.; один из главных конфуцианских философов после Конфуция) сказал: "Народ составляет главный элемент в государстве, духи земли и хлебов – второстепенный, государь – последний". И вместе с традиционными афоризмами Конфуция и Мэн-Цзы Си Цзиньпин вспоминает известные слова Мао Цзэдуна о роли народных масс: "Народ, только народ всегда был движущей силой исторического развития". Таким образом, Си Цзиньпин умело соединяет все лучшее и полезное для нынешних условий, что может дать конфуцианство и вообще традиционная китайская мысль, с марксистским учением.
Также программа Си Цзиньпина изобилует литературными аллюзиями и народными поговорками. Особенно это заметно в его речах, посвященных борьбе с коррупцией. "Смелый муж отрубает руку, укушенную змеей" – здесь Си Цзиньпин приводит пример из знаменитого романа Ло Гуаньчжуна (1320-1400 гг.) "Троецарствие", где главный герой Гуань Юй после укуса змеи отрубает себе руку. Ядом, которой поражена рука, является коррупция, а рукой – чиновники, погрязшие в ней. Вот еще пример: "Запустивший язвы не чувствует боли" – идиома, взятая из исторических хроник династии Хань.
Изучая историю китайской древности, средневековья и современности, я прихожу к выводу, что одним из важнейших условий существования китайской цивилизации являются перемены. Китайская история преисполнена переменами, одним из главных источников которых является прошлое. "Тот, кто повторяя старое, способен найти новое, может стать наставником" (Суждения и Беседы: II.11). Перемены подразумевают поэтапность: иногда новое требует перенаправления старого, то есть, усваивая прошлое, необходимо не отказываться от бытующих сегодня условий и требований времени, необходимо использовать прошлое на благо настоящего. И этими идеями проникнута классическая китайская мысль. Конечно, в конфуцианских канонах есть много устаревшего, много мракобесного, но в центре этого учения, как и в центре Востока, находятся перемены – диалектика вечности. Наверное, именно поэтому марксистская диалектика так органично прижилась в Китае – ведь древнекитайские перемены являются ничем иным, как диалектикой. Прошли тысячелетия китайской истории, идеи прошлого сотни раз ниспровергались и возносились, умирали и возрождались, и как итог сегодня об этих идеях знает весь мир, сегодня эти идеи соединяются с марксистским учением на самом высшем государственном уровне. Кто знает, может вскоре Китай войдет в кризисный этап, когда идеи прошлого будут приносить больше вреда, и поток прошлого перенаправят в другое, нужное русло. Но никто не забудет прошлое, никогда никто не забывал прошлое – забвение если и будет, то только временное и частичное, а китайская мысль так и останется преданной старине. Осознавая перемены, ты осознаешь непостоянство бытия – ты понимаешь постоянство непостоянства.
По нашему скромному мнению, роль прошлого в Китае отличается от роли прошлого в России. Не будем рассуждать о вредности или пользе особенностей нашего менталитета, но отмечу, что русская мысль не приемлет середины, не приемлет степеней, для нас есть только 1 и 10, только холод и жар. "У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!" - писал М. Е. Салтыков-Щедрин. Китайцы же спокойно могут допустить и 70% заслуг и 30% ошибок, наполненность не противоречит пустоте – два диалектичных понятия могут существовать одновременно. "Способный сам, он мог учиться у неспособного; обладая широкими познаниями, он мог спрашивать у незнающего; ученый, он не боялся выглядеть неучем; наполненный, не боялся казаться пустым; получив обиду, не стремился рассчитаться – так вел себя один мой старый друг" (Суждения и Беседы: VIII.5).
И одновременно, обращаясь к "Войне и миру" Л. Н. Толстого, вспоминаешь образ Кутузова, обладающего этой китайской наполненностью и пустотой одновременно, что отлично прослеживается в том, как он принимал решения, обращая внимание на всех своих советников, подобно китайскому принципу – хэ (和) – единение через разногласие. И вспоминаем упоминаемую выше нами идиому из "Троецарствия" – "Смелый муж отрубает руку, укушенную змеей", где китайская мысль так же решительна, конечна и однозначна – подобно нашей.
Обратился к роли прошлого в России я не просто так. Недавно я посмотрел дебаты Константина Семина и Андрея Дмитриева "Национал-большевизм как третий путь", где Андрей Дмитриев, кроме всего прочего, высказывал порой идею о том, что нет в Китае никакого коммунизма – там один национал-большевизм. После дебатов я изучил некоторые материалы, декларирующие подобные идеи, и это стало одной из причин написания данной статьи. Да, на сегодняшнем этапе развития Китай активно использует идеи традиционного прошлого, хотя это и не исключает возможный временный отказ от этих идей в будущем (напоминаем – отказ временный, не обрывочный: постоянство положения китайского прошлого в китайской мысли не отрицает). Но я не просто так указывал, что классовый подход и научный марксизм является основным и единственным инструментом управления, что главным словом в политической программе Си Цзиньпина является не "Конфуций", не "каноны", не "традиции", а "народные массы" – полностью марксистское понятие. Я неспроста писал, что КПК из идей прошлого берет только самое полезное и необходимое для нынешних условиях, а не полностью растворяется в древности. Прошлое использовалось и во зло и во благо – но результатом правления, основанного на прошлом, всегда была жизнь народа. Сегодня очевидно, что народу Китая жить лучше при социализме, и поэтому истинное прошлое, вечно сопровождающее каждого китайца, служит этому делу, и служит эффективно. В писаниях и идеях старины можно найти бесчисленное количество примеров борьбы за справедливость, примеров и методов искоренения пороков и зла, к чему и обращается партия, но главное – китайская древность преисполнена переменами, подкрепляющими принцип материалистической диалектики. Обращение к прошлому, унаследование опыта прошлого – этого требует естественное развитие человеческой мысли. "Наука движется вперед пропорционально массе знаний, унаследованных ею от предшествующего поколения" – Ф. Энгельс.
Но опыт прошлого должен двигать именно научный подход, именуемый материалистической диалектикой, а не мистификация и экзотика, которыми все объясняет национал-большевистская теория. Прошлое способствует развитию марксистского учения, но нельзя ограничиваться лишь прошлым, опыт прошлых веков должен быть инструментом, но не объектом строительства. Как только нам говорят, что опыт прошлого и традиции становятся объектом строительства, надо понимать: объектом строительства становится капитал. "Хранить наследство – вовсе не значит еще ограничиваться наследством" – В.И. Ленин. В Китае старина является одновременно и инструментом и цементом, только лишь с одним замечанием: инструмент может, как сегодня, быть в руках народа и служить народу, а может быть оружием или кнутом, направленном против народа, как это было в конце XIX в. – инструментом управляет правительство, от которого и зависит тип орудия; цемент же лежит в основании цивилизации, в основании языка и мысли, цемент не может использовать никакой правитель – это не в его власти, цемент принадлежит только народу, только Китаю в целом.
В середине прошлого века США активно строили "третий путь" в Индокитае при помощи "опыта прошлого", основанного на национализме. Под "третьим путем" находился давно всем известный капитал, прикрытый мистическим идеалистическим прошлым. Обращаясь к роману "Тихий американец" Грэма Грина, хотелось бы посоветовать: в первую очередь обращайте внимание на испачканные кровью ботинки, а не белую улыбку и сладкие речи Пайла. Китай видел кровь на ботинках, скрываемую хвалебными речами о прославленном прошлом и национальной гордости. Сегодня Китай умело использует идеи прошлого для строительства настоящего и будущего, где основные средства производства принадлежат народу, где партия контролирует промышленное, научное, военное и культурное развитие страны.
Основные средства производства в Китае принадлежат народу – поэтому Китай может позволить себе такой инструмент, как прошлое. Можем ли мы его себе позволить? Я считаю, что мы последние 25 лет находимся на таком этапе, когда любое обращение к прошлому можно использовать как опиум, как иллюзию. Прошлое всегда будет второстепенной задачей, надстройкой. Нельзя ограничиваться прошлым. Всегда можно отбросить в сторону второстепенный вопрос, но никогда нельзя отбрасывать первостепенный – кому принадлежат средства производства? Когда мы честно ответим себе на первостепенный вопрос, когда мы решим первостепенную задачу, только тогда можно будет браться и за второстепенные вопросы. Сейчас же любое любование прошлым может быть использовано и используется нашими противниками, а мы все смотрим на светлую улыбку и не замечаем крови на ботинках…
Но это не отменяет того, что мы должны учиться, учиться и еще раз учиться у прошлого! Я в своих статьях предлагаю учиться у китайской мысли, как одной из составляющих общечеловеческой мысли. Не призываю ограничиваться китайской мудростью, необходимо как можно больше расширять свой кругозор, китайская мысль является частью общемировой, общечеловеческой правды. Людская натура всегда стремилась к справедливости, это никогда не было отличительной чертой какого-то одного народа или одного поколения. И, преодолевая время и расстояние, давайте преисполнимся той же болью, тем же стремлением к справедливости, которое испытывал автор этого стихотворения из "Книги песен", древнейшего памятника китайской литературы:

Большая мышь
(песня из царства Вэй)
Ты, большая мышь, жадна,
Моего не ешь пшена.
Мы трудились – ты хоть раз
Бросить взгляд могла б на нас.
Кинем мы твои поля –
Есть счастливая земля,
Да, счастливая земля!
В той земле, в краю чужом
Мы найдем свой новый дом.
* * *
Ты, большая мышь, жадна,
Моего не ешь зерна.
Мы трудились третий год –
Нет твоих о нас забот!
Оставайся ты одна –
Есть счастливая страна,
Да, счастливая страна,
Да, счастливая страна!
В той стране, в краю чужом,
Правду мы свою найдем.
* * *
На корню не съешь, услышь,
Весь наш хлеб, большая мышь!
Мы трудились столько лет –
От тебя пощады нет.
Мы теперь уходим, знай,
От тебя в счастливый край,
Да, уйдем в счастливый край,
Да, уйдем в счастливый край!
Кто же в том краю опять
Нас заставит так стонать?
Перевод А. А. Штукина.

Сергей Рыбачук, 9 октября 17