С Новым cчастьем!
советская история в открытках

Галина Иванкина

А снег идет, а cнег идет,
И все мерцает и плывет,
За то, что ты в моей судьбе,
Спасибо, снег, тебе…
Евгений Евтушенко

Советские открытки давно сделались объектом коллекционирования, и не только потому, что это – наш потерянный рай, сгинувшая империя и еще одна Россия, которую мы – тоже – потеряли. Открытки 1950–1980-х годов, приуроченные к различным датам, не просто миленькие картинки с набором стандартных изобразительных клише; это еще и летопись нашего общества. Открыточные сюжеты всегда воспроизводили события и явления, смыслы и чаяния, поэтому есть смысл поговорить об этих рисунках с особой, культурно-исторической, точки зрения. Просмотрим новогодние образцы – они наиболее красноречивы, ибо именно к 31 декабря всегда подводились итоги созидательной трудовой деятельности, но, вместе с тем, Новый год был самым "неофициальным", точнее – неофициозным праздником: в нем было очень много личного, домашнего и теплого.

Итак, 1950-е годы! Время индустриального прорыва, освоения целинных земель, романтических новостроек, ЛЭП-ов на таежной просеке и творческого горения. При этом прослеживается послевоенная тяга к мирной и зажиточной бытности с домашними пирогами, круглым столом, пышными креслами и – телевизором. На открытках часто изображаются новые города – в морозной дымке раннего утра или же в свете ночных огней, с непременными заводскими трубами, с подъездными путями и обжитыми пространствами. Мы сделали это! Иной раз фоном выступал непроходимый лес – оттуда-то и выходил удивленный Дед Мороз в компании юного лыжника с номером 1958. Любимой деталью бывала фантазийная ракета в небе – символ начавшейся космической эры. Планетолет пересекал глубокое, наполненное звездами, небо и – летел куда-то на Марс или даже много дальше. А там, внизу, далеко-далеко, кипела жизнь – все так же горели доменные печи, работали научные лаборатории (как в знаменитой повести Стругацких!), а где-то на светлой кухне района Черемушки готовился вкусный ужин.

Несмотря на всемерную и деятельную борьбу Никиты Хрущева с архитектурными излишествами, сталинские высотки оставались символом советской мощи и своеобразным памятником победившему народу. Примерно до 1962 года высотка устойчиво присутствовала в открыточных композициях – либо как центральная фигура, либо как празднично-парадный фон. Наиболее популярными являлись МГУ на Ленинских горах (храм науки), жилой дом на Котельнической набережной (идеальное жилище) и здание МИД на Смоленской (оплот мира). Тем не менее, все чаще рисовались современные кварталы – на открытках они выглядели уютно и празднично. В сюжете могли присутствовать: подъемные краны со сверкающими огоньками, транспортные средства и – люди, спешащие к праздничному столу.

В 1950-х изображали идеально-красивых детей и подростков в школьной форме. После войны дети переоделись в "гимназические" платья и мундиры, а их родители – в ведомственную униформу (впоследствии это было упразднено). Более того, в 1940-х – начале 1950-х годов бытовало раздельное обучение мальчиков и девочек, а совместное общение предполагалось на литературных вечерах и… балах. Юные пролетарки зачитывались книжками Лидии Чарской, сохранившимися с дореволюционных времен, и находили, что их школьная жизнь не так уж и отличается от бытности гимназисток начала XX столетия. Мальчики же "примеряли" на себя роли мушкетеров и рыцарей, что – по идее – так же мало гармонировало с идеями пролеткульта, как и вальсирование на маскараде по случаю новогодних праздников. Этот мотив пользовался успехом примерно до начала 1960-х годов.

Открытка – это еще и образец дизайнерской мысли, поэтому раскладывая перед собой старые послания, мы можем проследить, как менялся актуальный стиль рисунка. Так, манера 1950-х была нарочито мягкой, со скругленными деталями буквиц, с реалистичными, но при этом идеализированными формами. Мир представлялся нарочито ярким, светлым, теплым и радостным, причем тот оптимизм был абсолютен и неоспорим, как правота наших идей. Пионеры были румяны и улыбчивы, сооружения – величественны, елки – пушисты, снег – идеально бел. Тогда как модернизм 1960-х годов – это совсем иная формула гармонии. Простота линий, математическая скупость фигур, но при этом – абстракция, абрис. Ушли в небытие помпезные высотки и роскошные карнавальные образы – пришла неспокойная динамика и предельная стильность: стремительные лыжники на фоне полосок леса, рдяные пятна снегирей и черно-белые условности берез, оранжевость солнца на просеке – четкий круг с лучами-стрелами. Строгий чертежный шрифт вместо прихотливых прописей. Любимый сюжет – стеклянные кафе и прочие молодежные заведения. Зимний вечер, снег, небо… Светлое новомодное здание – там идет праздник. Силуэты юношей – пара тонких росчерков и девушек – розовый или голубой колокольчик пышной юбки и тонкость ног в туфельках на шпильке. Но все это – лишь угадывается, считывается.

Электричка на фоне вечернего города. Поезд в лесу. Ощущение познаваемого пространства. Культ дороги. Ее цель – она сама. Куда идем? Зачем едем? За ощущением – за туманом и за запахом тайги. "Что у вас, ребята, в рюкзаках?/ Знаю, что не очень вы богаты. / По земле и круглой, и покатой / Вы идете в грубых башмаках". Романтика и песня. Мечты о межпланетных путешествиях, о пресловутых "яблонях на Марсе" и "ветке сирени в Космосе". Разговор с небом. У Евтушенко есть знаковая строчка: "Антенна упиралась в мирозданье…". Страсть к открытости – стихи читаем на площади или в громадном зале Политехнического музея, для всех. Песни поем у костра, чтобы слышали не только физики-походники и их верные подруги-скалолазки, но и то самое Мирозданье. Личное счастье, счастьице отдает пошлейшим барством. Уют – почти ругательное слово. В трендах – активный, агрессивный отказ от барахла – от крепконогих комодов и вишневых штор.

Еще одна известная фабула – хаотичное движение людей с елками, авоськами, тортами и прочей новогодней мишурой на фоне современных построек. Тогда и киношники любили этот прием – снимать скрытой камерой городскую толчею, выхватывать из толпы лица, "подслушивать" разговоры. Модная линия рассказа – поток сознания: люди, автобусы, елки, гастрономы, окна, двери… Кстати, художники 1960-х уже не боятся серого неба и неласкового ветра – напротив, они с удовольствием передают нам этот стильный минор, круто замешанный на легком, неопасном цинизме и отрезвляющей сырости холодного ветра…

В 1967 году наконец-то завершилось строительство Останкинской башни. Она казалась грандиозной! Помимо всего прочего, это сооружение явилось еще одной архитектурной доминантой, потеснив сталинские чертоги со шпилями. Силуэт башни – наиболее точное выражение десятилетия: технически выверенное, стройное тело взлетало вверх и… как в тех самых стихах, упиралось в Мирозданье. Ее стали активно рисовать на открытках – парой черточек или с некоторыми подробностями. В ночном свете или же в оранжево-розоватой утренней свежести. С Дедом Морозом или – одиноко возвышающуюся над кубиками запорошенных домов. Притягательность Останкинской "иглы" усиливалась еще и тем, что в одном из ярусов был открыт ресторан "Седьмое небо". Отметить Новый год на головокружительной высоте сделалось мечтой многих советских людей – неслучайно об этом говорит хищная Галочка, пытаясь раздразнить увальня Лукашина. Так незаметно мы очутились в следующей эпохе – в 1970-х годах…

Стремление к личному удобству, комфортабельности, устроенному быту – все это оказалось ведущей концепцией десятилетия, и если "шестидесятник" открыто насмехался над вещизмом и филистерством, то "семидесятник" заделался рабом вещей. Вот передо мной красивая, тщательно выписанная открытка 1970-х – золотые ключи от новой квартиры. Фоном – добротный дом улучшенной планировки. Светится вывеска "Кафе" с кофе-мороженым-эклерами. Эстетика обеспеченной городской жизни с непреложным доставанием импортного дефицита и листанием заграничных каталогов. Стилистика рисунка тоже поменялась – она утратила утонченную жесткость модернизма и снова, как в 1950-х, сделалась округло-яркой, реалистичной и – детской. Запрыгали зайчики, белочки, медвежата. Обозначилась генеральная линия – разноцветные шары на фоне еловой лапы: в 1970-х стало модным украшать новогоднее дерево исключительно шарами.

Вместе с тем появилась новая социальная тема – БАМ. Тогда на слуху была звенящая аббревиатура – БАМ. Байкало-Амурская магистраль – она звучало гордо, заманчиво и – зовуще. Радиоточка выдавала оживленную песню на стихи Роберта Рождественского:

Слышишь, время гудит: БАМ! На просторах крутых БАМ!
И большая тайга покоряется нам.
…Этот колокол наших сердец молодых.

В апреле 1974 года БАМ официально объявлен всесоюзной ударной стройкой – это означало, что сюда будут брошены лучшие силы советского общества. Молодежь проявляла активность – все еще были актуальны красивые порывы и таежные рассветы: "Лягут рельсы, будто струны наших песенных гитар". Потом, в 1990-х, правда, заговорили, что это была дорога в никуда, ошибка, чуть ли не афера. Мальчик – Новый Год часто представлялся в строительной каске, а Снеговик-почтовик (герой старого мультика) доставлял письма с адресом "БАМ". Еще детали? А вот. Несмотря на то что Кремлевский Дворец съездов функционировал уже в 1960-х годах, изображать на новогодних открытках его стали только в следующем десятилетии. К этому времени он сделался символом политической официозности, стабильности и незыблемости строя.

Острая тема – фигуристы. В 1970-х годах наши фигуристы занимали первые места практически во всех видах зимнего спорта – особенный прорыв был в фигурном катании, которое отныне ассоциировалось именно с Россией. Ирина Роднина и Александр Зайцев – герои дня, поэтому открыточные иллюстраторы довольно часто ставили свою Снегурочку на коньки. А вот и главный спортивный год – 1980-й. Культовая фигура времени – очаровательный и добрый Олимпийский Медвежонок. Его изображали по поводу и без повода – летящим на космической ракете, несущим "мирный" глобус народам земного шара, едущим вместе с Дедом Морозом в заснеженную даль. Это был главный и обязательный персонаж всех праздничных изображений.

Пример из области вкусов – в 1970–1980-х годах всех занимали народные промыслы – Палехские и Жостовские узоры, Павлопосадские платки, Гжельская посуда и так далее. Это было связано с общемировым интересом к этническому стилю. Не прошли мимо и создатели открыток – сказочные сани, проносящие Деда Мороза над фантазийным Кремлем или над волшебным лесом – и все это расписано в духе палехских мастеров. И еще один животрепещущий сюжет – мальчик – Новый Год или еще какой-нибудь мультяшный заяц, играющий на ударной установке в духе ВИА, вокально-инструментальных ансамблей. Иногда мультперсонажей "группировали" в подобные ВИА – там могли быть Волк и Заяц, Незнайка, Буратино и так далее. Это было время дискотек, цветомузыки, школьных и вузовских групп с гитарами и неумелой попыткой "петь, как "Роллинги"". Страсть к магнитофонам, к записям, к динамичной танцевальной и роковой музыке. Ведущие технические тенденции отражались в открыточных композициях довольно часто – в начале 1980-х Деда Мороза рисовали сидящим, точнее, мчащимся на аэросанях. Этот вид транспорта постоянно демонстрировали в кино и даже в рекламе (да-да, в СССР она тоже имела место)... Вот открытка с мальчиком-дельтапланеристом. Разумеется, ребенок в зимней одежде символизирует Новый год. На рубеже 1970-х и 1980-х годов популярным сделался дельтапланеризм – это казалось романтическим, эстетским и – элитарным. По радио звучала лирическая песня Валерия Леонтьева "Мой дельтаплан", а в журналах писалось о том, как и где тренируются немногочисленные счастливцы.

…Уже к середине 1980-х открыточные сюжеты свелись к бесконечно повторяемым Снегурочкам, зайчикам, шарам и снежинкам. Социально-строительно-космическая тематика ушла вовсе – стране как бы стало нечем годиться. Не рисовать же перестроечный бардак и кооперативные рынко-ряды? А со временем ушла и сама потребность писать письма – сейчас этим развлекаются только очень пожилые люди, не утратившие потребность поздравлять друг друга с Новым годом – с новым счастьем...