Соперничество России и ЕС, а также отдельных европейских стран на Ближнем Востоке только осложняет собственную динамику региональных конфликтов. Главные задачи Евросоюза на Ближнем Востоке – это борьба с терроризмом, остановка потока беженцев и стабилизация региона. Российский подход к решению ближневосточных проблем разделяет этот набор европейских приоритетов, а значит, сотрудничество реально и необходимо

За последние пять лет характер отношений между Россией и Европой менялся от конкуренции к конфронтации и дальше к взаимной усталости. Украинский кризис стал концентрированным выражением всех трех состояний, а соревнование интеграций в странах Восточного партнерства еще продолжается. Оно не обязательно должно закончиться полной победой одного проекта интеграции над другим, как это многим представляется, но отношения России и Европы на постсоветском направлении вряд ли скоро вернутся к неконфликтному состоянию.

На другом важном фронте для российской и европейской дипломатии – ближневосточном – ситуация выглядит более запутанной. Демонтаж территориальной инфраструктуры ИГИЛ (запрещенная в России организация) обнажил противоречия между региональными и мировыми державами. Вместо сотрудничества в организации процесса политического урегулирования в Сирии заинтересованные стороны уже не стесняются продвигать каждая свою повестку. Эскалация ирано-израильских противоречий, новые осложнения в ближневосточном мирном урегулировании, продолжающаяся война в Йемене и неустойчивая ситуация в Ливии создают ощущение, что сегодня дела на Ближнем Востоке обстоят хуже, чем вчера, а завтра могут быть хуже, чем сегодня.

Россия сыграла важную роль в событиях в Сирии, создав себе имидж сильного, компетентного и искусного игрока. Однако пределы влияния Москвы в регионе просматриваются уже сейчас. Чем скорее российское руководство увидит и осознает их, тем лучше для сохранения тех активов, которые Россия успела приобрести на Ближнем Востоке. Подлинная же стабилизация региона, стремление к которой Москва заявляла одной из целей своей сирийской кампании, возможна только в сотрудничестве с другими региональными и внешними силами.

Выступая недавно на Мюнхенской конференции по безопасности, министр иностранных дел России Сергей Лавров заявил, что Москва исходит из того, что "Евросоюз способен играть деятельную, ответственную и… самостоятельную роль в международных делах… в частности, [востребована] идея о необходимости взаимодействия России, ЕС, США и Китая в поддержку создания на Ближнем Востоке архитектуры безопасности. Аналогичный подход вполне применим и к Персидскому заливу".

Слова российского министра стоит воспринимать как подтверждение открытости российской дипломатии к конкретным совместным действиям по стабилизации региона и приглашение к такой работе зарубежных коллег. Однако объективная готовность европейцев играть серьезную роль в таком сложном и ответственном вопросе является давним предметом споров в Москве.

Поэтому слова Лаврова стоит воспринимать еще и как "желаемое" Россией направление развития политики ЕС на Ближнем Востоке, но не обязательно "действительное", то есть то, которое ЕС способен реализовать на практике. Тем не менее потенциал для целевого сотрудничества между Россией и Европой на Ближнем Востоке существует, и в интересах обеих сторон воспользоваться этими возможностями.

ЕС на Ближнем Востоке: быть или казаться?

"Арабская весна" застала Европу, как и многих других, врасплох. Политические перевороты на Ближнем Востоке имели огромное значение для Старого континента – из-за географической близости, роли в европейской безопасности, торгово-экономических связей и проектов средиземноморского партнерства. Но традиционный инструментарий единой Европы – экономическая помощь, политическое взаимодействие и проекции европейской мягкой силы – плохо годился для того, чтобы оперативно реагировать на стремительные перемены в соседнем регионе.

Также в полной мере проявилась проблема координации внешней политики ЕС и входящих в него стран. На смену осторожному европейскому подходу к Ближнему Востоку пришли более агрессивные действия отдельных стран – Великобритании, Франции, Италии. Последующие события показали, что еще больше, чем к "арабской весне", европейцы оказались не готовы к ее последствиям для себя и региона.

Ярче всего это проявилось в Ливии после падения режима Каддафи. Однако и в Сирии на протяжении всего конфликта ЕС едва ли был способен предложить собственные варианты решения проблемы. Евросоюз не смог выработать четкой и последовательной позиции ни по поддержке сирийской оппозиции, ни по тому, насколько для урегулирования необходим уход Асада и "свержение режима". ЕС и сегодня в своих действиях во многом ориентируется на то, что делают два других крупных игрока на сирийском поле – Россия и США. При этом, не всегда соглашаясь с решениями Москвы и Вашингтона, Брюссель по инерции и в силу блоковой солидарности склонен двигаться в фарватере американской политики.

Показательный пример – европейский подход к борьбе с ИГИЛ. Когда группировка была на подъеме, в Брюсселе считали, что достаточно будет просто помочь правительству Ирака в войне с террористами. Свержение сирийского режима тогда казалось европейцам более важной задачей, чем борьба с грозной террористической организацией. ИГИЛ воспользовался ситуацией, постепенно укрепив свои позиции.

Затем Евросоюз стал посредничать в укреплении ведомой США антитеррористической коалиции, но роль ЕС в ней до сих пор весьма скромная: региональные и международные силы по-прежнему ориентируются на Вашингтон, а словосочетание "международная коалиция" представляется Москве не иначе как эвфемизмом, означающим "американские силы".

Таким образом, ключевым препятствием для полноценного сотрудничества России с Европейским союзом остается проблема его субъектности во внешней политике на Ближнем Востоке. Более того, до недавнего времени эта проблема относилась не только к Евросоюзу в целом, но и к отдельным его странам – их зависимость от решений Вашингтона виделась Москве чрезмерной.

Приход к власти во Франции Эммануэля Макрона на какое-то время изменил это восприятие. Молодой французский президент стремился стать голосом Евросоюза на Ближнем Востоке. Миссия эта казалась посильной, учитывая брекзит и отсутствие у Германии региональных интересов, сопоставимых с французскими. В пользу Франции играли накопленный опыт работы на Ближнем Востоке, сформулированная позиция по Сирии, желание работать по иранскому досье. Позднее к этому добавились относительные успехи Макрона на отдельных направлениях – вклад в урегулирование политического кризиса в Ливане и организация межливийских переговоров.

Париж рассчитывал, что оказавшаяся в европейской изоляции Россия не может отказаться от предложения по сближению. Визит Путина в Версаль в мае 2017 года по приглашению французской стороны также должен был укрепить реноме Макрона как подлинного европейского лидера уже внутри ЕС. Инициативность Макрона, его жесткость и решительность настораживали Москву, поскольку могли создать немало проблем на Ближнем Востоке, куда Россия инвестировала все больше ресурсов и собственного политического капитала. Жертвовать этим ради символического выхода из европейской изоляции Россия не стала, но и от предложений по сотрудничеству с Францией в регионе не отказалась.

Другие страны ЕС – прежде всего Италия – тоже оказались не готовы признать за Макроном роль рупора европейских интересов на Ближнем Востоке. Жесткая конкуренция между двумя странами в Ливии – свидетельство того, что национальные интересы для стран ЕС по-прежнему важнее общеевропейских.

Франция не отказывается от своих амбиций в регионе, но, не сумев реализовать их в одностороннем порядке, теперь инициирует многосторонние форматы, куда приглашает не европейских соседей, а влиятельных международных и региональных игроков. В Москве отнеслись с большим недоверием к созданию Группы пяти (Group of Five) по Сирии, полагая, что она подрывает переговоры по сирийскому урегулированию в Женеве. Впрочем, точно так же в Европе отреагировали на инициированный Россией в Сочи Сирийский конгресс национального диалога.

Так или иначе, стремление Франции вовлекать в свои инициативы внешние силы, чтобы укрепить собственные позиции, не изменило представлений России о проблеме субъектности европейцев на Ближнем Востоке, будь то Европейский союз или отдельные его государства.

От диалектики к синергии

Все это не означает, что европейцы не понимают глубины и серьезности ближневосточных проблем. В частных разговорах европейские дипломаты признают, что для политической стабилизации необходимы политическая воля (в случае ЕС желательно коллективная и скоординированная), инструменты кризисного управления и конкретные проекты по восстановлению разрушенных стран.

В ведомстве верховного представителя Европейского союза по иностранным делам и политике безопасности Федерики Могерини оценивают кризис с беженцами как главную и единственную экзистенциональную угрозу Европе за последние полвека. Европейцами наработаны давние связи со многими ближневосточными государствами, особенно в Северной Африке и странах Леванта. Опыт колониального прошлого, востоковедческие школы и текущее присутствие многочисленных европейских неправительственных организаций способны обеспечить высокий уровень экспертного сопровождения европейской политики в регионе и оперативный анализ текущих событий. На Ближнем Востоке действительно есть запрос на созидательное присутствие ЕС в социально-политической, экономической и культурной сферах.

В Брюсселе понимают ограниченность своих рычагов влияния и тех ресурсов, которые ЕС готов на это влияние выделять. Выработать не то что общую позицию, а общее понимание той или иной ближневосточной проблемы на практике бывает непросто.

Тем не менее мягкая сила Евросоюза как единого целого для стран Ближнего Востока более привлекательна, чем действия отдельных европейских государств – к некоторым из них в регионе относятся с большим подозрением. Единый и самостоятельный Евросоюз мог бы добиться большего в деле посредничества, обращения через различные программы к инициативным группам населения. В конце концов, все это важно и для решения "проблемы пробуждающегося ислама", над которой в Европе давно задумываются, но дилеммы прав человека и политкорректности, с одной стороны, и безопасности – с другой, пока не позволяют найти целостный работающий подход.

Главная задача для европейской внешней политики на Ближнем Востоке, как формулируют ее советники Могерини, – перейти "от материальной помощи к собственной игре" (not a payer but a player). Иными словами, быть не просто спонсором гуманитарных проектов, а играть активную роль в стабилизации региона со своим набором принципов, предложений и решений.

Для этого ЕС необходимо перейти от борьбы общеевропейского и страновых подходов к их синергии. Это особенно непросто, когда одни страны имеют ярко выраженные интересы на Ближнем Востоке и политическую волю там работать, а других происходящее в регионе касается опосредованно и потому заботит мало.

От недоверия к сотрудничеству?

Несмотря на противоречия внутри ЕС, события на Ближнем Востоке не могут оставлять европейцев безучастными. Текущие задачи Евросоюза в регионе сводятся минимум к трем пунктам: борьбе с терроризмом, остановке потоков беженцев и стабилизации региона.

Российский подход к решению ближневосточных проблем разделяет этот набор европейских приоритетов. Более того, в заявленной форме они свидетельствуют о том, что сотрудничество реально и необходимо.

Один из пунктов критики подхода ЕС к реализации этих задач, который можно услышать и в Москве, – это чрезмерная утилитарность предлагаемых Брюсселем решений. Когда речь идет о стабилизации Ближнего Востока, ЕС говорит прежде всего о выделении гуманитарной помощи и содействии в реконструкции инфраструктуры. В том, что касается борьбы с терроризмом, ЕС разрабатывает и финансирует новые программы по обеспечению безопасности и охране границ, проводит реформу Шенгенской зоны и, наконец, покупает безопасность у Турции, которая фактически стала удаленной границей ЕС. Однако, возможно, именно такая утилитарность могла бы дополнить российский "стратегический взгляд" на регион.

Еще одна проблема политики ЕС на Ближнем Востоке – это то, насколько европейцы способны реально обеспечить предоставляемые гарантии безопасности. Одних лишь нормативных средств тут вряд ли достаточно, особенно в текущих ближневосточных реалиях. У ЕС как коллективного игрока отсутствует силовой ресурс в широком понимании. А это ключевой элемент проведения успешной ближневосточной политики, способный заинтересовать в сотрудничестве многие региональные и внешние силы.

Впрочем, история показывает, что использование силового ресурса для разрешения ближневосточных конфликтов может иметь и обратный эффект для собственной безопасности. Поэтому внутриевропейские дискуссии о том, какой именно силовой ресурс нужен Европе, нужен ли вообще и способно ли НАТО осуществлять эти функции, будут продолжаться. О координации с Россией на этом направлении речь пока не идет, хотя Москва и Брюссель могут найти общую конструктивную повестку в борьбе с проникновением террористической угрозы в Европу и в установлении контроля над потоками беженцев.

Еще одной потенциальной сферой взаимодействия может быть ближневосточное мирное урегулирование. ЕС как участник ближневосточного квартета (наряду с Россией, США и ООН) проявляет заинтересованность в том, чтобы посредничать в разрешении израильско-палестинского конфликта. Учитывая решение президента Трампа признать Иерусалим столицей Израиля и реакцию на него палестинской стороны, спрос на "настоящих посредников" особенно велик, и это шанс для европейских дипломатов проявить себя, в том числе в партнерстве с российскими коллегами и при консультациях с американскими.

Лакмусовой бумажкой европейской внешнеполитической самостоятельности Москве (а также Ирану и Китаю) видится позиция европейских партнеров по иранской ядерной сделке (СВПД) на фоне возможного выхода из нее Соединенных Штатов. Известно, что администрация Трампа уже разъясняет европейским коллегам, что им необходимо поддержать новые американские санкции против Тегерана. Весной станет понятно, удастся ли Брюсселю выстоять под этим натиском Вашингтона.

Наконец, конфликт в Сирии также мог бы стать отдельным направлением сотрудничества, однако ЕС пока только нащупывает свою нишу в работе с оппозиционными группами, и в Москве внимательно следят за результатами таких контактов.

Как и Россия, Евросоюз полностью поддерживает деятельность специального посланника ООН Стаффана де Мистуры и видит женевский процесс единственной площадкой для принятия окончательных решений в сирийском урегулировании. Однако, как уже упоминалось, и в Москве, и в Брюсселе настороженно относятся к переговорным предложениям друг друга, усматривая в них попытки захватить инициативу в переговорном процессе и оттеснить остальных от принятия ключевых решений по урегулированию конфликта.

Соперничество России и ЕС, а также отдельных европейских стран на Ближнем Востоке только осложняет собственную динамику региональных конфликтов. Понимание этого у всех сторон, безусловно, есть. Важно правильно конвертировать его в конкретные действия.

Публикация подготовлена в рамках проекта "Европейская безопасность", реализуемого при финансовой поддержке Министерства иностранных дел и по делам Содружества (Великобритания).

Максим Сучков

6.03.2018