КУРМАНДЖАН ДАТКА: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

На фото слева направо: французский востоковед П. Пелльо, Курманджан датка, ее внук и Густав Маннергейм в юрте.

"В трех шагах от меня, на голой земле, в страшном рубище, сквозь дыры которого сквозило сухое черное тело, сидела маленькая, жалкая старуха. Ее реденькие седые волосы жидкими хвостиками покрывали сморщенное, похожее на печеное яблоко лицо. Она устремила на меня свои слезящиеся глаза и, шамкая беззубым ртом, забормотала непонятные слова… И это - датха, и это - бывшая царица Алая?.."

В этом жутком описании сегодня невозможно узнать знаменитую правительницу кыргызов Курманджан датку. Тем не менее именно такой, по словам автора этих строк - востоковеда, путешественника и писателя Бориса Тагеева, застал он Алайcкую царицу в одной из своих поездок по Туркестану в 1896 году.

За год до той встречи Тагеев уже приезжал в ущелье, где располагалась ставка Курманджан датки, но увидел там совсем другую картину: юрты, по его словам, "щеголяли красотой и роскошью", а жизнь была "кипучая".

"Теперь, когда я, по обыкновению путешествуя в Алайских горах, заехал в это уютное ущелье, меня сразу поразила необыкновенная тишина, царящая в Яга-Чарте, - писал Тагеев. - Те же юрты, те же стада баранов, те же киргизки, бегающие с турсуками (кожаными мешками) для приготовления кумысу, - все было, как прежде. Но не видел я того радушия, с которым, бывало, встречали меня хозяева этого аула, я не видел их добродушных скуластых лиц, и мне стало необыкновенно грустно...

...Увидев сидевшего подле юрты старика, я подъехал к нему и попросил по-киргизcки, чтобы он проводил меня в юрту к Курбан-Джан-датхе. Киргиз что-то пробормотал себе под нос, укоризненно покачал головой и двинулся вперед, указывая мне путь. Подойдя к маленькой, отдельно стоящей юрте, он отдернул кошму, заслонявшую входное отверстие в кибитку. На меня пахнуло чем-то кислым, прелым. Я удивленно посмотрел на своего проводника, думая, что он, не поняв меня, привел к какой-нибудь другой юрте, но тот как бы угадал мою мысль и, указывая рукой на дверь, сказал: "Мына датха!" (Вот датха!)

Я вошел в юрту и был поражен представившимся мне зрелищем. В трех шагах от меня, на голой земле, в страшном рубище, сквозь дыры которого сквозило сухое черное тело, сидела маленькая, жалкая старуха; ее реденькие седые волосы жидкими хвостиками покрывали сморщенное, похожее на печеное яблоко лицо. Она устремила на меня свои слезящиеся глаза и, шамкая беззубым ртом, забормотала непонятные слова.

Я присел на корточки около нее и проговорил обычное приветствие. Старуха дико посмотрела на меня и вдруг захохотала своим старчеcким дребезжащим смехом. Холод пробежал по спине от этого хохота…

И это - датха, и это - бывшая царица Алая, перед которой трепетали кокандские ханы, одного слова которой было достаточно, чтобы казнить и миловать?! Это - та самая датха, которая несколько раз, окруженная своими сыновьями, принимала меня с непритворной радостью, которая еще год тому назад, будучи старухой, верхом без отдыху проезжала 70 верст и которую в 1895 году я видел еще совсем бодрой и здоровой…

Боже мой, во что она превратилась теперь! Мне стало необыкновенно тяжело, и я быстро выбежал из юрты и, вскочив на лошадь, отправился к ожидавшим меня спутникам, вспоминая о датхе и ее жизни, полной глубокого трагизма".

Трагизма в судьбе Курманджан датки и правда хватило бы на несколько человеческих жизней. Став первой в истории кыргызов женщиной-правительницей и за сорок лет правления завоевав уважение даже среди своих заклятых врагов, к концу жизни она потеряла почти всех своих любимых людей - мужа и сыновей.

За пару месяцев до визита Бориса Тагеева в ставку Курманджан датки случилось самое, пожалуй, трагическое событие в личной истории Алайской царицы - казнь ее любимого сына Камчыбека. Предыстория такова. В дом к Камчыбеку с обыском пришли русские таможенники, имевшие сведения о том, что он только что получил контрабандный груз из Афганистана. Хозяина в это время дома не было, он находился в Оше. Таможенники оскорбили его жену, отрубив ей косу под предлогом того, что в ней спрятаны драгоценности. Приближенные Камчыбека отомстили за оскорбление, убив таможенников.

Когда началось расследование, один из соплеменников оклеветал Камчыбека, сказав, что у того есть иноходец, способный за одну ночь проскакать из Оша в Алай и обратно. Проверка показала, что иноходец действительно смог бы уложиться в срок, и это стало главной уликой против Камчыбека. Вместе с ним по обвинению в контрабанде и убийстве таможенников арестовали его брата, нескольких родственников и друзей.

Курманджан датка лично ездила в Маргелан к генерал-губернатору с просьбой о помиловании сыновей. Нескольким из них она сумела помочь - смертную казнь заменили каторжными работами, но любимого сына Камчыбека спасти не удалось. Он был повешен 3 марта 1895 года на центральной площади Оша в присутствии матери.

Очевидцы утверждают, что во время казни Курманджан датка не плакала, а последними словами матери сыну были: "Смотри прямо в глаза смерти!"

Смерть Камчыбека стала большим ударом для Курманджан датки. Женщина, десятилетиями правившая целым народом и известная своим несгибаемым характером, вдруг оставила политику и стала затворницей.

В момент печали и скорби, похоже, и застал Борис Тагеев Алайскую царицу, которая, не проронив ни слезинки во время казни собственного ребенка, позже, уже вдали от чужих глаз, в темной юрте горевала и сходила с ума от потери… Не зря говорят, что, когда умирает ребенок, вместе с ним умирает часть души его матери.

Удалившись от дел, Курманджан датка поселилась в аиле Мады неподалеку от Оша. Шло время, и царственный характер все же взял верх над горем - датка снова пришла в прежнее состояние, что подтверждает рассказ другого путешественника - Евгения Маркова, побывавшего в тех местах спустя пять лет, в 1901 году. Вот как писал он о той встрече с Курманджан даткой в своих "…Очерках путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям":

"За три версты до Гульчи встретил нас верхом толстый и важный Мухамед-бек, сын знаменитой в этих местах киргизской правительницы, или по-здешнему "датхи", которую киргизы Алая считают вождем всего их кочевого племени...

…В ауле нас ждали, для нас были разбиты парадные шатры недалеко от белого шатра самой датхи. После сытного ужина датха прислала сыновей просить нас к себе. Нам и самим необходимо было поблагодарить ее за гостеприимство, как главную хозяйку кочевья".

Считается, что сохранилось лишь одно описание внешности Курманджан датки, сделанное тем же Борисом Тагеевым. Он описывал царицу как "киргизку небольшого роста, хотя немолодую, но красивую, одетую в парчовый халат, отороченный каким-то мехом". Красота, как известно, в глазах смотрящего… Марков же описывает царицу по-другому:

"Она встретила нас около своей кибитки. Датха - женщина уже очень старая, но высокого роста, костистая и сильная, как мужчина, строгого и твердого взгляда. Монгольская кровь ее резко проглядывала и в желто-смуглом цвете ее лица, и в резкости его черт, крупных, широких, слегка приплюснутых, с явным преобладанием скул".

Сама церемония встречи тоже любопытна:

"Датха стояла перед нами в зеленом шелковом халате до пят, с меховой опушкой, в высоком тюрбане из белого шелка, обвязанном концами кругом всего ее лица.

Когда мы приблизились, датха приветливо протянула нам обе руки, предварительно обернув их, однако, концом красного шерстяного платка. Делала ли она это из особенного уважения к нам или, напротив того, предохраняла свои правоверные длани от нечистого прикосновения гяуров (иноверцев), насланных гневом Аллаха на ее кочевье, этого мы так и не решили.

Мы тем не менее тоже подали ей каждый по две руки, даже и не завертывая их ни во что, желая выразить наиболее киргизским способом свое почтение к именитой воительнице".

Гости и хозяйка общались через переводчика, которым стал сын датки Мухамед-бек. Передавая содержание разговора, Марков то и дело подчеркивает, что датка сохраняла "величественный вид".

"Она распахнула войлок своей кибитки и властным движением руки пригласила нас войти. Мы уселись налево, на ковре, она направо, против нас, на меховой шкуре.

Кибитка была убрана по-праздничному. Везде были развешаны разноцветные атласные покрывала, ковры, обделанные в бархатные рамки. Пол был устлан коврами и мехами.

Около датхи очутились откуда-то два глазастых черномазых мальчугана в халатиках.

- Это мои внуки, - сказала нам датха. - С одним из них у нас большое горе. У него растет кривая нога, и никто здесь не может его вылечить.

- Вы бы повезли его в Ташкент или хоть бы в Маргелан, там есть хорошие доктора, - посоветовали мы.

- Мне говорили, что нужно везти в Москву, что только там могут его вылечить. Правда ли это? И ведь это очень далеко?

- В Москве, конечно, отлично вылечат, только это действительно очень далеко, - сказал я. - Нужно ехать не останавливаясь целых три недели.

- О, это слишком далеко, нам нельзя об этом и думать… - сказала датха".

В год приезда Маркова Курманджан датке исполнилось 90 лет. Как видно из его рассказа, на выжившую из ума от горя старуху Алайская царица тогда была совсем не похожа.

А еще через пять лет после этого, в 1906 году, с Алайской царицей встретился барон, путешественник и будущий президент Финляндии Густав Маннергейм. Его разведывательная экспедиция в Китай стартовала в Санкт-Петербурге, маршрут проходил в том числе и по территории современного Кыргызстана. В своих записках Маннергейм рассказывал о кратком визите в ставку Курманджан датки и о встрече с ней. Барон был поражен, как датка "с помощью внука легко села на коня, и по тому, как сидела в седле, было видно, что езда верхом для нее - привычное дело". Напомню, на тот момент Курманджан датке было 95 лет.

Сделанные Маннергеймом снимки Курманджан датки стали ее последними фотографиями - через полгода после этого Алайской царицы не стало.

Елена ПЕРОВА