Как бы дальше ни менялся санкционный список лиц и компаний, российское государство будет вынуждено разделить появляющиеся риски, минимизируя социально-экономические последствия для соответствующих отраслей и регионов. А это приведет к новому витку перераспределения собственности от тех, кто токсичен, в пользу тех, кто имеет больше инструментов для решения текущих задач, то есть в пользу близких к государству игроков, но вовсе не обязательно путинских друзей

Новые санкции США, затронувшие не только чиновников, но и крупных российских бизнесменов, включая Олега Дерипаску и Виктора Вексельберга, стали одним из самых болезненных ударов для России с самого начала санкционного противостояния. Их последствия затронут многие сферы российской действительности: бюджетную и налоговую политику, процессы распределения собственности, отношения власти и бизнеса, макроэкономические параметры, а также окажут влияние на социальное самочувствие населения. Однако помимо этих прямых последствий, введенные санкции, как, впрочем, и вся санкционная политика США, будут иметь косвенные политические последствия, которые окажут сильнейшее влияние на перегруппировку сил внутри российской элиты.

Новый олигархат

Показательно, что именно сейчас, когда российский бизнес столкнулся с санкционными рисками, в обиход и российских, и зарубежных наблюдателей вернулся термин "олигарх". Как известно, Владимир Путин начал войну с олигархами еще в первые годы своего правления: в 2000–2003 годах были установлены негласные правила игры, по которым крупный бизнес должен был стать не просто политически лояльным, но и добровольно отказаться от влияния на политически значимые для Кремля темы.

Обсуждать с властью можно было вопросы налоговой и бюджетной политики, преференции и прочие "рабочие вопросы", но категорически запрещалось поднимать такие сюжеты, как конституционная реформа, отношения России и Запада, права человека, свобода слова и прочее. Все, что имело отношение к перераспределению власти, а не собственности.

Дело ЮКОСа должно было продемонстрировать всю серьезность намерений Кремля добиваться так называемой социальной ответственности бизнеса – еще один известный термин из первого срока Путина, означающий готовность предпринимателей признать примат политических (государственных) интересов над своими собственными.

С тех пор с олигархами, то есть фигурами, которые имели возможность и волю к использованию своего финансово-экономического ресурса для влияния на политические процессы, в России было покончено. Все выходцы из 90-х годов, сформировавшие свое состояние при Борисе Ельцине, превратились в обычных предпринимателей, вынужденных сохранять дистанцию от власти.

Но процесс оказался сложнее: адаптация бизнеса 90-х к новой реальности привела к заметной дифференциации внутри предпринимательского сообщества и параллельной кристаллизации нового типа уже путинского олигархата. Сегодня в России можно с уверенностью говорить о принципиально ином качестве и составе олигархии, чем в 90-е, а американские санкции вместе с внутриполитическими трендами могут дать импульс новым процессам перераспределения собственности, в основе которых окажутся уже приоритеты государства, а не экономики.

Только бизнес

Значительная часть российского бизнеса, сформированного в 90-е годы, с наступлением эры Путина предпочла выполнить требования новой власти дословно: политикой не заниматься, вести себя тихо, но при этом не проявлять излишней "патриотичности". Когда вставал вопрос о выделении финансовых ресурсов на политически значимые проекты (например, на молодежную организацию "Наши"), деньги выдавались без дополнительных вопросов. Воспринималось это как своеобразная форма политического оброка, платы за стабильное положение и минимизацию рисков конфликта с государством. Такую стратегию избрала большая часть бизнеса, включая и весьма крупных предпринимателей, таких как Владимир Потанин, Михаил Фридман, Владимир Лисин, Вагит Алекперов и так далее.

Для путинской власти эта категория предпринимателей остается своего рода балластом 90-х годов, избавиться от которого невозможно, но и доверять им Кремль не торопился. Тут стоит подчеркнуть одну важную особенность восприятия Путиным и его, прежде всего силовым, окружением проблемы "первоначального накопления капиталов" олигархами из 90-х: приватизация считалась процессом несправедливым, а получение госсобственности горсткой бизнесменов – непоправимым следствием исключительной слабости российского государства ельцинского периода. Сам президент неоднократно выступал против пересмотра итогов приватизации, что, однако, вовсе не означает в его понимании автоматическую легитимность владения полученными активами.

Между этой категорией бизнеса и условным "коллективным Путиным" сложилось устойчивое взаимное недоверие: первые всегда опасались отъема собственности, а "коллективный Путин" – нелояльности. Бизнесмены из 90-х, генетически не связанные с текущими стратегическими интересами государства, видятся консервативному окружению Путина потенциальным союзником Запада.

Во время нарастающего санкционного давления именно эта категория оказывается самой уязвимой внутри страны. Во-первых, у этих бизнесменов нет прочных опор внутри путинского режима. Во-вторых, они располагают ресурсами и возможностями для активной коммуникации с западной аудиторией, пытаясь минимизировать для себя риски (достаточно вспомнить громкое предновогоднее интервью Михаила Фридмана). В-третьих, эта группа бизнесменов ведет себя как классический прагматичный "капиталист", цель которого – максимизация прибыли, а не подстраивание под политические нужды.

В результате получается опасное сочетание: когда есть много ресурсов, но мало политического влияния. В мирное время это было бы чревато разве что локальными последствиями, однако в военное время (а с точки зрения путинской элиты, страна находится в состоянии геополитической войны) у власти неизбежно возникает соблазн "восстановить справедливость" и мобилизовать ресурсы, которые, как ей кажется, пару десятков лет назад были распределены без учета государственных приоритетов. Это не значит, что начнется процесс пересмотра итогов приватизации, но условный режим осажденной крепости снижает барьеры на пути тех, кто "в интересах государства" может инициировать более эффективное, с их точки зрения, использование активов, оказавшихся под санкциями.

Союз капитала и власти

За последние 18 лет среди олигархов 90-х выделился особый слой предпринимателей, которые в качестве стратегии выживания избрали не только дословное следование правилам игры, но и формирование коалиций с близкими соратниками президента Путина. Тут можно назвать два ярких примера. Первый – Алексей Мордашов, который вместе с Юрием Ковальчуком и "Сургутнефтегазом" стал участником крупнейшей в России медиаимперии Национальная медиа группа. НМГ появилась в 2008 году и стала не просто влиятельным игроком во внутрироссийской информационной политике, но и примером эффективного союза капитала 90-х с путинским политическим ресурсом.

Еще один пример – Леонид Михельсон – единственный частный крупный предприниматель, уцелевший на газовом рынке России, где с приходом Путина к власти начался процесс поглощения и выдавливания "Газпромом" всех независимых производителей. "Новатэк", чья сделка по продаже блокпакета акций французской Total сорвалась в 2005 году, попытался приспособиться ко все более агрессивной среде с помощью частичной сдачи "Газпрому", получившему в 2006 году 19,9% акций независимого газового производителя. Однако гарантий сохранности не дало и это. Следующий шаг был сделан в 2009 году, когда партнером Михельсона стал товарищ Путина по кооперативу "Озеро" Геннадий Тимченко. С тех пор и отношения с иностранцами выстроились, и бизнес был выведен из-под политических рисков.

Такие бизнесмены сейчас тоже оказываются уязвимыми, но уже не из-за давления околовластных игроков, а из-за токсичности их политических партнеров. Тот же Тимченко был вынужден выйти из "Новатэка" (сохранив, правда, свою долю через Volga Group), минимизируя возможное влияние санкционного режима на работу компании.

Положение Мордашова в этом смысле, с одной стороны, лучше – Ковальчук не участвует в его металлургическом бизнесе. Но с другой стороны, сложнее – администрация Трампа выбирает мишени с учетом не только политических факторов. Главная жертва последних санкций – Олег Дерипаска – не имел крупных бизнес-партнеров из путинского окружения, но попал под удар из-за роли "Русала" на рынке алюминия в США.

Наличие политически влиятельного, приближенного к президенту партнера снижает интерес со стороны силовиков и помогает расширяться внутри страны (последний пример – покупка "Новатэком" госкомпании "Алроса": сделку удалось провести, несмотря на сопротивление самого Игоря Сечина). Но чем сильнее будет санкционное давление, тем жестче будет проверяться на прочность союз друзей Путина с олигархами 90-х и тем уязвимее будет их бизнес-модель в глазах конкурентов и иностранных инвесторов.

Бизнес на службе

Еще одна наиболее интригующая группа российских крупных собственников – это ельцинские олигархи, ставшие путинскими бизнесменами: Олег Дерипаска, Роман Абрамович и некоторые другие, кто сумел не только остаться частью бизнес-элиты, но и отличиться какими-то заслугами перед Кремлем. Всех их объединяет опыт совместного с Путиным урегулирования того или иного кризиса, решения каких-то общих задач.

Олег Дерипаска еще много лет назад, оказавшись в остром конфликте с США, досрочно встроился в антиамериканский тренд, гармонично совпав с настроениями в Кремле. Попытки достучаться до американской элиты (например, в вопросах получения визы) создавали проблемное поле, пересекающееся с президентским, и содействовали сближению политических и корпоративных интересов.

Свои заслуги перед Путиным имеет и Роман Абрамович. В свое время он сыграл политическую роль в деле ЮКОСа, в качестве особой политической повинности брал на себя развитие Чукотки, проявлял особый уровень патриотизма, финансируя российский футбол.

Эти бизнесмены имеют определенную политическую значимость персонально для президента, а значит, внутри страны они, вероятно, застрахованы от худших сценариев типа насильственного отъема собственности и тем более посадки. Однако определенная политическая значимость не равнозначна устойчивым благоприятным условиям. В психологии путинской элиты готовность предпринимателей оказывать услуги или участвовать в разрешении сложных политических проблем – разновидность государевой службы, а тут могут как помиловать, так и разжаловать.

Как Кремль будет спасать эту категорию бизнесменов, попавших под санкции, мы узнаем очень скоро на примере Олега Дерипаски. В любом случае потенциальный масштаб такой помощи весьма ограничен: чем больше будет компаний, попавших под санкции, тем сложнее будет применять его универсально, в отношении всех.

Обсуждаемые сегодня механизмы создания внутренних офшоров, освобождения от налогов, предоставления кредитов не могут применяться в масштабах всей экономики. Поэтому и появляется альтернатива – перераспределение собственности в пользу государства или хозяйствующего субъекта – условного агента государства. Политическая значимость таких бизнесменов, как Дерипаска, может гарантировать учет их базовых интересов, но вовсе не сохранность и тем более успешность бизнеса после санкций.

Олигархи по-путински

Все упомянутые бизнесмены в той или иной степени – выходцы из 90-х. Тот самый ельцинский олигархат, который при Путине превратился просто в крупных собственников, пытающихся приспособиться к новой политической реальности, сохранить и приумножить свои активы, выведя их из-под внутриполитических рисков. В этом плане пресс-секретарь президента Дмитрий Песков прав, когда говорит, что в России больше нет олигархов, ведь под олигархами, как правило, понимают именно бизнесменов ельцинской эпохи.

Однако за последние 18 лет в России сформировался и новый олигархат, представленный близкими соратниками президента, которые получили в управление крупные активы, фиксирующие их особое положение внутри российской элиты. Этот тип олигархов функционирует в весьма ограниченных условиях. Как правило, они не владеют активами, а лишь управляют ими (Игорь Сечин в "Роснефти", Сергей Чемезов в "Ростехе"). А если и владеют, то их доходы все равно полностью зависят от близости к государству и госкомпаниям, от обслуживания их интересов, выполнения госзаказов (Ротенберги, Тимченко, Ковальчуки).

Смена власти означает для них угрозу потерять активы и экономические возможности. Такая зависимость также подразумевает и ограниченность политического влияния. В отличие от олигархата 90-х годов, когда крупный бизнес прямо участвовал в принятии политических решений и даже определял их (например, при переизбрании Бориса Ельцина в 1996 году), нынешний окологосударственный олигархат имеет влияние лишь по ограниченному кругу вопросов и находится по отношению к власти в подчиненном положении.

Для путинских олигархов санкции могут стать даже не угрозой, а возможностью теснее прижаться к государству. Ключевой актив для этой категории не сами компании, которыми они управляют, а подключение к системе распределения благ со стороны власти. А там логика работает иначе: чем сильнее давление Запада, тем глубже может быть их интеграция в политические и государственные процессы. При этом для государства приоритетом будет оставаться не самочувствие путинских олигархов, а состояние крупных предприятий, неблагоприятное положение которых может привести к тяжелым социально-экономическим последствиям регионального или даже федерального масштаба.

Как бы дальше ни менялся санкционный список лиц и компаний, российское государство будет вынуждено разделить появляющиеся риски, минимизируя социально-экономические последствия для соответствующих отраслей и регионов. А это приведет к новому витку перераспределения собственности от тех, кто токсичен, в пользу тех, кто имеет больше инструментов для решения текущих задач, то есть в пользу близких к государству игроков, но вовсе не обязательно путинских друзей.

Не менее важным процессом, чем спасение отдельных компаний, станет для государства купирование макроэкономических рисков: нестабильность на валютных рынках, инфляция, падение уровня доходов населения и прочие системные вызовы санкционного периода.

Главная дилемма будет заключаться в том, нужно ли либерализовать экономику и дать больше свободы хозяйствующим субъектам или передать все в руки государства. Логике экономического развития будет противопоставлена логика геополитического противостояния, запросу на реформы – приоритеты безопасности и контроля. Все это создает сильный соблазн поставить президента перед отчасти искусственным выбором между экономикой и государством. И если такой выбор в итоге будет обозначен, значит, по сути, он уже сделан и логика войны победила логику развития.

Татьяна Становая
19 апр. 18