Главными медийными событиями недели в России стали песенный конкурс "Евровидение" в Португалии и прокат художественного фильма "Собибор".
Оба события - при довольно скромном масштабе реального культурного воздействия - прозвучали в основном благодаря сопутствующим хайпам. Так, неудачному выступлению российской исполнительницы на конкурсе мейнстримные СМИ посвящали в среднем по три крупных материала в сутки на протяжении нескольких дней. Что касается драмы Константина Хабенского - то ее кассовые сборы оказались достаточно невелики для столь активно продвигаемого фильма (примерно 230 млн рублей за два уик-энда - при бюджете по меньшей мере того же размера). Зато режиссер и исполнитель главной роли сумел вбросить в медиасферу небольшой скандал, объявив, что в его картине "советский человек перерождается в просто человека" в хорошем смысле.
Заявление (как его ни оценивай) получилось символичное. Ибо оба события, при всей их разноплановости, объединяет то, что они стали "походами России в европейское культурное пространство"; безропотно принятая вторичность по отношению к нему; и как результат - неудачность "культурного похода".

При перенятии манеры посылать на Евровидение участников с ограниченными возможностями (сердечников, трансгендеров, ВИЧ-инфицированных, неспособных ходить, неспособных считать и пр.) отечественная культурмашина пошла дальше всех - и послала конкурсантку, не сумевшую спеть.

При перенятии глубоко европейской темы холокоста отечественная культурмашина столь же добровольно отказалась от единственного содержания, которое могло бы отличить "Собибор" от всех прочих "холокост-блокбастеров". То есть от фигуры советского офицера, благодаря своим цивилизационным качествам сумевшего стать для лагеря смерти культурным героем, сколотить из разноязыкого вавилона локальный "турбосоветский народ" и спасти тех, кто пошел за ним.
И это повод порассуждать о проблеме, находящейся в тени русской публичной жизни (на фоне политики и экономики), но, тем не менее, крайне значимой в долговременной перспективе. Коротко говоря - речь об одном печальном факте. Собственный гуманитарный (в широком смысле) и масскультурный (в узком смысле) язык России не развит и не продвигаем.

То, что считается "русским гуманитарным языком", официально - настолько вторично, что отечественные гуманитарные деятели считают достижением удачную имитацию, повторение европейских или американских шаблонов. А инновацией и успехом - переложение этих шаблонов на отечественную почву.
… Эта вторичность - не новая и не современная болезнь. У нее имеются исторические корни, находящиеся, может быть, еще в эпохе петровского "переоткрытия Европы". Культурное позиционирование в качестве просвещаемых варваров было усвоено российским гуманитариатом еще в восемнадцатом столетии, - и именно оно определило рамки элитарных дискуссий на последующие столетия. При этом в равной зависимости от воображаемого западного образца находились как условные западники, так и условные славянофилы. Возможно, последние даже зависели от этого образца сильнее, - поскольку не просто перекладывали европейские шаблоны на местную почву, но и соревновались с ними. То есть оглядывались на Запад куда чаще и сознательнее.
Дополнительным фактором, зацементировавшим субъективную вторичность русской гуманитарной жизни, стала ее неизменная сословная природа.

В этом плане интересно сопоставить Россию со стартовавшей практически так же поздно Америкой. В США (и если почитать американских авторов XIX века, это становится особенно заметно) тоже в течение долгих десятилетий имелся "европейский синдром". Американская культурная публика тоже чутко следила за тем, что про нее сказали во Франции и написали в Англии. Оскорблялась, искала свою идентичность и сатирически отвечала.
Однако примерно на рубеже XX века эта зависимость Америки от Европы была в общем преодолена.

И главной причиной тут, как представляется, стала не только и не столько географическая изолированность Соединенных Штатов, сколько демократичный характер местной культуры. В США не имелось никакой централизованной поддержки культурной жизни или, паче того, пестования культурного сословия. Масскульт рос снизу - завися от населения больших городов американского Восточного побережья, от мелких городков и поселений фронтира, от бурных "лихорадочных" мегаполисов Западного побережья. Газеты и писатели, философы и проповедники, музыканты и политики существовали, пока их любил сидящий непосредственно на земле американский потребитель.

Заметим, что эта американская культура в целом не была особо утонченной и возвышенной: ее примитивность и простота по сей день являются объектами насмешек. Но это не помешало ей стать великой, а затем еще и совершить культурную экспансию на остальной глобус.

В отличие от Америки - в России практически никогда не исчезала сословная природа гуманитарного слоя. Поначалу он был дворянским, затем - после небольшой, но крайне результативной демократизации конца XIX века - он стал "союзписательским".
Парадоксальным образом советская власть, старательно занявшаяся выращиванием и культивированием культуры в массах, - самим своим спонсированием и отбором лучших из лучших начала отсекать их от непосредственной реальности их же зрителей. И достаточно быстро, за полтора-два поколения, создала из "пролетарского призыва творцов" новое сословие, ощущающее себя отдельным и избранным классом.

И этот класс - в отличие от своего американского собрата, вынужденного ориентироваться на массы, - продолжал ориентироваться в подавляющем своем большинстве на себя же. То есть на тех, кто воспринял европейские образцы и проникся ими в должной мере и даже научился их более-менее воспроизводить.
… Встает вопрос: а является ли вообще бедой эта российская культурная второстепенность и зависимость?

Для ответа на этот вопрос достаточно вспомнить роль, которую сыграло обласканное и безусловно привилегированное советское культурное сословие в разрушении не просто Советского Союза, но и всех основ тогдашней русской (именовавшейся "советской") жизни. А также ярость, с которой оно атаковало все сугубо отечественное и специфическое - с не всегда осознаваемой, но четкой целью снести все непонятное, темное, неевропейское в ней.
Проблема современности состоит в том, что сегодня государство воспроизводит - отчасти по исторической инерции, отчасти по прагматичным соображениям - все ту же сословно-спонсорскую модель воспроизводства культуры.

А это значит, что риск получить в любой критический момент коллаборационистский культурный класс - по-прежнему так же огромен, как и в предыдущие критические моменты.
И, как ни парадоксально прозвучит: в сегодняшних условиях самой патриотичной политикой российского государства является "управляемая варваризация". То есть, как минимум - жесткая постановка подавляющего большинства творцов в прямую зависимость от их аудитории.

Виктор Мараховский, 14 мая 18