Стригунов Константин, vpk-news.ru, 7 августа 18

К середине 2018 года Сирия фрагментирована на четыре крупнейшие зоны: сирийско-российско-иранскую, американо-курдскую, турецкую и наконец Идлиб, частично находящийся под контролем непримиримых террористов из "Хайят Тахрир аш-Шам" и ряда бандформирований, имеющих разную подчиненность. Но конфигурация не окончательна и больше напоминает состояние неустойчивого равновесия.
Следует отметить и прямое участие в войне США при администрации Дональда Трампа, который после крайне сомнительных сообщений о якобы имевших место случаях применения химоружия, а также инцидента под Хишамом отдавал приказы о нанесении ударов по объектам на территории Сирии. Одновременно с этим активизировались израильские ВВС, что связано с усилением близ Голанских высот проиранских формирований, которые Тегеран, а конкретней – КСИР, перебросил в САР, это порядка 120 тысяч человек.
Все основные события последнего времени, переговоры между Москвой, Вашингтоном и Иерусалимом проходили в контексте недопущения Тегерана к израильским границам. Россия отчасти готова пойти на соглашение, Иран – нет. Это может обернуться серьезными проблемами для ориентированных на Россию сил внутри проасадовской коалиции из-за риска попасть под американо-израильский удар.

Бюджет интересов
Первая задача-максимум Вашингтона на данном этапе сирийской войны – не допустить создания шиитского пояса, особенно его военных баз вблизи Израиля. Вторая – принудить Москву и Тегеран взять на себя бремя содержания основной части разрушенной сирийской территории. Подчеркнем: речь не идет о восстановлении, поскольку по утверждению самого Башара Асада, урон от войны составляет порядка 400 миллиардов долларов, и даже пятая доля этой суммы неподъемна для России и Ирана.
В лучшем случае можно рассчитывать на привлечение инвесторов, в том числе из КНР, после гипотетической стабилизации военно-политической обстановки для поддержания на минимально приемлемом уровне функционирования инфраструктуры, дабы не допустить исхода оставшегося населения и создать условия для частичной окупаемости затрат. Разумеется, в интересах врагов России нанести нам как можно больший экономический урон, поскольку, чем дольше идут военные действия, тем значительнее траты на содержание подконтрольных территорий. США и их сателлиты рассчитывают именно на это.
Участие в войне оценивается пропорцией эффективность-затраты, то есть отношением полученных военно-политических, стратегических и экономических выгод к затраченным на их достижение ресурсам. Задача России не допустить, чтобы затраты превысили результат. Кроме того, важно понимать, что речь идет именно о наших национальных интересах, а не узких групп, например ведомственных, поскольку для некоторых политических и бизнес-страт война в Сирии исключительно выгодна. Данное противоречие – несовпадение, а порой и противоположность узкогрупповых и общенациональных интересов является системной угрозой и ее необходимо всегда учитывать.
С точки зрения национальных интересов России положение в САР не обнадеживает. Правительственные войска, а также околоасадовские формирования, на практике ему не подчиняющиеся, но выступающие на одной с ним стороне, уже три года как перестали быть главенствующей силой. Основная тяжесть войны на плечах России и Ирана – на них приходится не менее 80 процентов людских и материально-технических ресурсов всей коалиции. Следовательно, не Москва и Тегеран союзники Дамаску, а напротив, сирийцы выступают в роли прокси-сил для обоих. В этом и состоит одна из ключевых долгосрочных угроз – президент Асад не самодостаточен и сделать его таковым едва ли возможно, что вынуждает тратить ресурсы на его поддержку. При этом вывод войск из Сирии означает с высокой вероятностью возврат к ситуации на конец лета 2015 года со всеми вытекающими последствиями.

Ресурсная головоломка
Проблема есть и в Иране. Причины его вхождения в сирийскую войну весьма противоречивы. С одной стороны, коллективная агрессия против САР была направлена и против Тегерана, поскольку включала перехват контроля над дружественной страной и стратегическими транзитными путями. Как следствие Иран мог лишиться влияния в "золотом звене" шиитского пояса, создание которого встраивается в логику экспорта исламской революции, проводимого главным образом КСИР и консервативными кругами страны. Отсюда первая причина иранского участия в войне: сохранение у власти правительства Асада и защита шиитских святынь в Сирии. Однако вторая задача – закрепление влияния в САР как части стратегии экспорта исламской революции реализуется во многом благодаря войне. Она, как ни парадоксально, является для Тегерана и угрозой, подлежащей купированию, и возможностью соединить через территорию страны проиранские Ливан и Ирак с самим Ираном, создать военно-политический и религиозный союз. Проблема опять же в соотношении эффективность-затраты: сумеет ли Тегеран достигнуть стратегического результата и не надорваться? В войне проявляются и узковедомственные интересы, поскольку главным мотором распространения влияния ИРИ является КСИР, что отвечает как его идеологическим императивам, так и сугубо материальной заинтересованности. Ведение войны за пределами страны означает перенаправление ресурсов структуре, организующей боевые действия. Как следствие, военно-идеологическая экспансия и интересы ряда политических кругов вступают в неустранимое противоречие с необходимостью развития ИРИ. Экспансия ударными темпами сжигает ресурсы, столь нужные в сложной экономической ситуации, особенно при возобновляемых старых и грядущих американских санкциях. Это создает заинтересованность России в дальнейшем присутствии в Сирии, что одновременно несет и серьезные риски.
"Экспортная" стратегия КСИР означает неизбежное усиление протестных настроений внутри Ирана. Одним из первых "звоночков" стали антиклерикальные выступления по всей стране на рубеже 2017–2018 годов, с большим трудом взятые властями под контроль. Разумеется, нельзя отрицать и участия внешних игроков, заинтересованных в дестабилизации Ирана, но причины протестов были сугубо внутренними. Вереница гробов солдат и офицеров КСИР. Коррупция, множащаяся в условиях затяжной войны. Пока положение не выглядит критическим, но опасные тенденции налицо. В КСИР понимают ситуацию и пытаются ее разрулить, попутно преследуя иные цели. Речь идет о перенаправлении огромного пассионарного элемента из иранцев, а также десятков тысяч беженцев из Афганистана, Пакистана, других стран, создающих дополнительное социальное напряжение внутри страны, в зону конфликта, где люди перемалываются в ходе боевых действий либо распределяются на территории, которую ранее населяли представители других этноконфессиональных групп. Такая стратегия призвана решить две задачи: снизить уровень социального напряжения в Иране и закрепиться на территории САР через лояльное население из пришлых шиитов. Смысл понятен. Война в Сирии закончится, а социальная, этноконфессиональная и экономическая турбулентность может длиться неограниченно долго. Значит, необходимо создать надежные плацдармы, чтобы на случай новой угрозы иметь лояльных жителей, из которых проще набирать прокси-войска для защиты своих стратегических интересов. 20 процентов шиитов на подконтрольных Ирану территориях в Сирии с общим населением порядка 17,2 миллиона человек позволяют, если провести аналогию с ополчением Басидж, поставить под ружье от нескольких сотен тысяч до миллиона человек. Подобный подход радикален, но весьма рационален. Осуществив свои планы, Тегеран усилит позиции, что и вызывает жесткую реакцию геополитических противников.

Слабое звено конфликта
В наших интересах избежать сценария, в котором Иран терпит поражение. Если США, Израиль и ряд стран Персидского залива сумеют вытеснить проиранские силы из Сирии, это грозит катастрофой для персидского государства, что вряд ли могло случиться еще три-четыре года назад. На сегодня в войну вложены гигантские людские и материальные ресурсы. Поэтому гипотетический провал стратегии шиитского пояса в перспективе способен оказать крайне деструктивное воздействие на иранское общество, спровоцировав антиклерикальный взрыв, чем, несомненно, воспользуются внешние игроки, направив туда наемников и террористов, подстегнув через свою агентуру сепаратизм курдов, азербайджанцев, белуджей.
Мнение, будто сирийская схема не сработает против Ирана, ошибочно, поскольку интервенция осуществляется не напрямую, что связано с высокими рисками, а опосредованно, когда ставка делается на иррегулярные формирования, чей стратегический тыл – весь мир. В войнах нового типа мобилизационная база врага практически неисчерпаема, а ВС страны-мишени сами вынуждены участвовать в разрушении ее инфраструктуры в борьбе с сетевым, децентрализованным противником, рассеянным по стране.
В поражении Ирана и состоит вторая ключевая угроза для России. Чтобы понять это, нужно взглянуть на карте на колоссальную дугу, тянущуюся от Средиземного моря до Центральной Азии. Почти на всем ее протяжении наблюдается нестабильность. Иран – единственная страна от Сирии до Афганистана, которую нельзя назвать failed state, и при всех проблемах ситуация там под контролем. Повторение Ираном судьбы Сирии обрушит обстановку в трансрегиональном масштабе с последующей дестабилизацией Закавказья и Средней Азии, то есть в уязвимом для России звене, инициирует гигантские миграционные потоки.
Решение этой проблемы – одна из важнейших задач нашего руководства. Необходима стратегия, способствующая укреплению Ирана в долгосрочной перспективе, что объективно в интересах России. Нельзя допустить, чтобы Москву использовали для выдавливания Тегерана. С другой стороны, если аятоллы стремятся распространить свое влияние в Сирии, им в этом надо помочь, но после достижения данной цели следует до минимума сократить наше прямое военное присутствие.
Поскольку заинтересованность в создании шиитского пояса сохраняется, Иран и должен нести бремя содержания территорий. В наших интересах развивать торгово-экономические отношения на этом направлении, но не дотировать его и тем более не обеспечивать военно-силовое прикрытие.