Дискуссия о коллективизации, да и других исторических процессах в СССР до сих пор упирается в черно-белую схему: либо Сталин - кровавый тиран, то есть ничему хорошему при нем было взяться неоткуда, либо он великий государственный деятель, и все при нем было идеально.

Чтобы выйти за эти идеологические рамки, американские ученые Марианна Кэмп (Университет Вайоминга) и Рассел Занка (Северо-восточный университет Иллинойса) пошли путем устной истории – они взяли интервью у живых участников коллективизации в Узбекистане. Ведь в этой республике, где более трех четвертей населения трудилось в сельском хозяйстве, именно коллективизация буквально принесла сталинизм в каждый дом. Как дехкане вступали в колхозы? Кто шел в первых рядах, а кто пытался остаться в стороне и почему? Как работали агитаторы? И главное, насколько полезными для себя жители республики считали колхозы, а насколько – ощущали их проявлением гнета пришлых пролетариев? На эти вопросы и попытались ответить американские исследователи.

Кто победил, кто побежден

В 2001-2004 годах Камп и Занка вместе со своими коллегами из Узбекистана провели интервью со 125 информантами (75% – мужчины) в семи областях республики – Андижанской, Наманганской, Ферганской, Ташкентской, Хорезмской, Кашкадарьинской и Бухарской. Родились опрошенные в период с 1905 до 1925 года, и во время коллективизации многие из них были еще детьми или подростками. Сами они определяли имущественный статус своей семьи, пользуясь категориями, которые тогда использовала советская власть: богатые, середняки, бедняки. Более того, соотношение этих трех групп в выборке удивительным образом совпало с реальным соотношением их в обществе в двадцатые годы прошлого века (по данным переписей).

Устная история как источник информации о прошлом предполагает, что память человека, будучи индивидуальной по форме, социальна по содержанию. Таким образом, воспоминания многих людей дают уже более-менее убедительную картину прошлого. Конечно, память очень гибка, уязвима и постоянно "переписывается" по ходу жизни под воздействием новых событий и изменившихся идеологических установок. Но ученые уверены в достоверности своих выводов по трем причинам. Во-первых, коллективизация – не самая табуированная и вызывающая острые политические споры тема, во всяком случае, в Узбекистане. Во-вторых, историки приложили максимум усилий к тому, чтобы выяснить источник каждого факта – кто именно и что рассказал, знает ли информант о произошедшем с чьих-то слов или это его личные воспоминания. В-третьих, информантам из далеких друг от друга районов и колхозов процессы и сюжеты вспоминались почти одинаковые. Наконец, ученым важны были не отдельные локальные факты, а проблемы общего характера – кто и почему шел в колхоз, как работали агитаторы, кто от коллективизации выиграл, а кто проиграл.

В итоге выяснилось, что семьи двенадцати человек из числа опрошенных пережили раскулачивание со всеми его ужасами: их отцов и вообще родственников-мужчин расстреливали, ссылали в другие области, заставляли обрабатывать плохие земли в своих кишлаках. Эти информанты вспоминали, что их семьи до большевистской революции помогали бедным, но все равно подверглись репрессиям. Однако большинство опрошенных (113 человек) не пострадали от раскулачивания и пошли в колхоз, получив затем земли бывших богачей.

Чужаки держались в тени

Когда в ноябре 1929 года началась массовая коллективизация, у многих бедных дехкан уже был опыт участия в земельных кооперативах и получения разного рода "подарков" от государства. Как выяснилось, самым частым мотивом для вступления в колхоз оказалась бесплатная раздача продовольствия.

"Колхоз организовал как артель, некто Исаев, красный партизан. Он пригласил людей на самовар и сказал: "Товарищи, я создам для вас колхоз". Они захватили скот и 15-20 гектаров земли у богачей. Те, кто работал, получили муку и масло. И сказали остальным: "Почему вы не вступаете? Дадут муку и масло", – вспоминает Шарофутдин из Ферганы, 1911 года рождения.

Для бедняков все вышеописанное было достаточно сильным аргументом в пользу коллективизации, а вот середняки упорствовали в желании вести индивидуальное хозяйство. Поэтому их принуждали входить в колхоз: не позволяли больше нанимать батраков, без которых они разорялись, или конфисковывали скот.

"На собрании сказали: "У нас ваши лошади и ваша земля. Вы хотите вступить в колхоз? Тогда распишитесь здесь или поднимите руку" (Мукимджон, 1902 г.р., Фергана).

Примечательно, что одни и те же события колхозниками описываются и как свободный выбор, и как принуждение. Почти все информанты подчеркивали разнообразие ситуаций в своих кишлаках: мы вошли в колхоз, потому что хотели, а вот других заставили. Или, наоборот: нас принудили, а вот соседи вступили в колхоз с радостью.

Бедному большинству из числа дехкан колхозы были по душе.

"У богатых была почти вся земля. И во время коллективизации мы сказали: захватим землю! Конечно, богатые были недовольны, а бедные – счастливы… Нам дали три гектара. Хозяев схватили, посадили на телеги и отправили в Сибирь… Я был счастлив. Советское правительство помогло мне, дало образование. Если бы не правительство, что бы я делал? Работал батраком у богачей", – вспоминает Хайитбой из Намангана, которому в начале коллективизации было 19 лет.

Таким образом, коллективизацию приветствовали не только из желания отнять чужую собственность – многим беднякам и сиротам колхоз гарантировал кусок хлеба. При этом чужаки часто оказывались лишь инициаторами коллективизации. Потом уже в действие вступали местные силы, и коллективизация становилась орудием в локальных конфликтах.

Рустам (1912 г.р.) вспоминает, как сперва началась кампания против баев, и "юноши русского вида" обыскали их дом и конфисковали золото у отца. Потом, в 1927 году, "Раджаб-угли забрал у богатых 5000 овец и организовал первый совхоз (где бедным даже платили зарплату)". Вели коллективизацию местные – Раджаб-угли и еще один человек, которого убили в 1929 году. "Убили и выкинули труп в арык. Мой отец, дядя и старший брат поливали урожай, и тут вода перестала течь. Они подошли к арыку и нашли обезглавленный труп". Один из братьев работал в сельсовете, он вызвал милицию, и противников коллективизации, то есть предполагаемых убийц, арестовали и приговорили к смертной казни. Сам Рустам говорит, что его семья, несмотря на конфискацию золота, была за коллективизацию.

Сражались языками и оружием

Чтобы убедить тысячи узбекских кишлаков войти в колхозы, необходимо было подготовить множество активистов и агитаторов. В их число вошли и 438 "двадцатипятитысячников" из других регионов СССР. Однако шансы на успех у тех, кто не владел узбекским языком и не знал местной специфики, стремились к нулю, так что "русские агитаторы" составляли лишь несколько процентов от общей массы активистов.

Хайрулло (1921 г.р.) не забыл, как множество его односельчан агитировали за коллективизацию. Абдулло (1919 г.р.) из Кашкадарьинской области хорошо помнит заседания ревкома, где местные заседали наряду с представителями центра. "Агитация велась в форме объяснения, – вспоминает Абдулло. – Они говорили: "дехкане в Бешкенте уже сделали это, теперь вы объединяйтесь, так будет лучше".

Как и в других кишлаках, бедные, в том числе отец Абдулло, пошли в колхоз. Середняки надеялись и дальше хозяйствовать самостоятельно, а богатые "сражались языками и оружием; кто-то даже стрелял, как во времена басмачей". Большинство информантов называет организаторами колхозов местных лидеров и активистов, которые представляли коллективизацию как свой собственный проект и приглашали в нем поучаствовать. Отчасти поэтому колхозы воспринимались не как внедренная чужаками репрессивная форма, а как шанс зажить по-новому у себя, в своем кишлаке.

О роли русских и прочих пришлых в коллективизации упоминает меньшинство информантов. Действовали заезжие, скорее, не как агитаторы, а как организаторы – школ, сельсоветов, моторно-тракторных станций и так далее. На собраниях они выступали в присутствии переводчиков-татар. Влияние русских если и было заметно, то не на уровне деревни, а на уровне района. И тут проницательные узбеки уже отмечали закономерность, ставшую нормой в будущем: "если председатель узбек, то его заместитель точно русский. Если начальник милиции узбек откуда-то, то второй за ним – русский" (Равшан, 1920 г.р., Бухара). Так или иначе, почти все информанты подчеркивают, что "душой" коллективизации были не русские, а местные, то есть их собственные соседи и родственники.

Сверху давление, снизу согласие

Устная история коллективизации приводит к почти парадоксальным выводам. Хотя сталинская инициатива реализовывалась сверху вниз, по плану и под руководством партии большевиков, но она в любом случае была бы невозможна без привлечения искренних активистов на местах. Исследователям "извне", особенно западным, коллективизация обычно представляется тотальным насилием, одним из проявлений советского колониализма, однако многие узбекские дехкане искренне считали ее своим личным делом, выгодным для них самих и членов их семей.

Вероятно, эту двойственность можно объяснить следующим образом: хотя коллективизация и строительство колхозов сопровождались жертвами и репрессиями, у советской власти не было стратегической цели эксплуатировать узбекское село и выкачивать из него ресурсы для русских элит (хотя на практике иной раз именно так и получалось). Основной целью в то время было построение нового общества в рамках общей парадигмы равенства и развития окраин.

"Наиболее разрушительная экономическая и социокультурная программа сталинизма нашла поддержку снизу не из-за своей жестокости, а потому, что она принимала всех и обещала льготы", – резюмируют Камп и Занка.

Более того, сами узбекские руководители не просто брали под козырек, получая приказы из Москвы, а успешно использовали их как возможность самим "взломать" традиционное общество и прочно утвердиться в качестве его лидеров. Да, коллективизация пришла в Узбекистан не потому, что дехкане захотели хозяйствовать по-новому, а по воле Сталина и ВКП(б). Однако колхозы не могли бы возникнуть, если бы критическая масса крестьян не поверила, что они принесут пользу, если бы им не выделили ресурсы и не научили бы, как можно перестроить свою жизнь.

Артем Космарский