Тимофей Бордачев

Запад – за исключением сравнительно небольшого сегмента энергетического сектора – не рассматривает центральноазиатские государства в качестве пространства ресурсного освоения. Это может сделать политику США и Европы в регионе производной не от их собственных интересов развития, а от стремления ограничить ресурсы развития для России и Китая. Кроме того, очевидно, что в случае социально-экономического взрыва в одной из стран Центральной Азии или резкого усиления там террористической активности основная нагрузка в вопросе приема беженцев будет неизбежно принята на себя Россией. Эта предопределенность позволяет европейцам и их союзникам в США легкомысленно смотреть на перспективы внутрирегиональной безопасности. Что в условиях "стратегической фривольности" Запада может привести к опасным провокациям.

Современный мир предлагает малым и средним государствами широкие возможности альтернатив при выстраивании отношений со своими великими соседями, а на сами могущественные державы, наоборот, накладывает множественные ограничения. При кажущемся своем всесилии, США, Россия или Китай стеснены массой обстоятельств в отношениях даже со своими формальными союзниками. В свою очередь те же Турция, Иран, Южная Корея, европейские государства (хотя эти – в наименьшей степени) гораздо более свободны в выборе.

Этот структурный признак мировой политики в наши дни необходимо учитывать. Если, конечно, не ориентироваться на стилистику, присущую действиям современной американской администрации и уже приносящую влиянию США в мире больше вреда, чем пользы. В полной мере он касается одного из важнейших для России регионов – Центральной Азии, или, лучше сказать, Центральной Евразии.

28 сентября в столице Таджикистана Душанбе состоится саммит глав государств СНГ, в котором примет участие Президент России. В октябре состоится его визит и в Узбекистан. В современных условиях Россия, очевидно, не может пренебрегать ни одним многосторонним форматом или государством, находящимися на непосредственном периметре ее безопасности. Важным достижением стала поддержка Москвой казахстанской инициативы евразийской экономической интеграции – первого в истории евразийского пространства примера рационального сотрудничества суверенных государств ради совместного достижения национальных целей развития. Но какова должна быть долгосрочная российская стратегия в регионе, расстояние от которого до индустриальных центров России на Урале составляет не более трех – четырех сотен километров? И какие естественные ограничители эта стратегия должна будет учитывать?

Эта географическая близость определяет значение региона Центральной Евразии в российской внешней политике и политике безопасности. А его значительная удаленность от Западной Европы, не говоря уже о США, может сделать судьбу молодых государств бывшей советской Центральной Азии предметом дипломатической и, как это часто бывает, не всегда ответственной игры противников России на Западе. Более того, этот риск значительно усиливается в контексте борьбы, которую США разворачивают против Китая. Не случайно политика китайских властей в Синьцзян-Уйгурском автономном районе стала в последние месяцы предметом особой озабоченности для европейских и американских средств массовой информации.

Стратегическая цель партнеров России и Китая на Западе состоит в том, чтобы любой ценой сформировать у стран региона восприятие себя в качестве самостоятельной и изолированной от своих великих соседей на севере и востоке геополитической общности. Долгое время мудрость лидеров центральноазиатских государств и их способность даже в самых сложных условиях после распада СССР поддерживать дружеские отношения с Россией купировала усилия, направленные на достижение этой цели. Сейчас нельзя сказать, что современный макрорегиональный контекст представляет собой препятствие для осуществления задач, которые ставят перед собой яркие интеллектуалы на Западе. И относиться к их усилиям и России, и Китаю нужно со всей серьезностью.

Более активное, чем ранее, проникновение в Центральную Азию китайского экономического, а за ним и политического влияния, не создает для России никаких проблем или вызовов. Именно на осознании этого факта был во многом основан стратегический выбор 2015 года в пользу сотрудничества, или "сопряжения", евразийской экономической интеграции и "Экономического пояса Шелкового пути" (ныне: "Один пояс, один путь"). Но одновременно китайское появление привело и к неизбежным сложностям. Во-первых, инвестиционная активность КНР и стилистика взаимодействия с местными властями и сообществами дала недоброжелателям объективные возможности для обвинений Китая в "неоколониализме с китайской спецификой". Приходится признать, что несмотря на то, что он искусственно раздувается извне, страх попасть под китайское влияние в Центральной Азии гораздо выше опасений по части якобы существующих имперских амбиций России.

Во-вторых, само по себе присутствие в Центральной Азии уже не одной, а двух сверхдержав неизбежно создает для ее государств стимулы искать им баланс. Этот баланс может создаваться либо в форме активизации сотрудничества с третьими игроками, либо через выстраивание более устойчивых микрорегиональных конструкций. При этом специфика ситуации в том, что – в отличие от европейской части СНГ – внерегиональные игроки не могут предложить странам Центральной Азии в той или иной форме ассоциировать себя с уже сложившимися интеграционными объединениями. Это и хорошо, и плохо.

Хорошо потому, что в отличие ситуации, приведшей к украинской трагедии, перед региональными средними и малыми государствами не стоит проблема жесткого выбора. Плохо потому, что Запад – за исключением сравнительно небольшого сегмента энергетического сектора – не рассматривает центральноазиатские государства в качестве пространства ресурсного освоения. Это может сделать политику США и Европы в регионе производной не от их собственных интересов развития, а от стремления ограничить ресурсы развития для России и Китая. Кроме того, очевидно, что в случае социально-экономического взрыва в одной из стран Центральной Азии или резкого усиления там террористической активности основная нагрузка в вопросе приема беженцев будет неизбежно принята на себя Россией. Эта предопределенность позволяет европейцам и особенно их союзникам в США достаточно легкомысленно смотреть на перспективы внутрирегиональной безопасности. Что в условиях окончательно оформившейся "стратегической фривольности" в поведении Запада может привести к опасным провокациям. Тем более что после относительного замирения в Сирии соблазн направить радикальные силы в наиболее безопасном для экономических и политических интересов США и их союзников направлении могут оказаться достаточно велики.

В свою очередь Россия и Китай более чем кто-либо заинтересованы в стабильности политических режимов и систем в Центральной Азии. Но пока они не смогли в достаточной степени выработать общее видение оптимальной модели поддержания этой стабильности. А также того, какие внешние гарантии для этого могли быть предложены без риска спровоцировать дискуссии об ограничении фактического суверенитета их региональных партнеров. Здесь, по всей видимости, работающей альтернативой могли бы стать последовательные усилия по укреплению и институционализации уже существующих многосторонних площадок. В этом отношении перспективным партнером могла бы стать Индия. Более активное вовлечение в евразийские дела Дели одновременно может расширить возможности выбора для малых и средних государств и не будет нести в себе априори враждебного России и Китаю интеллектуального и политического заряда.

Одновременно важным представляется обновление стратегического дискурса по региональной проблематике. В современных условиях становления мегарегионов имело бы смысл поставить вопрос об адекватности используемой применительно к этому региону терминологии. Известно, что первым выделил Центральную Азию в качестве субрегиона немецкий путешественник и один из основателей науки "география" Александр Гумбольдт. Возможно сейчас имело бы смысл говорить не об узкой группе государств, тем или иным образом вычленяемых из общего континентального пространства, а о Центральной Евразии – регионе, органично инкорпорированном в формирующееся более широкое сообщество равных.

Таким образом, долгосрочная стратегия России в Центральной Евразии в своей оптимальной форме могла бы ориентироваться на дальнейшее укрепление многосторонних институтов с участием как крупных (Россия, Индия, Китай), так и малых и средних игроков. Евразийский экономический союз, разумеется, выступает в качестве необходимого интеграционного ядра, отношения между участниками которого характеризуются большей глубиной и продвинутостью, вплоть до реализации четырех свобод передвижения – товаров, капиталов, услуг и рабочей силы. Но также необходимо учитывать, что неизбежные ограничители интеграции в случае с другими государствами Евразии делают неизбежными и более гибкие формы международного взаимодействия. В конце концов, его главной задачей, вполне отражающей российские интересы, является поддержание стабильности. Вызовы для этой стабильности имеют сейчас преимущественно внерегиональный характер.