Василий Розанов. Русский Нил
он был цветком нормальной русской жизни
Егор Холмогоров
10/03/19

100 лет назад в Сергиевом Посаде умер Василий Розанов.

Признаться честно, я никогда не любил Розанова. Вся розановская струя в русской литературе и публицистике - Галковский, Крылов, Ольшанский, меня в этом смысле удивляла.

Раздражали розановская двусмысленность и двуличность, метания между юдофобией и юдофилией, слезливость и саможаление, неоязыческая муть, совершенно непонятная в виду моей влюбленности в ортодоксию.

Когда я был моложе, Розанов казался слишком глупым для меня. Теперь я кажусь себе слишком глупым для Розанова. Возможно мне не хватает ума, чтобы мыслить неправильно и таланта, чтобы двоиться. Возможно, я не умею мыслить как Розанов по тем же причинам, по каким не вожу машину - расшибусь.

Однако я регулярно открываю Розанова и нахожу у него чудо мысли.

"Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И все понятно. И не надо никаких слов.
Вот чего нельзя с иностранцем".

А оказавшись два года назад на его и Леонтьева могиле искренне и от всей души молился.

Да. Я устроен по другому. Не лучше, возможно, просто по другому. Розанов был женат вторично, то есть по тогдашним законам неженат. И за это по сути возненавидел Церковь, чьи законы встали на пути его семейного. Я женат, если верить википедии, в четвертый раз, и моя жизнь это такая чреда личных катастроф, однако Церковь - это единственное, что я по настоящему люблю. Еще Россию и русских, но Россия и русские и есть Церковь, а Церковь и есть русские и Россия. Ломать святой дом только потому, что он устроен не по твоим грехам…Так ты ведь потому в него и пришел, что он так устроен - был бы он устроен по другому, ты бы в него и не пошел бы.

Розанов и евреи. Я никогда не понимал ни его ненависти, ни притяжения, потому что жил уже в советски-постсоветской среде, учился в школе, которую все в глаза называли "ешивой" и попросту евреев никогда не боялся. Они меня боялись. Вот Зильбертруд всем рассказывал, что придет Холмогоров и зарубит его топором. А я Зильбертруда не боялся. Но ужас Розанова из его контекста мне понятен и понятен его стокгольмский синдром.

В результате я всю жизнь цитирую Розанова даже и не любя. Чудо цитаты. Перлы. Выкопанные в ворохе тех самых опавших листьев (а ведь среди опавших листьев большая часть - полусгнившие). Если бы я имел привычку собирать в книги все, что прочел и записал (не дай Бог кому-то придет в голову посмертно издавать мои соцсети - позор будет), тоже мусора было бы изрядно, да и в опубликованном мусора больше половины.

А у Розанова есть чистые есть жемчужины.

"У нас нет совсем мечты своей родины. И на голом месте выросла космополитическая мечтательность.
У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть.
У француза - "сhere France", у англичан- "Старая Англия". У немцев-"наш старый Фриц". Только у прошедшего русскую гимназию и университет - "проклятая Россия".
Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии "ниспровержения государcтвенного строя".
Щедрин смеялся над этим. "Девочка 16-ти лет задумала сокрушение государственного строя Хи-хи-хи! Го-го-го!"
Но ведь Перовская почти 16-ти лет командовала 1-м марта. Да и сатирик отлично все познал - "Почитав у вас об отечестве, десятилетний полезет на cтену".
У нас слово "отечество" узнается одновременно со словом "проклятие"
Посмотрите названия журналов "Тарантул", "Оса" Целое издательство-"Скорпион" Еще какое-то среднеазиатское насекомое (был журнал) "Шиповник".
И все "жалят" Россию "Как бы и куда ей и пустить яда"
Дивиться ли, что она взбесилась.
И вот простая "История русского нигилизма"109
Жалит ее немец Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол.
И в середине всех, распоясавшись, "сам русский" ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины…

Я учился в Костромской гимназии, и в 1-м классe мы учили "Я человек, хотя и маленький, но у меня 32 зуба и 24 ребра"110 Потом-позвонки.
Только доучившись до VI класса, я бы узнал, что "был Сусанин", какие-то стихи о котором мы (дома и на улице) распевали еще до поступления в гимназию:
…не видно ни зги!"
…вскричали враги.
И сердце замирало от восторга о Сусанине, умирающем среди поляков.
Но до VI класса (т. е. в Костроме) я не доучился. И очень многие гимназисты до IV-го класса не доходят: все они знают, что у человека "32 позвонка", и не знают, как Сусанин спас царскую семью.
Потом Симбирская гимназия (II и III классы) - и я не знал ничего о Симбирске, о Волге (только учили-"3600 верст", да и это в IV-м классе). Не знал, куда и как протекает прелестная местная речка, любимица горожан,-Свияга.
Потом Нижегородская гимназия. Там мне ставили двойки по латыни, и я увлекался Боклем! Даже странно было бы сравнивать "Минина и Пожарского" с Боклем: Бокль был подобен "по гордости и славе" с Вавилоном, а те, свои князья,- скучные мещане "нашего закоулка".
Я до тошноты ненавидел "Минина и Пожарского" - и собственно за то, что они не написали никакой великой книги вроде "Истории цивилизации в Англии".
Потом университет. "У них была реформация, а у нас нечесаный поп Аввакум". Там - римляне, у русских же - Чичиковы.
Как не взять бомбу; как не примкнуть к партии "ниспровержения существующего строя".
В основе просто.
Учась в Симбирске - ничего о Свияге, о городе, о родных (тамошних) поэтах - Аксаковых, Карамзине, Языкове, о Волге-там уже прекрасной и великой.
Учась в Костроме - не знал, что это имя - еще имя языческой богини; ничего - о Ипатьевском монастыре. О чудотворном образе (местной) Феодоровской Божией Матери - ничего.
Учась в Нижнем - ничего о "Новгороде низовыя земли", о "Макарии, откуда ярмарка", об Унже (река) и ее староверах.
С 10-ти лет, как какое-то Небо, и Вера, и Религия:
"Я человек, хотя и маленький, но у меня 24 ребра и 32 зуба", или наоборот, черт бы их брал, черт бы их драл".

В Розанове очень важно это Поволжское начало. Именно оно, его костромское происхождение, задает его вкус к плотному быту, нечто кустодиевское в его вкусе жизни, когда пудовую восковую свечку и запах из просвирной он предпочтет Халкидонскому Догмату.

Мы сейчас совершенно этого не помним и не осознаем, так как большевики совершенно убили старую Волгу, бывшую некогда средоточием России, ее центром и ее променадом, пространством благополучия и достатка, ее вкуса жизни. Мы можем представить этот приволжский мир только по литературе и отчасти по живописи, как у того же Кустодиева, но лишь малыми обрывками. Между тем, Розанов был поволжец вырванный из этого мира, но сохранивший его неосознанные предрассудки, его стиль, его ценности, и перенесший их в свое "большое" мышление.

Это "волжское" самосознание отразилось у него в очерках "Русский Нил", опубликованных в 1907 году как путевые впечатления от плавания на волжском пароходе. Думается этот очерк - своего рода ключ ко всему розановскому мировоззрению:

"Волга наша издревле получила прозвание "кормилицы". "Кормилица-Волга"… Кроме этого названия, она носит другое и еще более священное - матери: "матушка-Волга"… Так почувствовал ее народ в отношении к своему собирательному, множественному, умирающему и рождающемуся существу. "Мы рождаемся и умираем, как мухи, а она, матушка, все стоит (течет)"-так определил смертный и кратковременный человек свое отношение к ней, как к чему-то вечному и бессмертному, как к вечно сущему а живому, тельному условию своего бытия и своей работы. "Мы - дети ее; кормимся ею. Она - наша матушка и кормилица". Что-то неизмеримое, вечное, питающее…

Много священного и чего-то хозяйственного. И "кормилицею", и "матушкою" народ наш зовет великую реку за то, что она родит из себя какое-то неизмеримое хозяйство, в котором есть приложение и полуслепому 80-летнему старику, чинящему невод, и богачу, ведущему многомиллионные обороты; и все это "хозяйство" связано и развязано, обобщено одним духом и одною питающею влагою вот этого тела "Волги", и вместе бесконечно разнообразно, свободно, то тихо, задумчиво, то шумно и хлопотливо, смотря по индивидуальности участвующих в "хозяйстве" лип и по избранной в этом хозяйстве отрасли. И вот наш народ, все условия работы которого так тяжки по физической природе страны и климату и который так беден, назвал с неизмеримою благодарностью великую реку священными именами за ту помощь в работе, какую она дает ему, и за те неисчислимые источники пропитания, какие она открыла ему в разнообразных промыслах, с нею связанных. И "матушка" она, и "кормилица" она потому, что открыла для человеческого труда неизмеримое поприще, все двинув собою, и как-то благородно двинув, мягко, неторопливо, непринужденно, неповелительно".

Вот она тайна самого Розанова - "много священного и чего-то хозяйственного", связанного с материнской рождающей и кормящей стихией. Оказывается его культ - это не культ быта, но культ хозяйства, возделывания в согласии с природой и сакрализация этой хозяйствующей природы. Отсюда его идеологический уклон к язычеству. Вырасти Розанов, к примеру, в Поморье, у стен Соловецкого монастыря, или, к примеру, рядом с Валаамом, он лучше бы узнал что такое хозяйство духовного, монашеского типа, торжествующее даже над самой неблагодарной и суровой природой. И его подход к Христианству был бы в течение жизни совсем иным.

С годами меня все больше поражало, сколько он сам работал. Большая семья. Надо держать. И он работал день и ночь, ночь и день. От количества написанных им статей приходишь в растерянность. Мне бы не достало двусмысленности писать как он одновременно в "Новое время" и к социалистам, что, когда вскрылось, вызвало изрядный скандал. Но мотив, почему человек так мог поступить, очень хорошо понятен. Работать надо, семью кормить, остальное не важно.

Розанов был певцом того самого мироощущения с которым "разобралась" революция босяков и недоучек - трудового, работящего, сосредоточенного на собственности. Отсюда его самые болезненные и убийственно точные замечания о русском характере:

В России вся собственность выросла из "выпросил", или "подарил", или кого-нибудь "обобрал". Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается… Вечно мечтает, и всегда одна мысль: - как бы уклониться от работы.

Торжество нетрудового начала над трудовым и сгубило Россию и убило самого Розанова. В какой-то момент налаженная фабрика писательского беспробудного труда сломалась и он просто умер с голоду. Большая часть революционных смертей это были смерти работящих людей, которые привыкли работать, но работа вдруг исчезла, ее упразднили, уничтожили, запретили. И эти люди попросту умерли.

Дорогой, милый, Борис Александрович!
Поищите, поспрашивайте, - купца, домовладельца, - сами подумайте, поразмышляйте: душа моя полна глубокого отчаяния, и с 4-мя детьми (2-я дочь, Вера, ушла в монастырь и счастлива) я замерзаю, в холоде и голоде. Неужели ни один человек в России не захочет и не сможет меня спасти? Что делать: научите, спасите, осветите пути жизни. Воображение мое полно мыслей, я могу и многое могу: но я - ничего не умею. Однако способен чистить сапоги, ставить самовары, даже носить воду, и вообще способен к "домашним услугам". Не говоря о "чудных вымыслах", к которым храню дар как Фет. Крепостное право я всегда рассматривал как естественное и не унизительное положение для таких лиц или субъектов как я: ну, что же, мы не находим себе места в мире, мы не находим модуса, формы труда. Мы не можем изобрести, придумать: как нам жить? И мы можем стать только за спину другого, сказав: "веди, защити, сохрани. Мы будем тебе покорны во всем. Послушны, работящи (о лени нет и вопроса). Мы будем все делать тебе. А ты дай нам, и с семьей, которая тоже идет в крепость тебе, - пропитание, хлеб, тепло, защиту".

из письма Розанова В. В. – Б. А. Садовскому
декабрь 1917 г.

Молодому человеку обычно совершенно непонятная эта розановская жалость к себе.

Но тот Розанов, которого как правило все и читают, начиная с "Уединенного", это старый и измученный человек 55-60 лет. Это мысли когда уже устаешь всю жизнь тащить воз, когда понимаешь, что вроде и был чего-то достоин - уж точно не меньше, чем те, кто прошли мимо тебя по жизни маршем, но ничего не удостоился, когда просто уже нету сил и правда становится жалко себя до слез.

Можно, конечно, не давать воли этому чувству и настроению, скрывать его, прятать, храбриться. Но нешто храбрящиеся заканчивают лучше, чем не храбрящиеся.

Самое страшное, что вскрыл Розанов в структуре русской жизни ХХ века - это то, что русского человека некому пожалеть, кроме его самого. Ну может быть только жене, когда она не лежит умотанная бытом.

И ужасный конец.

С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.
- Представление окончилось.
Публика встала.
- Пора одевать шубы и возвращаться домой.
Оглянулись.
Но ни шуб, ни домов не оказалось.

Человек, который всю жизнь зарабатывал тем, что писал, обнаружил, что писать больше некуда и прокормить-защитить-спасти семью попросту не может.

Даже если бы у меня до старости сохранялось это юношеское глупое неприятие Розанова, то и тогда я был бы в ужасе и сострадании от этого конца.

"К читателю, если он друг. - В этот страшный, потрясающий год, от многих лиц, и знакомых, и вовсе неизвестных мне, я получил, по какой-то догадке сердца, помощь и денежную, и съестными продуктами. И не могу скрыть, что без таковой помощи я не мог бы, не сумел бы перебыть этот год. Мысли, и страхи, и тоска самоубийства уже мелькали, давили….

Устал. Не могу. 2-3 горсти муки, 2-3 горсти крупы, пять круто испеченных яиц может часто спасти день мой. Что-то золотое брезжится мне в будущей России. Какой-то в своем роде "апокалипсический переворот" уже в воззрениях исторических не одной России, но и Европы. Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни. В. Р. Сергиев Посад, Московск. губ., Красюковка, Полевая ул., дом свящ. Беляева".

И это самое важное в Розанове. Прав он был или неправ. Чем был хорош и чем был плох. Он был цветком русской мысли, которому должно было расцветать в нашем вертограде. Нянчить детей. Сидеть за нумизматикой. Выходить на веранду. Пить чай с вареньем. Густо намазать варенье на хлеб и закусывать им душистый теплородный чай.

Он был цветком нормальной русской жизни. Жизни с Царем. Жизни с Родиной. Жизни с Верой. Все его метания были полетами бабочки в границах светлого благоухающего луга и ей не надлежало вылетать в ледяную пустыню.

Вот этих вот "Пяти Круто Испеченных Яиц" быть было не должно.

Он отлично это понимал, записывая, что без Царя и Царевен как смысла и средоточия Русской Жизни - все, что он делает - не нужно и бессмысленно.

"Сижу и плачу, сижу и плачу как о совершенно ненужном и о всем мною написанном (классифицирую отзывы - по годам - печать обо мне). Никогда я не думал, что Государь так нужен для меня: но вот его нет - и для меня как нет России. Совершенно нет, и для меня в мечте не нужно всей моей литературной деятельности. Просто я не хочу, чтобы она была. Я не хочу ее дпя республики, а для царя, царицы, царевича, царевен. Никогда я не думал, чтобы "без царя был нужен и народ": но вот для меня вполне не нужен и народ. Без царя я не могу жить. Посему я думаю, что царь непременно вернется, что без царя не выживет Россия, задохнется. И даже - не нужно, чтобы она была без царя".

Я не Розанов. Я, как пишут в энциклопедиях, "политический деятель". Я сделаю все, что смогу, чтобы Пяти Круто Испеченных Яиц не случилось. Ни со мной, ни с Розановыми нашего времени.

Успею ли? Бог весть.