Роковая ошибка Александра II
Россия упустила свой шанс, ошибочно считая себя частью Европы
Ходаков Игорь
16 апреля 2019
Союз трех императоров

События последних пяти лет – точкой отсчета в данном случае представляется возможным назвать возвращение Крыма – свидетельствуют: мы чужие для Европы и больше того – вне зависимости от намерений российского руководства враждебны ей. По самому факту своего бытия.

Мы подобны в представлении как части обывателей Запада, так и почти всей его элиты потоку, который вдруг приходит в движение и угрожает поглотить Старый Свет. Примерно так писал в "Философии истории" Фридрих Гегель о средневековых монголах. Собственно, в восприятии России романо-германским миром (да и что греха таить, большей частью славянского) принципиально ничего не поменялось.

" Извещая Александра II об образовании Германской империи, Вильгельм I мог заявить: после Бога всем обязан Вашему Величеству "
Но и без нас Запад себя не мыслит, ибо образ врага придает, как ни странно, смысл его существованию, а правящему классу позволяет сравнительно легко управлять напуганным обществом. Нельзя сказать, что страхи эти совсем уж лишены оснований, ибо российские самодержцы начиная с XVIII столетия, вместо того чтобы следовать заданному веком ранее и направленному на освоение Сибири и Дальнего востока (Семен Дежнев, Ерофей Хабаров, Василий Поярков и др.) курсу, с упорством, достойным лучшего применения, пытались стать участниками бесконечных европейских ссор. Довольно быстро западные монархи научилась использовать силу и нахрапистость русского медведя в своих интересах, что в конечном счете стало одной из причин (хотя и далеко не главной) гибели Российской империи.

Однако в истории страны были моменты, когда вектор внешнеполитических приоритетов представлялось возможным радикально изменить. Например, в 1870-е. Увы, Александр II не нашел в себе силы для крутого поворота, а его сын ступил на путь гибельного для державы союза с Францией, обрекавшего Петербург стать теми чужими руками, которыми таскают из огня каштаны для других.

Допускаю, что в качестве контраргумента мне приведут политику Александра III, оставшегося в отечественной истории под прозвищем Миротворец. Да, четвертьвековая передышка от войн и его заслуга. Однако шаги этого монарха на пути создания Антанты не могли принести Петербургу никаких дивидендов, кроме втягивания страны в чуждую ее геополитическим интересам войну, а на исходе XIX века становилось очевидным, что столкновение Франции и Германии неизбежно. И про индустриальную зависимость от союзников, а значит, утрату части суверенитета, что ярко проявилось в Первую мировую, не стоит забывать. Но сползание в пропасть экономической кабалы и гибельной войны можно было предотвратить. Почему этого не произошло?

Лондон лишний
18 января 1871 года. Версаль. В одной из его зал прусский король Вильгельм I провозглашен германским императором, что свидетельствовало не только о рождении новой державы, но и о радикальном изменении баланса сил в Европе. Еще вчера считавшаяся сильнейшей на континенте империя сколь амбициозного, столь и недальновидного Наполеона III рассыпалась в прах с такой невероятной быстротой, что удивились все, включая немцев.

Своим появлением на карте Второй рейх обязан не только силе германского оружия и военному гению фельдмаршала (в том числе российского) Ханса фон Мольтке Старшего, но и бескомпромиссной поддержке со стороны Петербурга. Антон Керсновский писал в "Истории Русской армии": "Дипломатическая помощь, оказанная Россией Пруссии, была такова, что извещая из Версаля официальной телеграммой Александра II об образовании Германской империи, Вильгельм I мог заявить: "После Бога Германия всем обязана Вашему Величеству..."

Тут же, правда, Керсновский вспоминает Федора Достоевского, находившегося в те дни в Дрездене и ставшего одним из первых свидетелей "зарождавшегося свирепого германского шовинизма". Однако справедливости ради следует отметить, что абсолютно любая империя милитаризирована, агрессивна и не лишена шовинизма. Исключений история не знает, так что удивляться писателю было нечему.

Петербург весьма успешно воспользовался столь своевременным для него разгромом Франции и посредством ноты канцлера Александра Горчакова в одностороннем порядке отказался выполнять унизительные статьи Парижского договора, приступив к возрождению Черноморского флота. Разумеется, Лондон не испытал восторга от подобного шага, ибо призрак русского медведя, наваливающегося всеми лапами на жемчужину британской короны – Индию, вновь ожил в воображении английских политиков, особенно на фоне успешного продвижения войск генерал-адъютанта Константина Кауфмана в Средней Азии.

" Павлу I и Наполеону удалось заключить естественный союз против Англии, за что русский самодержец поплатился жизнью "
Из Туманного Альбиона последовал протест, не имевший, впрочем, последствий. Неуязвимая со стороны моря Британия со времен Столетней войны не располагала достаточными военными силами для реализации своих намерений на континенте, поэтому неизменно искала точку опоры в европейских монархиях, готовых соблазниться на английские деньги и проливать кровь, в том числе ради геополитических интересов заморского льва. Именно интересов, ибо союзников у Лондона, по словам Генри Пальмерстона, никогда не было.

В Семилетнюю войну точкой опоры для Великобритании стала Пруссия, сражавшаяся против доминировавшей в Старом Свете Франции, в наполеоновскую эпоху – Россия, искусно втянутая Лондоном в чуждое ей противостояние, которого Бонапарт вовсе не желал. Правда, на короткий период Павлу I и Наполеону удалось заключить гораздо более естественный союз против самой Англии, за что русский самодержец поплатился жизнью (если говорить более корректно – в том числе и за это).

А после чрезмерно, с точки зрения Великобритании, громкого голоса в европейском концерте, раздававшегося из Петербурга, коалиция была сколочена и против него. Задача Лондона облегчалась недальновидностью как Наполеона III, так и Николая I. Увы, недальновидностью, на мой взгляд, отличались все русские монархи XIX–XX веков, позволявшие втягивать страну в не отвечавшие ее геополитическим интересам комбинации и ведшие неудачные войны. Даже победоносная Русско-турецкая 1877–1878 годов имела для Петербурга невыгодные со стратегической точки зрения последствия, а раздававшиеся из России сетования в адрес германских сателлитов-болгар: "Что же вы, братушки, мы же вас освободили!" – просто верх политической наивности.

Еще раз подчеркну: попытка проводить самостоятельную внешнюю политику, направленную исключительно на отстаивание интересов России, была робко предпринята Александром II (напомню, что ту же Болгарию в роли проводника российских интересов на Балканах мы потеряли уже при царе-миротворце). Вероятно, наученный горьким опытом Крымской войны, он еще ранее сына осознал, что у его империи есть только два союзника: армия и флот. Но выйти из азартной европейской игры Петербург был уже не в состоянии, хотя и вел ее крайне неумело, о чем достаточно свидетельств. И в этом ответ на поставленный выше вопрос.

Борьба за равновесие
Теперь зададимся другим: к чему стремился Железный канцлер, столь бескомпромиссно поддержанный нами в 1870-м (такой же бескомпромиссной поддержки простодушный, по словам внука Николая I великого князя Александра Михайловича, российский император наивно ожидал от него в 1878-м)? Второй после Ришелье мастер Realpolitik, он желал сохранить равновесие сил в Европе, и поэтому, пишет Генри Киссинджер в "Дипломатии", "целью Бисмарка было не дать повода ни одной из держав, разве что неугомонной Франции, вступить в союз, направленный против Германии".

Чтобы подобные перспективы развеялись как дым, Железный канцлер счел необходимым устранить Третью республику с политической сцены и неожиданно для него натолкнулся на противодействие восточного соседа. Следует ли это считать ошибкой Александра II? Вопрос, вряд ли имеющий однозначный ответ. Так, по словам Вадима Цымбурского, давление Петербурга на Берлин во время германо-французского кризиса 1875 года показало миру всю степень зависимости Германии от восточного партнера.

Разумеется, это не радовало Бисмарка и вышло Петербургу боком в 1878 году на Берлинском конгрессе. Великий князь Александр Михайлович, вспоминая о тех событиях, писал: "Русские дипломаты еще раз подтвердили свою репутацию непревзойденной глупости, уговорив императора Александра II принять так называемое дружественное посредничество Бисмарка и таким образом покончить с русско-турецким конфликтом на конгрессе в Берлине".

Что, собственно, произошло в 1875-м? Разгромив Францию, Берлин не только отторг от нее Эльзас и Лотарингию, но и наложил огромную контрибуцию в пять миллиардов франков, причем пятьсот миллионов Париж обязался выплатить уже спустя месяц после ратификации Франкфуртского мирного договора. При этом если России со стороны Берлина делались реверансы, то Париж недвусмысленно и, в общем-то, справедливо назывался основным источником опасности для Второго рейха.

Понять германских политиков немудрено, их главный маэстро – Бисмарк родился в год окончательной победы над Наполеоном, который едва не лишил Пруссию независимости, заставив ее испытать в один день сразу два унижения – под Иеной и Ауэрштэдтом. Только благодаря Александру I королевство не утратило высокого статуса в концерте европейских держав.

Бисмарк не питал иллюзий: военное возрождение Франции будет идти рука об руку с ее жаждой реванша и стремлением вернуть утраченные территории, что и произошло, став одной из причин Первой мировой. Понимал он и стремление Парижа обезопасить свои обширные колонии от все более возрастающего военно-морского могущества Германии, что вряд ли представлялось осуществимым без поддержки господствовавшей на морях и океанах Великобритании.

Однако как планы Железного канцлера коррелировали с его желанием (упомянутым Киссинджером) сохранить равновесие сил в Европе? Для ответа на этот вопрос обратимся к раскладу сил на ее просторах. В отличие от эпохи Священного Союза он оказался существенно изменен, а число ведущих держав сократилось. По большому счету таковой трудно было рассматривать Австро-Венгрию, несмотря на ее амбиции на Балканах. Двуединая монархия, только-только по историческим меркам разгромленная Пруссией, равно как и сравнительно недавно пережившая потрясение в лице венгерского восстания, подавленного силой русского оружия, испытывала острый социально-экономический и этнический кризис.

Внутреннее состояние империи Габсбургов давало мало надежд на ее возрождение в статусе великой державы, скорее наоборот. Соответственно она не имела сил оспаривать превосходство Германии в Центральной Европе и тем паче мечтать о возвращении отторгнутого Пруссией в 1866-м Гольштейна, чем существенно отличалась от Франции – единой в этническом и гораздо более развитой в экономическом плане страны. Кроме того, Париж гипотетически мог воспрепятствовать реализации агрессивных замыслов двуединой монархии на Балканах, где Берлин готов был предоставить Вене карт-бланш. Отчасти это и подталкивало австрийских политиков к более тесному союзу со Вторым рейхом, где им отводилось подчиненное положение.

Окончание следует.

Игорь Ходаков,
кандидат исторических наук
Опубликовано в выпуске № 14 (777) за 16 апреля 2019 года