Как великие авторы и их родственники уничтожали бесценные книги

Сергей САС | Алматы

С детских лет о жизни во Франкфурте Вольфганг Гете помнил две зловещие картинки – череп преступника на копье, водруженном на Мостовой башне, и публичное сожжение фривольного французского романа, о котором говорил: "Право же, трудно представить себе что-нибудь страшнее расправы над неодушевленным предметом!".

Книги пожирал огонь, грызли мыши, проедала плесень. Их сознательно уродовали. Археолог Джон Бэгфорд коллекционировал исключительно титульные листы редких фолиантов. В музее "мусорных находок" городка Вуппертале демонстрировали старинные издания Макиавелли, найденные на свалке Робертом Потом, и экземпляры книжного клондайка, обнаруженного библиофилом Агуштиньу Барбосой в затрапезной продуктовой лавке! Мясник завернул ему копченую колбасу в бумагу, содержащую текст кодекса "Об обязанностях епископов"! Но такие открытия никого не удивляли. Бакалейщики и мясники, портные и оружейники нуждались в дешевом оберточном материале.

Из страниц сворачивали кульки, клеили пакетики, использовали их для сторонней надобности. Портные из пергаментных листов готовили выкройки, сапожники из переплетов вырезали обувные стельки, оружейники из картона мастерили пыжи, женщины крутили папильотки, революционная матросня сворачивала цигарки. Да мало ли на что употреблялись бесценные раритеты! Есть серьезное основание подозревать, что лишь в начале XIX века под нож книжных вандалов попало до трех миллионов книг!

Николай Гоголь сжигает поэму

Книжные тома истребляли не только тупые и равнодушные. К безвременью приговаривали Парацельс, Гоголь, Пушкин. Ученый подпалил на глазах ошалелых студентов Университета Базеля архаичные труды Авиценны и Галена, а классики мировой литературы – собственные второй том поэмы в прозе "Мертвые души" и десятую главу романа в стихах "Евгений Онегин"! Первый превзошел сочинителей в варварстве хотя бы потому, что уничтожение чужого добра уголовно наказуемо, а личного – подвержено лишь общественному порицанию, даже если имеет "цивилизационную ценность".

Отец взял с меня честное слово

Последняя воля неукоснительна к исполнению. Стоит ли винить Анну Михайловну Лучшеву, в предсмертный час велевшую зашить мемуары декабриста Батенькова в подушку и положить в гроб, под голову? Несмотря на увещевания окружающих сохранить документы страдальца для будущих поколений, она взяла клятву с доверенных лиц. И те исполнили ее.

Александр Пушкин сжигает роман

Анна Михайловна не хотела, чтобы всплыли бумажные переживания "святого" человека, испытавшего 20-летнее одиночное заключение в Петропавловке! Гавриил Степанович сочинял в каземате стихи, чтобы не одичать, выучился ходить на руках, вел с прирученным мышонком "философические" беседы. Почти взошел на грань помешательства.

Однако, имея судьбу похлеще, чем у героя авантюрного романа, прятать концы в воду таким инфернальным способом никому не наказывал. Возможно, старушка имела право наложить семь замков на историю человека, с которым бок о бок доживала крайние годы.

Причины стирания всяческих следов пребывания человека на земле могут быть разные. В какой-то мере оправдано распоряжение Вильгельма Рентгена, обязавшего гимназического однокашника бросить в топку результаты своих научных опытов. Нобель знал, что исследованиями интересуются чиновники из военного ведомства, и боялся, как бы они не использовали их во вред.

Душеприказчик Ганс выполнил указание и попал в тюрьму. Но не за то, что вместе с опасными разработками великого ученого в огне исчезли заветные тетрадки с сокровенными мыслями.

Как писатели вправляли мозги пером, пиявками и клизмой

Утраты десятилетних раздумий Василия Качалова не мог простить сыну артиста поэт-имажинист Анатолий Мариенгоф.

– Как легко, Дима, развести костер на даче!

– Мне пришлось сжечь два сундука! Отец взял с меня честное слово.

– Как бы кощунственно ни звучало, но что значат ваши аргументы: "честное слово" и "последняя воля"? Да, с точки зрения общепринятой морали они неотразимы, но дневники Качалова – это история русской культуры моего века! Воображаю, какие проклятия прольют потомки на вашу бедную голову!

Мариенгоф напомнил о тех, кто в мире искусства обязался исполнить роль Герострата. Принявшие на себя такой груз оставались крайними при любом раскладе! Если поджигатель доводил дело до конца, имя предавали анафеме, если не брал грех на душу, становился клятвопреступником.

Невозможно откровенные и беспощадные тайны

Джейн и Кассандра Остин

Оспорить заповедь умирающего – страшный проступок. Лавиния Дикинсон не побоялась нарушить обет, данный сестре – "белой затворнице" Эмили, поручившей бросить в огонь ее стихи и не обронить о ней ни слова. Так и растворилась бы молодая женщина в безвестности, если бы Лавиния не преступила черту. Она обнародовала запретное, а сестра Джейн Остин, Кассандра, схоронила приготовленное к печати!

Джейн, без спроса ворвавшаяся в сферу деятельности мужчин, представляла ошеломительный интерес для любителей романов нравов. Поклонницы ждали выпуск мемуаров от женщины, у которой хватило духу рвать цветы в чужом саду, а литературоведы надеялись пройти по тайным тропам, ведущим в оранжереи.

К сожалению, в записки Джейн старшая сестра вцепилась зубами, лишив биографов ценнейшего материала. Акварелистка Кассандра, в греческой мифологии наделенная Аполлоном даром прорицания, так и не раскрыла тайны скончавшейся Джейн, укрывая ее личную жизнь от домыслов, а потом и вовсе спалила большую часть ее эпистол.

Поэту и переводчику Томасу Муру не забыли загубленных воспоминаний Байрона, переданных для посмертной публикации. Спустя месяц после похорон Мур призвал издателя Джона Мюррея не для переговоров о печати сборника, а для совместного устройства аутодафе! Третьим был Джон Хобхаус. Говорят, приятели пустили красного петуха по настоянию семьи поэта, не осмелившейся предать огласке скандальные детали его жизни, "до невозможности откровенные и беспощадные к окружающим"!

Поступок друзей возмутил просвещенную Европу, только Пушкин одобрительно кивнул головой: "Гори оно огнем!". Сохранилась метка, относящаяся к 1830 году: "19 октября сожжена X песнь". Пиит зашифровал строфы, не надеясь больше к ним вернуться, а потом рука – к огню, огонь – к бумаге…

А ведь Томас мог исполнить данное слово и усилить неугасимый интерес к проделкам Байрона. Тем более что тот сам хотел вынести сор из избы! Дополнительную тень на плетень навела сводная сестра Августа, с которой певец тоски состоял в кровосмесительной связи. После смерти гения любимая сестра, любовница и мать его дочери за короткое время растратила 100 тысяч фунтов стерлингов – все его состояние – расплатилась по кредитам, покрыла карточные долги мужа и сыновей, заткнула рот шантажистам, грозившим разоблачениями. А потом под раздачу попали почтовые раритеты. Им не было цены: многочисленные послания начинались словами "Моя самая дорогая Августа…".

Двойное дно Чивера

Для истории мировой культуры титанов римской поэзии Овидия и Вергилия уберегли соратники. У друзей первого нашлась копия поэмы "Метаморфозы", превращенной в прах; второму, находившемуся на предвечном одре, не позволили обдать жаром эпическую "Энеиду" поэт Луций Варий и критик Плотий Тукка.

Джон Чивер

Ту же роль в судьбе Грибоедова и Кафки сыграли Степан Бегичев и Макс Брод. Александр Грибоедов умолял Степана Никитича: "Манускрипт никому не читать и предать огню". Однако старый приятель, в чьем доме окруженный вниманием и заботой Грибоедов так упоительно сочинял комедию "Горе от ума", не внял просьбе и не обратил рукопись в горстку пепла.

Макс Брод упросил Франца Кафку не сжигать рукописи.

Франц Кафка и Макс Брод

Сжечь свое имущество большого ума не надо. Собрал в кучку и чиркнул спичкой. Иное дело, когда в распыл интеллектуальное достояние пускали родичи, призванные преумножать, а не сокрушать.

Как великие люди пресмыкались и лебезили

У швейцарского естествоиспытателя Альбрехта фон Галлера было колоссальное литературное наследие – сотни научных книг и статей. А еще орава родственников – 11 детей и 20 внуков, после его смерти в болезненном азарте принявшихся глумиться над дневниками. Третья жена Галлера, София Тейхмахер, поспешила на помощь – продала императору Францу богатейшую библиотеку, а также горы писем, до которых преемники не успели добраться с канистрами керосина.

Скабрезного в них ничего не было, и потому в бульварную прессу они не попали. Иное дело двойное дно писателя Джона Чивера! Сын Бенджамен припомнил безрадостное детство и продал газетчикам папашины тайнописи, приготовленные к сожжению.

До этих пор на американского Чехова, блестящего мастера короткого рассказа, ни одна муха не садилась. Да и какой смысл. Чивер проживал с семьей в тихом Асининге, и никто не интересовался им, пока не свалились на него премия Пулитцера и приз литературных критиков! Журналисты навалились стаей, однако, судя по стилю и тематике его произведений, не надеялись нарыть на парня пуританских нравов и поборника традиционных семейных устоев в культурном слое городка жирную подноготную.

Ах как они ошибались! Стоило копнуть, как всплыло такое: бесконечные запои, гомосексуальные прогулки в лесу, нудистские омовения в пруду при луне!

Репутация человечка с белым воротничком развалилась, и неожиданные раскопки потрясли Америку. Впрочем, никому до него не было дела.