Внести революционное сознание в массовый протест! Энгельс, Ленин, Лукач...

Сохранять существующий порядок может и меньшинство; чтобы изменить мир, нужна работа организованных масс. Однако то, как формируются массовые движения – вопрос нетривиальный, о который сломано немало копий даже крупными практиками и теоретиками ХХ века. Но для России, находящейся на политическом распутье, он становится жизненно важным и потому заслуживает всестороннего рассмотрения

ДМИТРИЙ БУЯНОВ

Дьердь Лукач. История и классовое сознание. Хвостизм и диалектика. Тезисы Блюма (фрагменты). М.: URSS, 2017

"Человек один не может ни черта", - вся жизнь понадобилась персонажу Хемингуэя, чтобы прийти к этой мысли. Однако эта хорошая, но общая идея поднимает множество конкретных вопросов. Сколько нужно людей? Два? Три? Какие задачи требуют каких количеств - и в одном ли количестве тут дело?

Сохранять существующий порядок может и меньшинство; чтобы изменить мир, нужна работа организованных масс. С последним в сегодняшней России дело обстоит не очень радостно: нет ни массовости (ни у "стихийных" митингов, ни даже у раскручиваемых всеми силами СМИ акций), ни организованности, ни какой-либо постоянной, осознанной, целенаправленной работы (разве что у отдельных "оппозиционных" публичных фигур и небольших движений).

Сложно обвинить в этом отсутствие коммуникаций - их как раз в избытке; адресация к "запуганности" народа также кажется странной - тоталитаризм текущей власти, к счастью, сильно преувеличивается. Мысль Хемингуэя также мало для кого является секретом. Всех все устраивает? Даже недавние муниципальные выборы говорят об обратном. Значит, вопрос объединения людей с целью изменения окружающего мира отнюдь не так прост.

Масштаб проблемы виден по знаковой для западной левой и (советской самостоятельно мыслящей) интеллигенции книге венгерского философа Дьердя Лукача "История и классовое сознание". Этот сборник статей появился на стыке победы Октябрьской революции в России и поражения социалистической Венгрии (в правительство которой Лукач входил), в тот период, когда, несмотря на первые неуспехи, ощущение близости мировой революции у коммунистов еще было живо.

По мнению Лукача, механизм изменения общественных явлений затушевывается распространенным узким позитивистским взглядом, рассматривающим каждое явление, каждую вещь как постоянную и как изолированную. На самом же деле, каждое явление представляет собой процесс, действительное значение которого связано с постоянно изменяющейся "тотальностью" - единой системой, которую образуют производительные силы, производственные отношения и все надстройки.

"Процитирую лишь одну из известнейших формулировок: "Негр есть негр. Только при определенных отношениях он становится рабом. Хлопкопрядильная машина есть машина для прядения хлопка. Только при определенных отношениях она становится капиталом. Будучи вырванной из этих отношений, она так же не является капиталом, как золото само по себе не является деньгами… Включение в тотальность (чьей предпосылкой является предположение, что подлинной исторической действительностью как раз и является целостность исторического процесса) не только решающим образом изменяет наше суждение о единичном феномене, но… вследствие этого основополагающее изменение претерпевает предметная структура, содержательное состояние отдельного феномена - как отдельного феномена". Дьердь Лукач

С опорой на тексты Маркса Лукач описывает внутренние противоречия этой "тотальности". Разрешение же этих противоречий, согласно автору, возможно только через единство теории и практики: группой лиц, которая одновременно является существенной частью системы, нуждается в перестройке этой системы для улучшения собственного положения, имеет для этого объективную возможность (опять же, как следствие своего ключевого положения в экономике), и может осознать эту свою ситуацию. Такой группой лиц, способной "замахнуться" на изменение тотальности, является класс.

Необходимость классу для совершения революции полностью осознать не только свое особое положение, но и логику всей "тотальности", становится для Лукача главным камнем преткновения. Здесь автор начинает опираться на тексты Гегеля, для которого история сводилась к самопознанию духа, объединяющего в себе субъект и объект. Впрочем, влияние оказал и тезис Маркса о том, что коммунизм подразумевает преодоление "отчуждения", порабощения человечества экономической системой и переход к сознательному управлению экономикой.

Лукач указывает, что революция буржуазии сводилась, в принципе, к простому взятию политической власти - новые капиталистические экономические отношения к тому времени уже созрели в недрах феодального общества. С пролетарской же революцией все почему-то не так: автор отвергает значение всех форм кооперации и плана, развивающихся при капитализме, и требует формирования коммунистического классового сознания у пролетариев фактически вне связи с изменением экономики. Основанием для революции, таким образом, становится не столько развитие производительных сил, сколько "моральное" недовольство капитализмом, эксплуатацией, кризисами и т. п.

"Вследствие кризиса самой жизни привычная общественная среда более явно и более ощутимо предстает в качестве проблематической… Фактическая власть капиталистического общества потрясена до такой степени, что оно было бы уже не в состоянии удержаться насилием, если бы пролетариат сознательно и решительно противопоставил его власти свою собственную власть. То, что мешает сделать это, имеет чисто идеологическую природу". Дьердь Лукач

Соответственно, существенным препятствием для формирования классового сознания оказывается запятнанность "чистой" ситуации эксплуатации наличием социальных гарантий (пенсии и пр.), возможность карьерного роста и т. д. Это замечание справедливо, однако в революции все равно невозможно опираться только на крайнюю нужду народа: осознав опасность бунта, капиталисты быстро идут на различные локальные уступки и обещания, ликвидируют очевидность нужды; потому "чистую" эксплуатацию сегодня сложно найти даже в странах Азии. Да и необходимость для расширения капитализма продавать все больше товаров и услуг самим работникам сделало ситуацию "лишений" менее тривиальной.

Далее, удержание власти по Лукачу зависит от того, приобретет ли пролетариат "наивную уверенность в исключительной легальности своего правового порядка" и т. п. Подобные вопросы решаются не политической практикой самого революционного класса (предельно важной для Ленина), не какими-то благоприятными объективными условиями, а просто целенаправленным идеологическим воспитанием народа. Вообще, связь между теорией и практикой Лукачем констатируется, но механизм ее описывается слишком "философски", отвлеченно; кажется, что она обеспечивается априори, просто объективным положением пролетариата в экономике, а не какими-то конкретными его действиями. Тем не менее в описании возможностей капиталистов философ оказывается ближе к адекватному единству объективного и субъективного:

"В каком бы положении ни находился капитализм, для него всегда найдутся "чисто экономические" возможности разрешения кризиса; вопрос состоит лишь в том, являются ли такие решения, коль скоро выходят они из теоретически чистого мира экономики и вступают в действительность классовых битв, также действительно реализуемыми, осуществимыми. Для капитализма, взятого самим по себе, стало быть, выходы всегда мыслимы. Но сможет ли он ими на деле воспользоваться, - это зависит от пролетариата. Пролетариат, деятельность пролетариата загораживают капитализму выход их подобного кризиса. Конечно, тот факт, что пролетариату в руки именно теперь дана такая власть, является следствием развития экономики, подчиняющегося "естественным законам". Однако эти "естественные законы", с одной стороны, определяют лишь сам кризис, придают ему определенный объем и размах, которые делают невозможным дальнейшее "спокойное" развитие капитализма. Свобода действия таких законов (в смысле капитализма) повела бы, однако, не просто к его гибели, переходу к социализму, а к длительному периоду кризисов, гражданских войн и империалистических мировых войн, повторяющихся на все более высокой ступени; она повела бы "к общей гибели борющихся классов", к новому состоянию варварства". Дьердь Лукач

Задача "вменить" сознание тем слоям пролетариата, которые не находятся в идеальной, самоочевидной ситуации, а также наличие различий в положении (и сознании) работников разных отраслей делает для Лукача необходимым создание политической партии как авангарда и руководителя революционного процесса в целом. Именно партии отводится в революции ключевая роль - привнесения (в данном случае скорее "внушения") классу сознания.

Классовый состав этого авангарда остается неясным: в одном месте Лукач пишет про "классово сознательных рабочих", хотя ни он, ни его реальные единомышленники явно к этой категории не относились. Не ясно также, как логически связано требование существования отдельной партии и развиваемая автором идея познания как единства теории и практики, доступного лишь пролетариату и невозможного для любых других слоев.

Бросается в глаза, что автор не только подчеркивает важность выделения радикальной коммунистической партии из всего левого спектра (чтобы существовал ясный ориентир для пролетариата), но и идеализирует внутрипартийную дисциплину, даже партийные чистки (направленные, якобы, против коррупционеров). Возможно, здесь проявляется слишком абстрактный, а потому слишком простой взгляд на политику: ситуация пролетариата кажется Лукачу самоочевидной, не допускающей разногласий, а мыслительная связь с партией - непосредственной. На деле и большевики в годы революции "терпели" у себя людей, не только не сошедшихся в теории, но и выдававших планы восстания, и выходивших из советского правительства в острейший период. Этот опыт более связан с деятельностью, чем с идеологией. Наконец, "чистки" прошлись не только по героям революции, но, вскоре, и по самому Лукачу, сделав его ученым-одиночкой и сведя всю его работу к эстетике.

Вместе с тем автор весьма точно описывает противоречия отношений партии и масс:

"Боязнь, что партия в результате слишком большого приближения к мнимо "реформистским" текущим лозунгам, в результате тактического сотрудничества по конкретному поводу с оппортунистами может утратить свой коммунистический характер, показывает, что в широких кругах коммунистов еще недостаточно упрочилось доверие к правильной теории, к самопознанию пролетариата как познанию его объективного положения на определенной ступени исторического развития, к диалектическому присутствию "конечной цели" в каждом революционно выдержанном текущем лозунге. Эта боязнь, далее, показывает, что коммунисты все еще - сектантским образом - действуют за пролетариат, вместо того, чтобы своей деятельностью обязательно способствовать реальному процессу развития его классового сознания. Ибо такая способность коммунистической партии применяться к тем моментам в жизни класса, когда, по-видимому, начинает бродить верное классовое сознание, хотя и, наверное, в ложной форме, совсем не равносильно тому, что она якобы стремится теперь безусловно выполнять лишь сиюминутную волю масс. Напротив. Именно потому, что она стремится достичь высшего пункта объективно возможного для революционного дела (а сиюминутное волеизъявление масс зачастую есть важнейшая часть, важнейший симптом этого), она временами бывает вынуждена занять позицию вразрез с массами, указать им правильный путь посредством отрицания их теперешнего волеизъявления. Она бывает вынуждена считаться с тем, что верность ее подхода постигается массами только post festum, на собственном горьком опыте". Дьердь Лукач

В предисловии 1967 года Лукач сам указывает на излишнюю идеалистичность книги, влияние Гегеля и Вебера. Он не соглашается с тем, как "доразвил" теорию Маркса Энгельс, и предпринимает собственные попытки "собрать" ее (в основном, в отношении "метода" исследований). Однако, не похоже, чтобы Лукач преодолел свой идеализм и в последующие годы. Описанные им взаимоотношения партии и класса интересны, но недостаточно критичны (не осознана проблема отдельности партии и класса). Идея "тотальности" полезна как противоположность тенденции рассматривать явления изолировано, однако она легко превращается в умозрительный гегелевский дух - как отмечает сам автор, лишенный влияния на историю. Ясно, что западная интеллигенция "зацепилась" в книге именно за идеализм; сегодня же более ценным в ней кажется другая, марксистская сторона.