Современный мир стремительно усложняется и распадается на все большее количество частных сфер. А значит, он все дальше ускользает от человеческого понимания и контроля. Ситуация "складывается", события "разворачиваются" - но движется ли мир к прогрессу или катастрофе? Возможно, ответ зависит от того, сможет ли человечество обрести власть над целостностью мира и сделать его движение сознательным.

ДМИТРИЙ БУЯНОВ

Иммануил Валлерстайн. Миросистемный анализ: Введение. М.: URSS, 2018

Если мы, вслед за ООН, попытаемся составить список глобальных теоретических проблем современности, то одно из первых мест в нем займет поиск целостности. Историческое развитие человечества шло весьма хаотично, подобно стихийной застройке старых городов: труд разделялся, распределялся по странам и континентам, наука усложнялась и порождала множество узких специалистов, знание и культура становились принципиально необъятными для отдельного человека, сами люди становились все более особенными, а страты и сообщества, к которым они принадлежат, - все более мелкими.

Ширящееся разнообразие мира - это, конечно, благо, но не безусловное. Чем шире, глубже и подробнее становился мир, тем быстрее утрачивал над ним контроль человек. Можно сказать, что проблема легко решается, если на место отдельного человека поставить все человечество (или достаточно большое сообщество), которое в сумме будет обладать полным знанием - но само общение между "частичными" людьми, их взаимопомощь оказались затруднены. Капитализм - в каком-то смысле лишь способ организации жизни в соответствии с этой тенденцией: здесь человек не должен думать о целом, об обществе; индивид преследует узкие личные цели, а контроль над целостностью осуществляется обезличенным механизмом - "рынком". Что же могло пойти не так?..

К XXI веку идея "надчеловеческих" систем, конечно, сильно изменилась. Например, надежды на искусственный суперинтеллект, которому можно передать управление миром, можно считать лишь более наукообразной разновидностью старой веры в "рынок" (что ясно показано у Эвальда Ильенкова). Попытки же человека вернуть контроль над миром можно грубо свести к трем направлениям. Первое - философско-религиозно-мистическое, когда человек пытался достичь субъективного ощущения единства с миром (хорошо это или плохо). Сюда же можно отнести идеалистические философии, поскольку они внутренне связаны с религией (или квазирелигиозными практиками), созданы по наитию или из абстрактных логических рассуждений.

Второе - направление, связанное с понятием "тотальность": попытка вывести весь мир из одного (монизм) или двух противоборствующих (дуализм) принципов, стянуть все внешнее многообразие к обозримой структуре. В философии классическим примером является Гегель, в "Науке логики" пытавший описать законы мышления (таким образом "просуммировав" всю предшествующую мысль человечества), которым подчиняется и внешний мир. В экономике капиталистическую систему как целое описал Маркс в "Капитале". Вырисовывающаяся здесь линия не случайна: в дальнейшем марксисты, использовавшие метод материалистической диалектики, пытались систематизировать и другие сферы (например, политику и культуру), однако никто из них так и не достиг степени проработки "Капитала", не говоря уже о реальном (а не формально-философском) объединении всех сторон действительности в единое целое.

Наконец, третий путь - "эклектика", попытка просто собрать в одной голове знания из всех областей, учесть все факторы, силы и пр. Кажется, что эта попытка опровергается самой постановкой задачи, однако сегодня именно она выглядит наиболее привлекательно (точнее, социально-приемлемо). Эклектику можно легко выдать за научность: ведь мы учитываем все факторы, все мелочи, избегаем произвольных обобщений "тотальности". Диалектика внутренне связана с политическим противостоянием: она ищет единый "корень зла", требует радикальных преобразований. Эклектика "размазывает" ответственность по многим факторам, в ней все противоборствующие стороны - лишь частные факторы, включенные в единую систему, делающие ее чуть хуже или чуть лучше. Кажется, что между ними можно даже найти "баланс", раздать всем сестрам по серьгам.

Хорошим примером этого направления является метод, основы которого кратко изложены социологом Иммануилом Валлерстайном в книге "Миросистемный анализ: Введение". Мысль автора подкупает своей доступностью и современностью: кажется, что ты читаешь компиляцию публицистики "левопатриотических" авторов за 2010-е годы, дополненной всей повесткой западных левых - правами меньшинств, экологией и пр.

В книге миросистема сводится к сумме факторов: Валлерстайн доказывает, что анализировать надо не отдельную нацию, а как бы "сеть" государств, связанных экономически и политически. Можно ли, например, рассматривать Индию вне ее колониальной зависимости от Великобритании? Автор описывает всевозможные уровни миросистемы: государства, фирмы, классы, домохозяйства, статусные группы (меньшинства), индивиды, - влияние которых нужно учесть. Наконец, важен и генезис миросистемы, ее история.

Поверхностность исторического анализа - первое, что бросается в книге в глаза. Кажется, что мировая мысль ограничивается для Валлерстайна интеллектуальной модой Соединенных Штатов. Например, идея "тотальности", занимавшая важнейшее место в марксистских исследованиях уже в конце XIX века (Антони Лабриола; сам термин используется уже к 1920 году Лукачем), относится им к "тотальной истории" более поздней французской школы "Анналов". Сам же марксизм сводится у него либо к экономическому детерминизму, либо к позитивизму (требованию изучать все частные факты без особого обобщения).

Неудивительно, что один их главных тезисов Валлерстайна - в том, что до 1970-х годов триада идеологий (консерватизм, либерализм и совокупный радикализм) сводилась к полному господству либерализма. И только с появлением миросистемного анализа левые стали мыслить самостоятельно (по иронии, в марксистской историографии закрепился прямо противоположный взгляд, см. Перри Андерсона или Бориса Кагарлицкого).

В книге отсутствует разграничение на важное и неважное, ключевое и второстепенное (либо оно дано произвольно, ниоткуда не выводится). Получаются странные анахронизмы: так, проблемой левого движения начала ХХ века становится… дискриминация половых и расовых меньшинств! При этом Валлерстайн критикует попытку социалистов включить все отдельные движения за права меньшинств в единую партию: ведь большинство в рабочих партиях составляли белые мужчины, сами являвшиеся источником дискриминации. Как будто Февральская революция не началась с женской манифестации, а Ленин не провозглашал право наций на самоопределение.

Валлерстайн не видит разницы между феминистками XXI и XIX веков; он не учитывает, что требования того времени с формальной стороны (получение общих прав) могли быть (и были) осуществлены буржуазным движением, а с содержательной (реальное равенство) совпадали с коммунистическими требованиям.

При этом никакие иные аспекты левого движения автора не интересуют. Показательно, что он считает в равной степени неверным "каждый шаг" (!) и Бернштейна, и Ленина. При всем декларируемом внимании к самым мелким факторам, СССР для Валлерстайна вообще ничем не отличается от капиталистических стран. Соответственно, действия большевиков не привели ни к чему и являются полностью ложными.

В противоположность по сути бессмысленной революции 1917 года (и, вероятно, всему коммунистическому движению ХХ века) настоящей поворотной точкой истории Валлерстайн считает… "Мировую революцию 1968 года"! Тогда консерваторы и радикалы вышли из-под концептуальной власти либералов, чье господство пошатнулось. Вероятно, под новым значением консерваторов имеется в виду то, что обычно называется "неолиберальным поворотом", подавлением рабочего движения и сворачиванием социального государства.

Что же до радикалов, то их достижения сводятся к тому, что в 1968 году протесты "напугали" власть имущих и привлекли общее внимание к борьбе за права меньшинств (впрочем, значимая для автора Ханна Арендт противопоставляет протесты 1968 года и этнические движения). При этом, по признанию самого Валлерстайна, на место "плохого" единства радикальных движений в социалистических партиях пришел просто полный раскол: марксисты, феминистки, ЛГБТ и пр. говорят каждый о своем и особо не находят базы для сотрудничества.

Можно сказать, что профессор Валлерстайн здесь опять руководствуется принципом "своя рубашка ближе к телу": в книге он неоднократно подчеркивает историческое значение университетов, технарей-управленцев и т. д. Соответственно, протесты 1968 года для него - дело "прогрессивного класса" (наличие которого он, правда, отрицает). Но есть в этом и нечто принципиальное.

Несмотря на заявления об учете множества факторов, данное в книге описание миросистем сводится к простой схеме. Хотя постулируется их возможное разнообразие, реально весь сегодняшний мир живет в единой капиталистической миросистеме. Она, в свою очередь, развивается в соответствии с циклами Кондратьева, и потому ее самоликвидация - лишь дело времени. Кризисный период описывается новомодной теорией бифуркации - т. е. как такой период, в котором ничего не предопределено, все пути равновероятны, и решение зависит от малейшего воздействия. Эта теория оказалась хорошей "альтернативой" попыткам найти закономерность революций, желанию марксистов опереться на какие-то реальные предпосылки, ростки нового в существующей действительности. Правда, в одном месте Валлерстайн упоминает о "развилке", выборе из двух альтернатив, но этот тезис не поясняется.

Соответственно, история становится у Валлерстайна чередованием субъективного и объективного факторов: пока миросистема себя не исчерпала, все революции являются лишь необходимыми моментами ее развития; когда миросистема гибнет, неожиданно все решается людским произволом. Так, Великая французская революция сводится Валлерстайном к простому заговору элит, при этом ее объективные основания (развитие производительных сил и т. п.) за пределами факта окончания цикла Кондратьева отрицаются. В результате образуется новая миросистема, которая дальше действует "сама".

Внутри цикла господствует политическая теория Ханны Арендт: субъектом истории является государство (представленное независимым классом бюрократии), на которое с двух сторон воздействуют организации капиталистов и организации рабочих (самостоятельные движения за права меньшинств у Валлерстайна то появляются, то исчезают). Правда, автор оговаривается, что капитализм возник из заговора буржуазии и аристократии, а рабочие организации появились исторически недавно и только на короткий срок. Однако системных выводов из этого не следует: бюрократия все равно представляется независимой от бизнеса, неким объективным управленцем, пытающимся сбалансировать экономику.

Тема классовых интересов самой бюрократии не раскрыта. Напротив, периодически Валлерстайн возвращается к мысли о классовой поляризации, разделения общества на два полюса: буржуазию и пролетариат. Одновременно автор утверждает, что в более развитых капиталистических государствах роль государства (в противоположность частным фирмам) возрастает (тезис крайне спорный, см. ежегодные отчеты Oxfam); не значит ли это, что в схеме третьим полюсом должна стать бюрократия? В любом случае глобально все это рассмотрение не имеет смысла: пока миросистема "здравствует", частные устремления конкретных представителей классов достигают не желаемого индивидами или классами результата, а того, что нужно миросистеме в целом (и государству как ее аватару?).

Короче говоря, книга представляет собой лоскутное одеяло, части которого плохо соотносятся друг с другом. Попытка обобщить все это многообразие в циклы Кондатьева и теорию бифуркаций кажется произвольной; оценки тех или иных событий не выводятся из конструируемой целостности и скорее связаны с личными предпочтениями автора. "Анализ" в книге сводится к компиляции тривиальностей, случайных авторских наблюдений и популярных, но плохо связанных друг с другом теорий. Факты, из которых состоит миросистемная "мозаика", не критикуются (автор не ставит под сомнение их "видимость"), не соотносятся с "тотальностью", не выстраиваются в какую-либо явную иерархию по их важности (все действует одновременно и имеет равную значимость; все оценки потому в строгом смысле безосновательны).

Практически эта теория идеально соответствует разорванному состоянию западного левого движения: меньшинства преследуют свои частные цели, социалисты борются за небольшие уступки от властей, интегрируются в систему с целью заняться лоббизмом и ждут, когда капитализм, наконец, сам обрушится. Слишком широко понимаемые "левые" движения находятся рядом (например, физически присутствуют на одном форуме), но внутренне не связаны. Партия, которая, как в начале ХХ века, могла бы включить все частные требования как моменты в единую систему, теоретически невозможна (или возможна как "тоталитарная").

Впрочем, "очевидность" последнего тезиса стоит поставить под сомнение. Так, Ирина Жежко-Браун в книге "Современная американская революция" дает совершенно иную историю движений за права меньшинств в США, в которой действительным субъектом становится Демократическая партия. В этом случае все превознесение достижений 1968 года Валлерстайном принимает совсем иной поворот.

Парадоксальным образом книга Валлерстайна не дает новую жизнь левому движению, а лишь выражает его тупик, невозможность зацепиться за что-то в современном мире и томительное ожидание, когда этот мир подойдет к концу. Теория не может пробиться за видимость и идеологию; ее конечная цель - встроиться в систему, такую, какой она хочет себе казаться. Пожалуй, для интеллигенции она весьма эффективна. Для всех остальных? Не очень.