ДАЛЕКОЕ ЭХО АНДИЖАНСКОГО ВОССТАНИЯ 1898 ГОДА. СОБРАНИЯ "ГАП" И "МАШРАБ" В ВЕРНОМ (АЛМАТЫ) ГЛАЗАМИ ЦАРСКОЙ ОХРАНКИ

9 октября, 6:56

ABSTRACT:

The article discusses the case of imprisonment of a group of local Muslims (Kazakhs, Tatars and Uzbeks) for taking part in the traditional "gap" and "mashrab" meetings in Vernyi (Almaty) in 1911 by the Tzarist gendarmerie, displaying the inadequate level of Islamophobia and overestimation of the role of Tatar and Uzbek ideological influence over local Kazakhs by the Tzarist officials, frightened by the "distant echo" of the Andijan uprising of 1898. At the same time, the aforementioned case is displaying the really high level of cultural closeness which existed among Kazakh, Tatar and Uzbek peoples in the early 20th century. The article is written using a number of documents by the Tzarist gendarmerie.

KEY WORDS:

Muslim policies, Andijan uprising, imagined threat, alienation, colonial officials.

Введение

Андижанское восстание 1898 года, несмотря на локальность, имело серьезный резонанс, как в центре Российской империи, так и на ее окраинах [Сальков 1898; Штейнберг 1938; Manz 1987: 267-281; Babadzhanov 1898; Бабаджанов 2003: 251-277; Эркинов 2003: 111-137; Komatsu 2007: 8-17; Aftandil, Erkinov 2009; Bregel 1995: 620-621]. Жестокая и неадекватная расправа колониальных властей с прямыми и косвенными участниками вооруженного выступления не помешала мусульманской религиозной элите воспринимать восстание с неодобрением, используя любую возможность для публичной критики "зазнавшегося Ишана из черни" (т.е. предводителя восстания – Мухаммада ‘Али, по прозвищу Дукчи Ишан), за его "неразумное нарушение фетвы о мире с Белым царем" [Babadzhanov 185-6; Komatsu 10-17]. Религиозная элита, следуя сложившейся среди большинства местных богословов восприятия занятой Российской империей территории, как "Прибежища [взаимного согласия" (Дар ал-ахд/сулх), не считала это вооруженное выступление легитимным c точки зрения предписаний фикха [Babadzhanov 2004: 80-90].

Однако большинство российских чиновников и "экспертов по исламу" Туркестана, даже те, кто до восстания поддерживал лозунг "игнорирования ислама"1, не проявил такой же толерантности к большинству мусульман, не поддержавших восстания, напротив, предложил отказаться от политики невмешательства в религиозную жизнь "туземцев" и ужесточить контроль. При генерал-губернаторе того времени С.М. Духовском (1898-1900) под руководством достаточно лояльного эксперта, ранее (до Андижанского восстания 1898 г.) поддерживающего упомянутую формулу "игнорирования ислама и деятельности исламских учреждений", В.П. Наливкина2 был составлен "Всеподданнейший доклад", в котором предлагалось ужесточить "магометанскую политику" [Арапов 2006: 142-178]. Однако в столице Империи нашлись более трезво мыслящие политики, кто предложил не делать никаких далеко идущих выводов по этому докладу, отказавшись от ужесточения исламской политики. Ключевую роль здесь сыграло мнение министра С.Ю. Витте, который своей ответной "Запиской" постарался остудить горячие головы, настаивая на том, что любые необдуманные шаги в этом вопросе (то есть ужесточении контроля и наказаний) могут привести к неконтролируемым последствиям [Бабаджанов 2009: 167-170].

Тем не менее, для колониальной администрации "на местах" "андижанская смута" еще долго оставалась поводом к страхам перед выдуманным, но уже прочно занявшем место в головах местной администрации штампом о "природном мусульманском фанатизме". Страх порождал такое же фанатичное рвение чиновников и экспертов разных уровней, развернувших кипучую деятельность (часто на бумаге) за "спокойствие в крае", в попытке противостоять против серьезно преувеличенной "панисламистской угрозы", как это обычно формулировалось в документах и официальной переписке того времени. Однако страхи администрации (граничащие порой с паранойей) перед "возможными выступлениями туземцев-мусульман" никак не решали основные проблемы взаимоотношений автохтонного населения с администрацией или переселенцами, напротив, накапливали негативную информацию, которую замечательный исследователь индийского колониализма Кристофер Бэйли назвал "информационной паникой", анализируя похожие примеры в британской Индии [Bayly 1996: 370].

"Информационная паника" вокруг серьезно преувеличенной "панисламистской угрозы" в Туркестане не просто закрепляла негативный образ "туземца" ("фаната-мусульманина"), она пожирала ресурсы, заставляя создавать новые и новые "службы" (для разведки, слежки и охраны), которые раздували бюджет колониальных окраин и отвлекали средства от массы других проблем3.

Внешнеполитическим рефреном "мусульманского фанатизма" в Российской империи всегда оставалась Турецкая империя. Дукчи Ишан и его окружение сами создали миф о поддержке Султаном их "газата". Хотя во время следствия по Андижанскому восстанию доказать эту связь следствию не удалось. Тем не менее, и этот страх перед возможной конфессиональной или политической поддержкой "мусульманских фанатов" в Туркестане и соседних территориях турецкими султанами был серьезно преувеличен. Между тем, "поддержка" Турецкой империей своих единоверцев, даже в момент захвата и аннексий территории ханств Средней Азии, не шла дальше дипломатических шагов (письмо с протестами, формальные требования, адресованные Царю – вернуть захваченные территории и т.п.) [Komatsu 2006: 971-973; Бабаджанов 2010: 67-68, 84, 169-170].

Более близкий для нас пример того, как Андижанское восстание породило очередной прецедент информационной паники, блестяще проанализировал исследователь колониализма в Средней (Центральной) Азии Ал. С. Моррисон в своей замечательной статье, посвященной почти двухлетней переписке помощника главы Чимкентского уезда и одновременно знаменитого туркестанского востоковеда-эксперта Нила Сергеевича Лыкошина (1860-1920) с "начальством" в Ташкенте как раз по поводу "возможных отголосков" этого восстания. Формальным поводом к опасениям Лыкошина стало позитивное и, скорее, фантасмагорическое восприятие среди некоторых сартов (узбеков) и казахов Чимкентского уезда образа и "деяний" предводителя восстания Дукчи Ишана. Ал. Моррисон доказал, что основная причина переписки – все тот же страх перед влиянием Андижанского восстания на жителей далекого от "эпицентра" событий района между Чимкентом (Шымкентом) и Аулие-Ата (Таразом) [Morrison 1926: 24].

В этой статье я хотел бы продолжить тему, предложенную Ал. Моррисоном, то есть рассмотреть еще один похожий пример влияния этого восстания вдали от Андижана (в г. Верном/Алматы), правда, на этот раз не связанный напрямую с Дукчи Ишаном, фигура и "дело" которого, однако, даже более чем через десять лет вновь "примерялись" местной жандармерией к "несанкционированным властями собраниям". Здесь будет показано, как повсеместная "информационная паника" и негативные образы "мусульманского фанатизма" заставляли охранные службы на местах "искать и разоблачать" ускользающие тени во многом искусственно сотворенных образов "врагов империи", "фанатов" и "панисламистов".

"Уж не те ли это ‘гапы’, с которых начиналась андижанская смута"?

Собрания "Гап" и "Машраб": в чем их опасность?

Рассматриваемая в этой статье переписка отложилась в архиве фонда Туркестанского генерал-губернатора (ныне это фонд № И-1 Центрального государственного архива РУз). Папка (дело) озаглавлена: "Переписка по исследованию благонадежности лиц составивших в гор. Верном мусульманские кружки под названиями "Гап" и "Машраб" имеющие устав и собирающих для неизвестных целей деньги" [ЦГА РУз. Ф.И-1. Оп.1. Д. 1116].

5 декабря 1911 г. вновь назначенный Начальник ("Заведывающий" – !) розыскным пунктом в г. Верном в Семиреченской области ротмистр Астраханцев направляет Докладную записку за № 2730 и под грифом "совершенно секретно" Начальнику Туркестанского охранного отделения в Ташкенте и копию Военному губернатору Семиреченской области [ЦГА РУз. Ф.И-1. Оп.1. Л. 3-4 об.]. Астраханцев докладывает, что по его агентурным данным в Верном собираются "сартовские кружки" (в которые, как выяснилось позже, входили казахи и татары) под названием "Гап" или "Машраб" и что они, возможно, "имеют противоправительственные цели".

Из тона записки и неожиданно толкуемых "правил" функционирования этих "кружков" видно, что ни ротмистру Астраханцеву, ни его окружению из тайной полиции совсем невдомек, что речь шла не "тайном собрании", а об обычных развлекательных "клубах", называемых "Гап" (таджикск. ‘Гаштак’) или "Машраб", в которых участвовали знакомые люди, чаще одной профессии (как в данном случае – компаньоны по торговой сети), друзья, соседи по махалле и т.п. Эти "клубные собрания" до сих пор популярны в Узбекистане, Таджикистане, в южных районах Казахстана и Кыргызстана.

Второе их название "Машраб" связано с литературными кружками, на которых читались стихи любимыми большинством участников "клуба" поэтов. Собственно название произошло от имени популярного в Средней Азии поэта-мистика Баба-Рахима Машраба (1640-1680?), стихи которого были популярны среди простого народа. Между прочим, многие русские колониальные эксперты по местному исламу, обычаям и литературе коренных народов публиковали исследования [Веселовский 1895] и переводы поэзии Машраба4, отмечая, что его стихи были злободневными, легко запоминались и так же "легко переиначивались" на разные тюркские языки и распространялись среди уйгур, киргиз, казахов и татар [Вяткин 1923: 23]. Может поэтому не случайно, что даже вдали от Туркестана, названные собрания, в которых участвовали сарты (узбеки), казахи и татары назывались именно ‘Машраб’.

На собраниях таких клубов, как правило, кто-то из участников (по очереди) задавал угощение, в разговорах обсуждались близкие членам "клуба" темы, устраивались музыкальные или поэтические состязания (мушā‘ира) и т.п. [Остроумов 1884: 34-37]

Вернемся к описываемому случаю. Судя по письмам и документам, большинство участников названного собрания были средними торговцами, скорее всего, прибывающими в Верном (Алматы) по своим торговым делам. Ротмистр Астраханцев не скрывает удивления, каким образом "туземцы с разными языками" понимали друг друга. Важно другое обстоятельство – никто из членов "Гапа" и не думал проводить собрания скрытно, напротив, во время него шумно разговаривали, играла музыка и, как сказано, декламировались стихи. Тем не менее, ротмистр тайной полиции, желая, видимо, отличиться и имея смутные донесения от первого декабря 1911 года о "тайных собраниях" и совершенно не зная о названной традиции, решил ускорить события. Уже 4 декабря во время очередной "сходки" ротмистр Астраханцев, так и не разобравшись в сути дела, решил арестовать собравшихся "по адресу". У задержанных, однако, "ничего преступного обнаружено не было". Тем не менее, уголовное дело под названием "Исследование благонадежности лиц составивших в гор. Верном мусульманские кружки под названиями "Гап" и "Машраб"" было заведено. Начались допросы, очевидно с пристрастием, так как последующие докладные буквально "обрастали" новыми, однако нелепыми "фактами" (в частности, о якобы "суровой дисциплине в организации", сборе денег "на непонятные цели" и пр.), призванными разоблачить "преступные намерения" членов собрания.

Вторая докладная записка Астраханцева составлена с "новыми" данными, якобы разоблачающими "преступников". Приведем ее полностью:

В департамент Полиции

Копия. Секретно

Уведомление о возбуждении переписки в порядке Положения о мерах по охранению Государственного порядка и общественного спокойствия

Заведывающий розыскным пунктом в г. Верном в Семиреченской области. 10 декабря 1911 г. № 2752. гор. Верный

Сов. Секретно

Начальнику Туркестанского районного охранного отделения

Доношу, что 1-го сего Декабря в мое распоряжение поступили агентурный сведения, что в городе Верном составился мусульманский сартовский кружок, по-видимому преследующий противоправительственные цели, что этот кружек имеет свой устав, председателя, казначея, ведущего правильную [т.е. регулярную – Б.Б.] денежную отчетность с поступающих членских взносов. Одновременно же поступили указания, кто именно состоит в этом кружке и у кого хранится денежная отчетность и устав5. По агентурным сведениям поступившим 3 декабря этот кружок является лишь отделом какого-то мусульманского сообщества в Ташкенте и что ближайшей задачей его является сформирование мусульманских кружков того же типа и в других городах Семиреченской области. Ввиду имевшихся у меня сведений, что члены кружка в воскресенье 4-го декабря6 соберутся на совещание в 8 часов вечера в доме № 714 по Лепсинской улице и что после совещания имеющиеся в их распоряжении устав и другая переписка, могущая обличить их, будет вывезена из г. Верного, мною за упомянутым выше домом было установлено наружное наблюдение, которое указало, что с 5-ти часов вечера начали собираться одиночные люди, и к 8 часам число собравшихся достигло до 16 человек, в 8 с половиною часов вечера дом был окружен нарядом полиции7. На сходке оказалось 19 человек, преимущественно сартовской молодежи8. Произведенным личным обыском и обыском квартир ни у кого преступного ничего обнаружено не было, за исключением найденных в лавке Ташкентскаго сарта9 Измаила Джабека Нигматулина, состоящего казначеем этого кружка, у которого были найдены постановления кружка10, подписанные участниками его, указавшие на сбор денег с неизвестными целями. Ввиду указаний агентуры, что Нигматулин, Исмаил Джабекбаев, Рахимкул Перемкулович Абдраманов и Гапырджан Джаил Максумов являются организаторами и главными заправилами этого кружка они впредь до выяснения обстоятельств дела были заключены под стражу и мною было преступлено к переписке по охране порядка (Лит. А. от 5 Декабря за № 273011).

Находящейся в производстве перепиской ныне выясняется нижеследующее: в Семиреченской, Ферганской и друг. областях существуют мусульманские кружки, носящие название \"Гап\" или \"Машраб\". В Верном таких кружков насчитывается до десяти. В \"Машрабы\" обыкновенно соединяются по национальностям, возрасту, имущественному положению и иногда профессиям, так существуют \"Машрабы\" таранчей, сартов, стариков, богатой молодежи, кузнецов, мелких торговцев киргиз12, и проч., состоят они из 17-20 человек. Ближайшей целью является задача провести вместе праздничный отдых для чего по очереди каждый из участников в воскресенье, как в неторговый, день, приглашает к себе остальных, устраивает им обед, приглашается музыкант, тут же делятся своими профессиональными интересами. Правильные же сборы денежные или выборы из своей среды начальствующих над кружком лиц не в обычае и лишь иногда на эти \"Машрабы\" являются нуждающиеся в общественной помощи, рассказывают \"Машрабу\" свои нужды и в случае, если присутствующие найдут, что он заслуживает денежной помощи, ему собирают деньги и тут же передают, не ведя по этому делу никакой отчетности.

В \"Машрабе\" застигнутым обыском в дом № 714 по Лепсинской улице свидетельскими показаниями, а также отобранными по обыску постановлениями установлено, что \"Машраб\" из своей среды выбрал аксакала (председателя, старшего), казначея и 4-х членов для поверки денежной отчетности, причем в данном \"Машрабе\" введена суровая дисциплина, благодаря которой все члены кружка состоят в безусловном повиновении у выборных лиц, а так как выборными являются люди богатые и влиятельные, то ослушание отражается на торговых делах и влечет за собой потерю кредита13. Денежные штрафы определены от 50 коп. до 10 рублей. Членский взнос еженедельно 20 коп. с каждого участника. По показаниям членов этого "Машраба" деньги, собранные путем членских взносов и сбора штрафов предназначались на благотворительность, но в течение свыше года, как установлены вышеуказанные сборы, никому из этих денег пособия оказано не было, а в конце ноября на очередном "Машрабе" Нигматулин и другие содержащиеся под стражей, устроив между собою тайное совещание, результаты которого остались неизвестными остальным членам "Машраба", вынесли писанное постановление, не обнаруженное обыском и, не давая читать текста, приглашали остальных подписаться под ним, указывая, что это постановления сделано для отправки собранных денег, покуда именно должны быть отправлены эти деньги участникам не сказали, указав что об этом они узнают впоследствии14. Куда именно предназначались эти деньги перепиской до сего времени не выяснено – есть некоторые указания еще не проверенные, что они должны быть отправлены в Константинополь на известные цели15.

Перепиской по охране обнаруживаются еще два "Машраба", в коих также производятся с членов правильные сборы денег, но имеются ли уставы и каков состав их правлений и на что предназначены собранные деньги еще не выяснено16. Ввиду того, что в настоящее время Сыртанов и другие, пользуясь заселением киргизских земель области переселенцами из России, производят поборы денег, достигающих значительных сумм, якобы на расходы по ходатайствам перед начальством за мусульманское население, волнуют таковое слухами, что Правительство изменило свое благожелательное отношение к мусульманам и рядом притеснений желает обратить их в христианство, что сорганизованные в кружки мусульмане, достаточно уже спаянные религиозным фанатизмом, служат готовым материалом для проведения панмусульманских идей, а также ввиду начавшихся сходок главарей "Машрабов". За упомянутыми "Машрабами" мною установлено негласное наблюдение и для освещения их деятельности будет приобретена соответствующая агентура17.

К изложенному докладываю, что агентура в данное время отмечает уже связь панисламиста киргиза18 Сыртанова с татарским населением Г. Верного через некоего миллионера Кудуса Габдул-валиева который оказывает Сыртанову как денежную так и моральную помощь. Связь же Сыртанова с сартовскими и таранчинскими "Машрабами" еще не обнаружена, также не обнаружена и связь местных "Машрабов" с иногородними.

Донесено в Департамент Полиции и Военному Губернатору Семиреченской области.

Отдельного Корпуса Жандармов, Ротмистр Астраханцев

Резолюция [начальника департамента]: Копию сообщить Ротм. Иванову для сведения и выяснить не имеется ли таких же кружков "Машрабов" в Закаспийской области. При этом указать на необходимость приобретения мусульманской агентуры. 21.12.1911.

Приписка от руки (карандашом, на первом листе, слева в углу):

"Уж не те ли это ‘гапы’, с которых начиналась андижанская смута"?

(ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 3-4об. Подлинник, машинопись).

В последней фразе содержится намек на Андижанское восстание 1898 года, которое, как считал автор этой приписки19, начиналось именно с ‘гап’, то есть обычного для многих местных социумов клубного собрания (см. выше). Автор приписки, похоже, намекал на то, что ‘гап’ Ишана превратился в постоянную общину, и которая затем атаковала казармы русских солдат в Андижане (май 1898 г.).

Мне не удалось обнаружить прямых свидетельств того, что Дукчи Ишан когда-нибудь был участником (или организатором) ‘гап’. Кажется, что автор приписки мог что-то перепутать, однако его ремарка содержит тревогу чиновника, тоже мало разбирающегося в традициях автохтонного населения колонии. По всему видно, что "андижанская рефлексия" была еще жива и способствовала поиску упомянутых образов, связанных с негативными ассоциациями с "исламской угрозой".

И хотя намек на Андижанское восстание (в виде небольшой приписки карандашом!), скорее всего, не имел под собой почвы, однако его было достаточно для того, чтобы это дело с очевидными подтасовками, нелепыми подозрениями, обвинениями, и предположениями, с неподтвержденными данными, выдающими полное непонимание Астраханцевым предмета своего агентурного "расследования", обрело пристальный интерес в "Центре" (то есть в Канцелярии Генерал-губернатора, где отложились эти документы, а копии отосланы в Ташкентский департамент полиции). В это же время отпущенные было "виновники" были вновь задержаны и заключены под стражу (То же дело, Л. 44.).

Кроме того, ротмистр Астраханцев не ссылаясь ни на какие документы или беспристрастные агентурные данные пытается связать задержанных лиц и их собрание с другими "Машрабами" Семиречья, в один из которых входил некий Сыртанов (видимо, казах). Именно он, как утверждает ретивый ротмистр, собирал деньги у местных жителей, кто был недоволен переселенческой политикой и собирался употребить собранные средства "на расходы по ходатайствам перед начальством за мусульманское население". Очевидно, что Астраханцев пытался любыми путями обосновать свои действия и придать делу характер "противоправительственного заговора", вновь гоняясь за призрачными тенями "мусульманского фанатизма".

Как видно из резолюции приведенного письма, Начальник департамента полиции Туркестана приказывает выяснить, имеются ли такие же "кружки" в Закаспийской области. Одновременно (т.е. 22 декабря 1911г.) в специальной записке аналогичные запросы направлены в ряд уездов. Причем "дознание через мусульманскую агентуру" (судя по припискам к докладам) обошлось российской казне более тысячи рублей (то же дело, Л.5, 57-60), то есть в десять раз больше, чем фигурирует в "деле о ‘гапах’", которые инициировал ротмистр Астраханцев.

Дальнейшая переписка, точнее докладные бдительного стража империи Астраханцева и его начальства продолжались еще полгода, однако довольно вяло, с повторами прежних подозрений. Очевидно, Астраханцев начал понимать (видимо не подсказки местных экспертов и писем от начальников из Ташкента), что прямых доказательств выдвинутых обвинений ему не собрать. Тем более что его попытки передать дело Прокурору окружного суда тоже не увенчались успехом.

В мае-июне 1912 года Начальник департамента полиции в Ташкенте уже получил от глав охранных отделений Сырдарьинского (упомянутого им в "резолюции" ротмистра Иванова), Самаркандского округов и Андижанского уезда с разъяснениями по поводу упомянутой традиции клубных собраний "Гап" и "Машраб". Ответы всех трех глав местных департаментов жандармерии содержали информацию о названной традиции собраний как "безобидных и неполитических сборищах с целью развлечений". На них наложена резолюция Начальника департамента полиции: "Направить копии нач[альнику] Верн[енского] корп[уса] жанд[армов] Ротм[истру] Астраханцеву" [ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 57-60]. Резолюция выглядит как комментарий без слов, то есть с намеком, что начатое дело не имеет под собой серьезных оснований. Ниже приведем только один из этих ответов на запросы (последний по времени), который, однако, весьма примечателен, поскольку направлен из Андижанского округа:

Копия секретного рапорта Андижанского уездного начальника от 20 июня сего года за № 13 в Ферганское Областное Правление на № 12.

Доношу, что указанные в отношении Начальника Туркестанского районного охранного отделения от 22 декабря 1911 года за 5783 – кружки под названием "Гап" и "Машраб" действительно существовали и сейчас существуют в Ферганской области и в частности в Андижанском уезде, но они никогда не имели и не имеют характера кружка объединенного какой либо политической, просветительной или иной либо целью. Это просто кружки лиц одинакового положения или возраста (численностью от 10 до 30 человек), собирающиеся в зимнее не рабочее время, к лицу имеющему просторную квартиру (михманхану), для приятного времени, причем каждый член, входящий в кружок, вносит определенную плату от 1 до 5 руб., которая предназначается на приготовление кушаний, все эти деньги передаются одному лицу, который и ведет расход им. По израсходовании этих денег делается новый взнос и т.д.

Беседы в вышеназванных кружках ведутся исключительно хозяйственного и семейного характера, а также (смотря по возрасту) поются песни хором, рассказываются сказки, затем ужинают и часам к 12, а иногда и позднее расходятся по домам. Собираются вновь по количеству самих участников, или каждый день или же с известными промежутками. К весне, при начатии полевых работ, кружки эти обыкновенно распадаются до осени.

О существовании суровой дисциплины и, о том что члены кружков находится в безусловным повиновении у выборных лиц сведения не правильны, так как особых выборных, кроме лиц заведывающих хозяйством, в машрабах и гапах нет, каждый вступает и выбывает из кружка по своей доброй воле. Собираемые деньги как упомянуто выше, расходуются только на приготовление кушаний. Уставов эти кружки тоже не имеют, а равно не имеют и задач: "развивать деятельность путем учреждения новых кружков".

В настоящее время в гор. Андижане имеются кружки существующие несколько десятков лет и за весь этот период в деятельности их чего-нибудь заслуживающего внимания не было.

Начальнику Туркестанского Районного Охранного Отделения. №№5783-1911 года, Вр[еменно] и [сполняющий] д[олжность] Помощника Губернатора полковник (подпись);

И[сполняющий] д[олжность] Советника (подпись);

Делопроизводитель (подпись)

26 июля 1912 года. № 458, гор. Скобелев.

Подлинное за надлежащими подписями. С подлинном верно: И.д. Советника (подпись). Сверял: Делопроизводитель (подпись).

(ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 80-81об. Копия, машинопись).

Получив уже в начале мая похожие письма с красноречивой припиской своего ташкентского Начальника, ротмистр Астраханцев совершенно остыл к начатому им делу и свел свои обвинения к "несанкционированному собранию без уведомления властей". В своем приказе по вверенному ему округу в Верном/Алматы (от 14 июня, 1912 года) он составляет документ, информирующий о передаче копий переписки в Окружной прокурорский надзор, со следующей формулировкой:

"1912 года июня 12 дня, гор. Верный.

Я, Отдельного Корпуса Жандармов Ротмистр Астраханцев, рассмотрев настоящую переписку, нашел, что проживавшие в гор. Верном Подозреваемые … [названы перечисленные выше фамилии] … выбрав из своей среды председателя, членов правления казначея, выработав устав и установив членские взносы без соблюдения на то установленных законом правил, каковое преступное деяние предусмотрено 124 ст. Угол[овного] Улож[ения]20 ПОСТАНОВИЛ: настоящую переписку в порядке положения о Государственной охране прекратить и передать г. Прокурору Верненского Окружного Суда на зависящее распоряжение" [ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 80].

Судя по копиям писем, направленным в Ташкент, Окружной прокурор города Верный обвинений не поддержал, однако большинство задержанных лиц подверглись денежным штрафам и отпущены "без судебного дознания" [ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 111].

Так закончилось дело с упомянутым заглавием "Исследование благонадежности лиц составивших в гор. Верном мусульманские кружки под названиями "Гап" и "Машраб"".

Подведем краткий итог. Инициатор переписки и несостоявшийся герой ротмистр Астраханцев сначала признал, что упомянутые собрания являются "праздничным отдыхом" (как следует из его первого письма) [ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 3-4 об.], хотя уже после ареста названных лиц проявил излишнее служебное рвение и попытался превратить его в громкое дело (очевидно, имея в виду выгоду для своей служебной карьеры) с трактовкой: "государственная измена". Видимо, по этой причине последующие данные в переписке противоречивы. Уже в следующей докладной записке членские взносы (обычные для такого рода собраний, носящие частный характер и потому не подлежащих юридической оценке как "незаконные") квалифицируются как "сбор на определенные цели" с намеком, что они предназначались для передачи в Константинополь. Это был едва ли не самый главный предлог для задержания участников собрания, хотя этот пункт обвинения так и не был доказан. Затем арестованных отпустили и, спустя некоторое время, вновь задержали, после того, как на докладной записке Астраханского появилась упомянутая приписка, намекающая на то, что Андижанское восстание начиналось общины "гап" (см. выше). Ретивость жандармов остудила информация, собранная с нескольких мест, откуда поступили справки по поводу названных собраний, как "неполитической традиции". Интересно, что именно в андижанском уезде так же запрошена справка о "гапах". Ответ оттуда окончательно похоронил попытку связать это явление с Андижанским восстанием 1898 года.

Заключение

Таким образом, демонизация фигуры и "дела" Дукчи Ишана продолжала отдаваться эхом много лет спустя, который оставался самым показательным примером "неблагодарного фанатика-мусульманина" для колониальных властей21. Из представленных и других документов жандармского управления видно, что практически любые формы социальных коммуникаций (к каковым, безусловно, следовало бы отнести "клубные собрания" типа "гап") среди т.н. "мусульманского народонаселения Туркестана" для специальных органов надзора и слежки оставались предметом пристального внимания, которое особенно усилилось после Андижанского восстания 1898 года. Или, как удачно заметил Ал. Моррисон: "…Андижанские события, казалось, подтвердили представления русских о присущем туркестанским мусульманам природном "фанатизме" и вытекающей отсюда угрозе исламского мятежа и священной войны (газавата). Многие представители властей также утверждали, что это восстание свидетельствовало о новой, панисламской угрозе …" [Morrison 277].

Правда, в нашем случае, мы увидели очень далекий отголосок ("долгое эхо") этого события. Представленный случай так же можно рассматривать как личную инициативу ротмистра Астраханцева, как проявление его служебного рвения. Однако его явно недобросовестные попытки "раздуть" дело, подтасовав факты, не были остановлены его адресатами в Ташкенте, то есть его непосредственным начальством, не увидевшими поначалу в докладах своего офицера нонсенс или непонимание традиционных форм социальных или профессиональных коммуникаций, популярных среди местного населения. Это, в свою очередь, говорит не только об особенностях работы органов слежки и надзора как системы, но и о вечном страхе колониальных властей перед возможными выступлениями, "подобными андижанскому"22. Власть (в лице неустановленного, но очевидно, высокопоставленного чиновника) отреагировала вполне ожидаемо, непонятно почему предположив связь описанного случая с Андижанским восстанием 1898 года. Понадобились агентурные сведения о подобных собраниях в других областях и уездах, чтобы понять, что обнаруженная "угроза спокойствию империи", тем более, какое-либо его сходство с общиной Дукчи ишана оказались надуманными. Однако "дело" успело отнять время у массы людей и средства у государства, а в итоге, усилило взаимное недоверие и отчужденность между "властителями" и "подчиненными".

Периодически оживляемые в среде чиновничества и колониальных экспертов навязчивые формулы об "исламской угрозе", о "мусульманском фанатизме", или "сартизации", "татаризации" ислама у казахов, уместно рассматривать как следствие, прежде всего, перманентных вспышек тревог и страхов колониальной администрации, за которыми явно проглядывается ощущение ограниченности пределов своей власти в собственных колониях. Именно после Андижанского восстания 1898 года былой патернализм и декларативные заявления о культурной ассимиляции "отсталых туземцев" отходят на задний план, уступив место настороженности, поиску враждебных ("противоправительственных") действий в любых незнакомых культурных или религиозных традициях или обычаях, подобных тому, которые описаны выше.

Неоднократные изменения политики Российской империи по отношению к исламу и исламским институтам в Туркестане или в степных областях и городах на территории современного Казахстана привели к тому, что мусульмане были включены в число "уважаемых врагов" империи [Мацузато 2004: 450-451], с которыми считались, в которых, однако, привыкли видеть угрозу.

В этой связи приходится сожалеть, что в переписке не зафиксировано голосов самих участников собраний. Именно их объяснения были бы весьма уместны для полной реконструкции особенностей отношения к колониальной власти самих колонизированных, которые, однако, не раз проявляли готовность к сотрудничеству на условиях культурного и религиозного невмешательства.

Литература

Aftandil, S., Erkinov, 2009. The Andijan Uprising of 1898 and its Leader Dukchi-Ishan Described by Contemporary Poets. Tokyo.

Bregel, Y., 1995. Bibliography of Islamic Central Asia, parts I-III. Indiana.

Babadzhanov, B., 1998. Dukčī Īšhān und Aufstand von Andižan 1898 // Muslim Culture in Russia and Central Asia from 18th – to the early 20th Centuries, vol. 2 (Inter-Regional and Inter Ethnic Relations). Berlin: KS.

Babadzhanov, B., 2004. Russian Colonial Power in Central Asia as Seen by Local Muslim Intellectuals. In: Beate Eschment and Hans Harder (eds.), Looking at the Coloniser: Cross-Cultural Perceptions in Central Asia and the Caucasus, Bengal, and Related Areas. Würzburg.

Bayly, C.A., 1996. Empire and Information: Intelligence Gathering and Social Communication in India, 1780-1870 / Cambridge Studies in Indian History and Society. Cambridge: Cambridge University Press.

Komatsu, H., 2007. Dar al-Islam under Russian Rule as Understood by Turkestani Muslim Intellectuals // Empire, Islam, and Politics in Central Eurasia. Edited by Tomohiko Uyama. Sapporo: Slavic Research Center, Hokkaido University.

Komatsu, H., 2006. Khoqand and Istanbul: An Ottoman Document Relating to the Earliest Contacts between the Khan and Sultan // Asiatische Studies/Étude Asiatiques, X, 4, pp. 971-973.

Бабаджанов, Б.М., 2010. Кокандское ханство: власть, политика, религия. Токио-Ташкент: Yangi nashr.

Manz, B.F., 1987. Central Asian uprisings in the nineteenth century: Ferghana under the Russians. // In: Russian review, vol. 46.

Morrison, A., Sufism, Panislamism and Information Panic.

Morrison, A., 1926. Sufism, Panislamism and Information Panic. Ташкент.

Арапов, Д.Ю., 1899. Ислам в Туркестане. Всеподданейший доклад Туркестанского генерал-губернатора генерала от инфантерии [С.М.] Духовского. Ташкент.

Бабаджанов, Б.М., 2009. Андижанское восстание 1898 года и "мусульманский вопрос" в Туркестане (взгляды "колонизаторов" и "колонизированных"). Журнал "Ab Imperio", 2: 167-170.

Бабаджанов, Б., 2003. Дукчи Ишан и Андижанское восстание 1898 года" // Подвижники Ислама: культ святых и суфизм в Средней Азии и на Кавказе. Под ред.: С.Н. Абашина и В.Н. Бобровникова. Москва.

Веселовский, Н.И., 1895. Восточные заметки. СПб.

Вяткин, В.Л., 1923. Среднеазиатский мистик Бабарахим Машраб // "Ал-Искандария". Сборник Туркестанского Восточного Института в честь проф. А.Э. Шмидта. Ташкент.

Мацузато, К., 2004. Генерал-губернаторства в Российской империи: от этнического к пространственному подходу // Новая имперская история постсоветского пространства. Казань.

Остроумов, Н.П., 1884. Сарты. Этнографические материалы, Издание (выпуск) 3. Ташкент. стр: 34-37.

Сальков, В.П., 1901. "Андижанское восстание" в 1898 г. Казань.

ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 111 (копия, машинопись).

ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 3-4 об. (копия, машинопись).

ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 57-60. Датированы, соответственно 23 апреля (из Закаспийского округа) и 6 мая (из Самаркандского уезда).

ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116. Л. 80 (копия, машинопись).

ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Д. 1116 (обложка).

ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 1. Л. 3-4об. (подлинник, машинопись).

Штейнберг, Е., 1938. Собрание документов. – Красный архив, № XCI .

Эркинов, А., 2003. Андижанское восстание его предводитель в оценках поэтов эпохи. Журнал "Вестник Евразии", 1: 111-137.

1 Это формула приписана первому генерал-губернатору К.П. фон Кауфману (1867-1882). Однако собственно "игнорирования ислама" в полном смысле, конечно, не было, поскольку, например, строительство любого мусульманского религиозного учреждения невозможно было осуществить без специального разрешения. Назначение в них мударрисов, имамов и даже кандидатуры мутавалли (попечитель пожертвований) так же не было возможно без разрешения колониальных властей.

2 Будучи III-м Инспектором народных училищ, Наливкин серьезно отстаивал "неусыпную опеку образовательных учреждений мусульман Средней Азии", мотивируя это тем, что "обучение может остаться в прежних отсталых и фанатичных формах". См., например, его письма и составленные им проекты "Положений" относительно учебных заведений. ЦГА РУз, Ф. И-47, оп. 1, д. 373, Л. 2-45 и дальше.

3 Самый показательный пример – это обсуждение вопроса о создании и финансировании дополнительных служб для организации слежки и контроля как в т.н. Русском Туркестане, так и на территории собственных протекторатов – Бухарского и Хивинского ханств. См. письма военного министра В. Сухомлинова председателю Совета Министров П. Столыпину (от 30 октября 1910 г. за № 4760), ответы последнего, их обмен корреспонденцией с начальниками Туркестанского районного охранного отделения, директором Департамента полиции (РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 5064. Л. 4-26 и дальше. Пользуясь случаем благодарю Т.В. Котюкову, предоставившей мне возможность познакомиться с этим материалом). См. так же замечания Ал. Моррисона по поводу нерационального использования ресурсов в связи с "информационной паникой": Morrison, A. Sufism, Panislamism and Information Panic. Nil Sergeevich Lykoshin and the Aftermath of the Andijan Uprising // Past & Present. Vol. 214, issue 1 (2012). P. 275-304.

4 Например, хорошо известен перевод (с предисловием) поэзии Машраба, выполненный упомянутым Нилом Лыкошиным: Дивана-и-Машраб. Жизнеописание популярнейшего представителя мистицизма в Туркестанском крае. С тюркского перевел и снабдил примечаниями Н.С. Лыкошин. Ходжент, 1911 (ротопринтное издание: Ташкент, 1992).

5 В прежнем письме говорилось, что "особого устава" собрание не имеет.

6 К моменту написания этого письма, упомянутые выше персоны были уже задержаны.

7 Следовательно, ротмистр готовился к арестам уже после первого донесения 1 декабря, не разобравшись в сути этой традиции.

8 Как выяснилось позже в составе "кружка" оказалось больше татар и казахов (та же папка, л. 80 с об.). Имена с краткими "досье" и указанием национальностей части этих персон такие: Исмаил Джабеков Нигматулин, Мухамед Али Нар-Мухамедов, Мамбет Гафур Джалял Максумов, Рахим Кул Перемкулович Абдрахманов, Мухамед Амин Самиджан Нигматулин, Мир Осман Мир-Ахметов, Умарджан Абдурахман Шайхов, Гапырджан Салимджан улу, Магруф Арыбужан Атамухамбетов, Канаат Хаджи Иноят Ходжи улу, Ибрагим Турабай улу, Комареддин Зайнетдин Ходжаев, Тохта Ходжа Азис Ходжиев, Арымджан Ашир улу, Юнус-Бек Махмутбеков, Мир Абдулла Мир-Артуков, Мир Ходжи Мир Юсупбаев, Миртаджи Миркасым Ходжиев И Абдусамет Абдрахметов

9 На полях поправка: "Ташкентского татарина".

10 Речь идет о т.н. "Низом/Тартиб", в котором участники ‘гапа’ уведомляются о днях сборов, с именами тех, кто должен устраивать очередное угощение, примерным меню, иногда текстами коллективных песен и т.п. Каждый участник дает определенную в ‘Гапе’ сумму и расписывается, чем подтверждает то, что уведомлен о сроке его очереди устраивать угощение. В представленном документе "Уставом" (если следовать буквальному переводу) такие записки названы некорректно, во всяком случае, в том смысле, какое хотел им приписать ротмистр Астраханцев.

11 Речь идет о предыдущем письме с докладом.

12 Т.е. казахов.

13 Эти утверждения о "суровой дисциплине" плод фантазии ротмистра Астраханцева, желающего доказать, что ему удалось "изловить" хорошо организованную группу с "антиправительственными целями".

14 Штрафы платят не явившиеся на очередное собрание без уважительных причин.

15 На самом деле, это совсем небольшие деньги, учитывая, что основная их часть уходила на угощения или иные развлечения (приглашение музыканта). В этом смысле очевидной подтасовкой выглядят попытки Астраханцева связать эти сборы с желанием пожертвовать их Османской империи на "известные цели" (видимо, имеется в виду пожертвования в пользу Османской Турции в ее войне с Италией). Хотя несколько строк ниже, пишется, что назначение денег еще не выяснено.

16 Здесь очевидное противоречие с приведенными выше в этом же докладе утверждениями о том, что среди членов этих собраний существовала жесткая дисциплина и иерархия.

17 К этому "Докладу" приобщена смета (л. 5) на тысячу руб. для приобретения агентов".

18 То есть казаха.

19 Авторство не установлено, однако, судя по тому, что оно оставлено на видном месте первого листа письма, его оставил высокопоставленный чиновник канцелярии.

20 Статья, предусматривающая уголовное наказание за организацию "несанкционированных собраний, сборищ и сообществ".

21 Это мнение по отношению к Дукчи Ишану сохранил знаменитый эксперт по Туркестану Н.П. Остроумов буквально до конца 20-х годов XIX века. В своих дневниках, написанных в конце 1920-х гг, он теми же штампами характеризует Дукчи Ишана (ЦГА РУз, Ф-1009, папка 98, С. 83. Пагинация авторская).

22 Эта формула ("выступления, подобные андижанскому, возможны в будущем") из упомянутого отчета Духовского: Ислам в Туркестане, С. 176.

Бабаджанов Бахтияр Мираимович, д.и.н., проф., Институт востоковедения АН РУз, Узбекистан. Е-mail: bbmir@yandex.com.

Источник: International Turkic Academy, журнал GLOBAL-Turk