Российская идеология
Эдуард Лимонов во время акции "Стратегия-31" на площади Краснопресненская застава. Фото: Антон Новодережкин/ТАСС

Это просто удивительно, как он смог воплотить то, что русской литературе больше невозможно
Уж сколько ругали его.
Сперва пытались приручить одни, интеллигенты, леваки. Потом другие, патриоты. Но он всегда ускользал.
Сперва он строил свою жизнь по Мисиме.
Был такой тихий домашний мальчик, носил очки, читал книжки. Это Мисима. Лимонов таким не был. Сам Лимонов тихим не был никогда, он уже сразу угадал свой путь – злить и буянить. Сам говорил, что с пятнадцати лет начал заниматься разбоем и кражами по квартирам. Потом остановил все это, когда близкого его друга расстреляли за воровской промысел. Но почему тогда Мисима? Почему Лимонов так любил его раньше?

Не потому ли, что однажды японский мальчик увидел золотаря (ассенизатора, если кто думает, что золотых дел мастера). Это произошло на улице. Золотарь спускался с горки, а маленький будущий писатель Мисима поднимался. Золотарь шел осторожно, неся на специальной такой палке два ведра, которые были полны человеческими нечистотами. Нес и старался не расплескать. Но привлекла маленького японца тогда не сама эта картина, а мощные мускулистые прекрасные ноги самого ассенизатора. Ноги парня облепили синие дешевые штаны, заляпанные человеческим калом и мочой. Это сочетание позорного занятия и физического великолепия поразило тогда Мисиму.
И он решил стать другим.

Он захотел стать сильным, злым и победителем. Стать самураем. Что и претворил в жизнь.
"Лицо человека мужественного, воина должно быть маской. Утреннее лицо командира прячет свои тревоги, беды, отчаяние".
Разве это не про Лимонова?
– Здравствуй, солнце и сталь! – говорит командир своему стареющему лицу. И лицу уже смешно, что оно стареет.
Лимонов вообще любил свою силу. Причем силу – через не могу, униженную.
В одной из своих книг он вспоминает про базарных инвалидов. Победителей, которых победила жизнь.
"Мужики были невозможные мачо. Грубые мощные, с выразительными кожаными лицами, как у злых святых в фильме Пазолини "Евангелие от Матфея". Последний инвалид, бывало, гаркнет снизу со своей тележки на подшипниках – и сивухой лицо, как дракон, опалит. Лица у мужиков были у всех как у постных зэков-насильников. Даже чиновники были лишены лоска, грубая ходячая материя, картошка какая-то тяжелая в штанах и пиджаке".
Люди это чувствовали. Даже те, кто его не любил. Или кто с ним поссорился. Он сам был этим невозможным мачо. Последним большим писателем, как написала в день его смерти Татьяна Толстая.
Прилепин ей вторит: "Конечно же, есть своя мистика в том, что Дед ушел, когда начал сыпаться весь этот единый европейский глобальный мир, который он презирал. Дед был моим учителем и огромной мобилизующей силой для меня. Мне хотелось, чтоб он видел меня, наблюдал за мной. Мне хотелось победить и принести ему победу, как в каком-то смысле – отцу. "Отец, ты ругался, но я сделал это". Без него мы – сироты. Я очень его любил. Дед, ну чего сказать. "Будем работать – будем жить". Ему нравилась эта чеченская поговорка".
Уже не важно, что перед смертью Лимонов с Прилепиным поссорился. Лимонову вообще уже ничего не важно, Прилепину – еще не важно. Слишком большая странная мощь была в Лимонове. Что всякую чушь после смерти вспоминать?
В совершенно пустом саду
собирается кто-то есть
собирается кушать старик
из бумажки какое-то кушанье
Половина его жива
(старика половина жива)
а другая совсем мертва
и старик приступает есть
Он засовывает в полость рта
перемалывает десной
что-то вроде бы творога
нечто будто бы творожок
Это стихи Лимонова. Все же уже поняли, что он был незаурядный поэт?
"Лимонов был самый любимый". Так пишет Дмитрий Ольшанский. "Самый любимый и самый главный – в том огромном мире, который он создал, в той захватывающей жизни, которую он прожил, – хотя для него, конечно, было важнее быть главным. Любите или не любите – слушайте. И слушали, и слушались".
Ну а чего не слушаться? "Дед". Так его звали все последнее время. Как же это круто. Взять на себя это прозвище. Деда и положено слушаться.
Кажется, что Лимонов презирал всех. И все. Идею брака, идею литературы, идею библиотеки.
Плакать раньше умели. Сейчас совсем не то. "Сейчас разучились плакать, потому что настоящих чувств не испытывают. Плачут сейчас, как видели, актрисы в сериалах плачут, а тогда бабы плакали от сердца, от сисек, от осиротевших интимных частей, если мужик помер".
И пахнуть тоже умели. "...Люди тогда пахли, то есть у них запах был. Санитарии в коммунальных жилищах было мало, и никчемная все, жалкая. Зато люди всласть и сильно пахли. Особенно пахли женщины, забивая запах духами, но все же их естественный пробивался. Мужики пахли табаком, водкой либо коньяком, в зависимости от социального статуса и достатка. Военные пахли сапожной ваксой и вдобавок чуть-чуть промасленным оружием".
Такое ощущение, что тут спрятан ключ. Лимонов хотел пахнуть. Неслучайно в начале текста я вспомнил Мисиму. Бывшего кумира Лимонова. Там же тоже парень несет бадьи с дерьмом. Без этого запаха (и пятен, пятен) это было бы все слишком позорным.
И этот мне противен
И мне противен тот
И я противен многим
Однако всяк живет
Никто не убивает
Другого напрямик
А только лишь ругает
За то что он возник
Ужасно государство
Но все же лишь оно
Мне от тебя поможет
Да да оно нужно
"Командир притворяется, натягивает маску мужества, помогающую отринуть личные горести и стереть следы увиденного ночью кошмара. Только таким обликом должен приветствовать поживший на свете мужчина солнце нового дня". Это опять Мисима.
А это уже Лимонов. "Мишима – из тех писателей, которые больше остаются в памяти человеческой, как люди необычайных поступков, подкрепляющих судьбой и кровью те идеи, которые декларировали. Крепкость Мишимы в его эссе "Солнце и Сталь", его комментарии "Хагакурэ", делающие его практически соавтором книги – подкреплены изуверским поступком на балконе штаба сил самообороны. Мишима поставил хорошую красивую точку в конце своей судьбы. Ведь восстание не удалось".
Лимонов и тут выступает из ряда. Пишет Мисиму через "ш". Потом забыл и "ш", и его самого.
Лимонов – предатель. Настоящий большой писатель всегда предатель. Но его восстание ему удалось.
Жена бандита (так называется одно стихотворение Лимонова).
Роза стоит в бутыли
Большая роза прекрасна
Она как большая брюнетка
Как выросшая Брук Шилдс до отказу
А кто же принес мне розу?
Ее принесла мне… подруга
Подруга – жена бандита.
Люблю опасные связи…
Ох, если бандит узнает,
от распрей междоусобных
с другими бандитами, сразу…
от маленьких проституток,
которых он сутенерит…
ко мне и жене повернется…
Убьет он нас двух, пожалуй…
Имеет два револьвера
И верных друзей в придачу…
Боюсь. Но любить продолжаю
Я тело жены бандита
И ласковый темперамент
Сладки опасные связи…
Мы были твоими современниками, мы смеялись над тобой иногда, мы ничего не понимали в тебе. Как же тебе, наверное, иногда было с нами скучно.
Я был веселая фигура
А стал молчальник и бедняк
Работы я давно лишился
Живу на свете кое-как
Лишь хлеб имелся б да картошка
Соличка и вода и чай
Питаюся я малой ложкой
Худой я даже через край
Зато я никому не должен
Никто поутру не кричит
И в два часа и в полдругого
Зайдет ли кто – а я лежит
Вы теперь лежите, Эдуард Вениаминович, а мы стоим – в почетном карауле.
Стоим и думаем: "Это просто удивительно, как он смог воплотить то, что русской литературе больше невозможно. Силу и удаль, солнце и сталь".
– Здравствуй, солнце и сталь! – говорим мы писателю.
– Прощайте, – говорит писатель, ускользнувший от нас.

Дмитрий Воденников
18.03.2020