СУД НАД ДОРРЕРОМ
Пятница, 08 Января 2021

В декабре 1917 года, после внесудебной расправы над арестованным генеральным комиссаром Туркестанского края, генералом Павлом Коровиченко, в Ташкенте состоялся важный судебный процесс: захватившие власть представители коалиции социалистов провели суд над графом Георгием Доррером, помощником убитого управителя региона. Процесс был важен для них с политической точки зрения: путчисты хотели показать, что в произошедшем кровопролитии (только сторонники советов потеряли 79 человек, включая женщин и детей, в основном, погибших от огня артиллерии) виноваты члены свергнутого ими краевого правительства, за что они и должны быть наказаны.

Биографические данные Георгия Иосифовича Доррера, которые нам удалось обнаружить, весьма скудны. Годом его рождения называется примерно 1887-й. Но, скорее всего, он родился все-таки раньше, поскольку к осени 1917-го уже был известным адвокатом в Асхабаде, являлся видным деятелем партии конституционных демократов, а после февральской революции некоторое время управлял Закаспийской областью, куда в то время входила почти вся территория современной Туркмении и часть нынешнего Казахстана, включая Мангышлак. В конце сентября или в начале октября 1917-го Георгий Доррер принял предложение Коровиченко и прибыл в Ташкент, где на него была возложена задача по гражданскому управлению Туркестанским краем.

Сам Коровиченко, направленный в Ташкент главой Временного правительства Александром Керенским для подавления "ползучего" мятежа социалистов, не мог опереться ни на солдат ташкентского гарнизона, ни даже на прибывших вместе с ним, поскольку они в значительной степени оказались заражены демагогической большевистско-эсеровской пропагандой, однако в течение месяца пытался противодействовать им, в чем его энергично поддерживал граф Доррер.

1

Георгий Доррер

В ночь на 28 октября законное правительство края - Туркестанский комитет Временного правительства - предприняло попытку предотвратить захват власти солдатами и рабочими, объединившимися на базе созданного Ташкентского совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. По приказу генерала Коровиченко отряд юнкеров и казаков арестовал председателя Краевого Совета и некоторых членов исполнительного комитета, а также совершил нападения на казармы 2-го и 1-го Сибирских полков, солдаты которых поддерживали мятежников. Юнкера разоружили солдат 2-го полка и заняли крепость, однако солдаты 1-го полка оказали вооруженное сопротивление; к ним примкнули рабочие железнодорожных мастерских и типографии, получившие оружие. После четырех дней боев, 1 ноября 1917 года, сопротивление правительственных отрядов оказалось сломлено, они сдались, а члены Туркестанского комитета Временного правительства были арестованы.

В середине ноября победители сформировали новый властный орган: Совет народных комиссаров Туркестанского края, куда вошли большевики и левые эсеры, его председателем был избран 26-летний большевик Федор Колесов. А 30 ноября новая власть постановила образовать Временный революционный выборный суд присяжных и передать ему на рассмотрение дело о противостоявших ей представителях свергнутого правительства (участниках и вдохновителях "контрреволюционного выступления").

В книге Давида Голенкова "Правда о врагах народа", изданной в 2006 году, сообщается, что 15 присяжных заседателей были избраны Ташкентским Советом рабочих и солдатских депутатов, Центральным бюро профсоюзов, полковыми комитетами 1-го и 2-го Сибирских полков, первой, второй и третьей дружинами, саперной ротой, тремя артиллерийскими батареями и Советом крестьянских депутатов.

Общественными обвинителями выступили 32-летний Иван Тоболин, один из руководителей большевиков, председатель Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов ("Туркестанский Ленин"), и Х. Вайнштейн, товарищ председателя Ташкентского Совета, руководитель фракции меньшевиков-интернационалистов.

И уже 3 декабря в зале Военного собрания Ташкента состоялось первое заседание "народного революционного суда", на котором рассматривалось дело арестованного 1 ноября графа Доррера. По утверждению обвинителя, своими действиями тот способствовал разоружению двух полков, зная, что это может повлечь военные действия и, соответственно, привести к жертвам. (О том, что воинские части вообще-то обязаны подчиняться законному правительству и не поддерживать путчистов, в его речи не упоминалось.)

Отчеты о ходе процесса печатались в двух газетах – "Туркестанских ведомостях" (органе Туркестанского комитета временного правительства, который после победы мятежников был преобразован в орган Совета народных комиссаров Туркестанского края; его редактором стал Федор Колесов) и "Туркестанском курьере". Примечательно, что анонс суда над Доррером был опубликован в том же номере "Туркестанских ведомостей", в котором приводились подробности убийства генерала Коровиченко.

Несмотря на значительный объем предлагаемого вашему вниманию материала, мы решили разместить его одним блоком, чтобы тема не "распылялась" по отдельным публикациям. Прямая речь в текстах не взята в кавычки и не отделена от косвенной, поэтому читать следует внимательно. Исправлены явные ошибки и описки, расставлены знаки препинания.

***

"ТУРКЕСТАНСКИЕ ВЕДОМОСТИ", 3 ДЕКАБРЯ (16 ДЕКАБРЯ) 1917 ГОДА
Суд над гр. Доррером и др.

Сегодня в 12 ч. дня в зимнем помещении воен. Собр. открывается заседание народно-революционного суда над гр. Доррером и др; заседание открытое. Вход по билетам, роздано тысяча билетов, преимущественно демократическим организациям. Приняты все меры как к охране личностей обвиняемых, так и общего порядка в помещении суда и в городе.

===

МЕСТНАЯ ХРОНИКА.
Перевод гр. Доррера в областную тюрьму. После самосуда над ген. Коровиченко, исполн. комитет, опасаясь как бы гр. Доррера не постигла такая же участь, сделал распоряжение о переводе его из крепости в тюрьму, куда гр. Доррер и был помещен 1 декабря в 2 часа дня.

Перевод из крепости в тюрьму подействовал на гр. Доррера успокоительно. Арестованный прекратил голодовку.

(…) Редактор Ф. Колесов

***

ТУРКЕСТАНСКИЕ ВЕДОМОСТИ, 5 ДЕКАБРЯ (18 ДЕКАБРЯ), №187 (249)
Заседание народно-революционного суда.

(3-го декабря 1917 г., день первый)

Дело гр. Доррера.

3-го декабря около 1 ч. дня в зале Военного Собрания открылось заседание народно-революционного суда над виновниками Ташкентского кровавого события 28 окт. – 1 нояб.

Заседание открытое. Вход по билетам. Публика переполняет зал, хоры и стоит в проходах. Порядок в зале охраняется красногвардейцами.

Состав суда: председатель Чарковский (от адвокатуры), товарищи председателя – Агапов (от Сов. Нар. Комисс.) и Агеев (от Исп. Комит.), члены суда Солдатов (от Центр. Бюро професс. Союзов) и Беловицкий (от крест. депут. Ташк. уезд.). Секретарь Шевченко. Представители обвинения Тоболин (председ. сов. рабоч. и сол. деп.) и Вайнштейн (тов. предс. С.Р. и С.Д.).

Союзом адвокатов организована защита в лице адвокатов Шермана, Абрамова, Цвейгмана, Гаевского и женщины-адвоката Штейн.

10

Иван Тоболин, фото 1918 года

Президиум суда занимает место за большим столом в центре. С правой стороны сцены рассаживаются присяжные заседатели в числе 15 чел., избранные от воинских частей и рабочих организаций. С левой стороны за маленьким столом занимают место защитники Шерман и Штейн. Рядом садится подсудимый гр. Доррер под охраной конвоя.

Открывая заседание народно-революционного суда, председатель Чарковский разъясняет отличие народно-революционного суда от суда коронного. В народный суд не обязательно вхождение юристов, подготовленных судебных деятелей, так как суд производится не по букве закона, а по совести. Этот суд может оправдать обвиняемого даже в том случае, если виновность его доказана. Решение народно-революционного суда безапелляционно, т.е. не может быть обжаловано, а потому присяжным заседателям следует сугубо внимательно относиться к делу. Если произойдет судебная ошибка, то поправить ее будет уже некому. Судить будут присяжные заседатели; дело же суда – лишь заботиться о том, чтобы судебный процесс протекал правильно, и чтобы интересы, как обвинения, так и защиты были строго соблюдены.

Далее председатель раз’ясняет роль обвинителей и защитников. Кроме того, любое лицо из публики может выступать как на стороне обвинения, так и на стороне защиты. Это означает, что если кто-либо усмотрит упущение в обвинении или защите, то должен об этом заявить и ему будет дано слово.

Призывая вновь присяжных к полному вниманию, председатель раз’ясняет, что после вердикта присяжных пять судей удалятся на совещание и вынесут свой приговор.

Революционный суд не признает самого жестокого и позорного наказания – смертной казни. Революционный суд может приговорить: 1) к лишению политических прав, 2) к лишению свободы на срок от 1 года до 20 лет, а в особо тяжких случаях к пожизненному заключению и кроме того к лишению всех прав.

Председатель требует от присяжных торжественного обещания судить по совести, не увлекаясь ни дружбой, ни враждой.

Такое обещание присяжными дается.

Шерман раз’ясняет, что союзом организована защита не по соображениям политической солидарности, а во имя святого принципа защищать обвиняемого на суде при всяких обстоятельствах.

Гр. Доррер заявляет, что защищаться будет сам, но ввиду общественно-политического характера процесса ничего не имеет против организованной защиты.

По формальным соображениям со стороны обвинения заявляется персональный отвод защитников, последняя в свою очередь заявляет отвод обвинителя Тоболина, который по этому делу должен выступать свидетелем.

Суд удаляется на совещание.

По возвращении суда подсудимый снимает отвод обвинителя Тоболина, и суд об"являет свое постановление оставить заявленные отводы без уважения.

Оглашается список свидетелей, которые удаляются в отдельную комнату, после чего выступает с речью, долженствующую заменить обвинительный акт, обвинитель Тоболин.

Речь Тоболина./

Председатель суда об’явил уже, что здесь обвиняемого судит сам народ. Формы суда новые – прецедентов такого суда до сих пор не имелось.

Преступление, совершенное подсудимым гр. Доррером, должно рассматривать не с точки зрения юридической, а с точки зрения общественной и вреда, нанесенного обществу. Гр. Доррер не один. Он возглавляет собою движение, которое вылилось в кровавые дни 28 окт. – 1 ноября. Суду придется разобрать дела не одного гр. Доррера, а и других причастных к событиям лиц.

3

Туркестанские ведомости, 9 декабря (22 декабря) 1917 года

Обвинитель останавливается на декрете нового правительства о реформе суда, а затем переходит к самому существу обвинения.

Рассматривать ташкентские события как поражение центра нельзя. Ташкентские события конца сентября вытекают из событий 12 октября (опечатка, имеется в виду 12 сентября – ред.), начавшихся с митинга в Александровском парке (на митинге, где присутствовали 700-800 солдат и рабочих, был создан т.н. временный революционный комитет, немедленно заявивший о своих претензиях на власть; вечером его члены были арестованы, однако из-за угрозы солдатского бунта их пришлось отпустить – ред.). Эти события, казалось, были ликвидированы договором, подписанным Наливкиным и заключавшимся в том, что частям Ташкентского гарнизона гарантируется неприкосновенность, а Керенскому и Коровиченко посылаются телеграммы о ненужности направлявшейся в Ташкент карательной экспедиции. Кстати сказать, направлявшаяся в Ташкент карательная экспедиция имела в своем распоряжении 24 пулемета, но на счастье наше и граждан г. Ташкента, эти пулеметы сюда не прибыли, так как ныне свергнутому Врем. Правительству они в то время понадобились в другом месте.

Нам было пред’явлено обвинение в том, что мы шли против Республики. Существовал правда не вполне установленный республиканский строй, возглавляемый Правительством Керенского, которое признавалось постольку, поскольку оно шло вместе с демократией – сов. раб., солд. и крест. деп., и если правительство нарушило этот контакт, то тем самым оно совершило преступление, правда не юридическое, а общественно-политическое.

Акт, подписанный 18 сент. Наливкиным был нарушен. Карательная экспедиция прибыла в Ташкент и на сцене появился полковник Коровиченко, который авансом получил от Керенского генеральский чин, и с ним гр. Доррер, которому до того одной из областей края было выражено недоверие и который сидит теперь на скамье подсудимых. Это честолюбец, который хотел сделать себе карьеру.

Не буду говорить о ген. Коровиченко. Он мертв, а мертвые страха (вероятно, в оригинале было произнесено слово "сраму" - ред.) не имут. Буду говорить о сидящем здесь гр. Доррере, который вздумал ловить карасей в мутной воде и принял должность помощника генерального комиссара. Появившись на арене ташкентской жизни, он занял определенное положение по отношению демократии и проявил целый ряд агрессивных действий. Если бы у этих политических авантюристов был политический такт, то они могли бы ликвидировать конфликт, явившись в орган демократии сов. раб. и солд. деп. и заявив о том, что они слуги народа. Но они по приезде сюда явились в так называемый совет общественных организаций с тем, чтобы из подонков этих организаций организовать ядро, которое шло бы против революционной демократии. У меня имеется документ, из которого видно, что подсудимый требовал сюда новые карательные силы, уже будучи арестованным. Здесь ковались и куются еще цепи для великой Российской Революции.

Еще по дороге сюда, не доезжая до Ташкента, ген. Коровиченко и гр. Доррер принялись за возбуждение мусульманских масс против органов демократии.

Однако ход событий был таков, что ген. Коровиченко, явившись сюда с карательной экспедицией, оказался без карательных сил, ген. комиссаром только на бумаге, так как солдаты карательной экспедиции заявили, что они на стороне совета рабоч. и солд. деп.

Когда появились Коровиченко и Доррер, здесь заседал краевой с’езд советов рабоч. и солд. деп., но они не явились на этот с’езд, а, как я уже говорил, явились в совет делег. общ. организаций, где должен был взрасти черный цветок, который своим ядом должен был отравить революционную Россию. Краевой с’езд предложил комиссариату ликвидировать конфликт, но комиссариат создал судебный процесс.

Однако под ружьем на защиту прав революции стояли местные полки и присланные сюда карательные эшелоны. И вот помощник ген. комиссара по гражд. делам гр. Доррер стал вершить военные дела. Нужно было отправить обратно не оправдавшие надежд карательные эшелоны, и исп. комитет поверил лицу, сидящему теперь на скамье подсудимых и принял меры к тому, чтобы воинская часть, которая стояла на страже революции, была отправлена. Оставляя здесь казаков и уверяя нас, что они будут разосланы по всему краю для служебных надобностей, он выводил отсюда верные совету войска.

Справедливость требует сказать, что гр. Доррер оказался на высоте положения и далеко не на высоте положения оказался исп. комитет, который поверил словам политического авантюриста Доррера. Опытный делец, он обменял на арестованного прап. Гриневича часть, верную революции, которая выехала отсюда, только покорившись воле демократии.

Перед полным собранием испол. комитета гр. Доррер дал обещание, что Шендриков (доверенное лицо Керенского, член Туркестанского комитета временного правительства, последовательный борец с большевиками – ред.), будет уволен в отпуск. Мне не надо говорить о физиономии, к нашему несчастью, отсутствующего здесь Шендрикова.

Актом от 3 октября, который известен всем, ген. комиссар согласился на то, чтобы все военные мероприятия (вывод, расформирование и разоружение частей и т.п.) проводились в полном контакте с сов. раб. и солд. деп. Этим актом исп. к-ту предоставлялось широкое право вмешательства в военные дела края. Но этот акт, как и все акты ген. комиссара, был подписан не команд. войсками ген. Коровиченко, а его помощн. по гражд. делам "генералом" Доррером.

Революционная демократия Ташкента, несмотря на то, что акт от 18 сент. был грубо нарушен Туркест. Комитетом, все же вновь поверила комиссариату, и по заключению договора от 3 октября исп. комитет довел до сведения войска, что ни одно распоряжение ген. комиссара не должно быть исполнено без санкции исполнительного комитета.

В исп. ком. стали поступать сведения, что комиссариат приступил к реформированию революционных частей. Реформирование производилось под видом частных откомандирований групп в десятки солдат. В частях началось волнение, но исп. ком. успокаивал взволнованные группы солдат, раз’ясняя им, что это – не нарушение договора, а быть может вызывается той или иной необходимостью передвижения частей по краю.

Когда ген. комиссариату удалось несколько расстроить ряды революционной демократии, он решил действовать "железом и кровью", как выразился этот пигмейчик Доррер, копируя "маленького Наполеона" Керенского.

(Публика бурно рукоплещет. Председатель строго призывает публику не выражать своего одобрения или неодобрения и вести себя спокойно).

4

Туркестанские ведомости, 6 (19 декабря) 1917 года

В крепости находилась маленькая группа солдат – крепостная артилл. рота, которая однако держала в страхе контр-революционную школу прапорщиков, и вот ночью, как тати, подкрались к ней юнкера и казаки с броневиками и обстреляли из пулеметов спящих солдат, и затем разоружили их и арестовали. Крепостная рота вынуждена бала сдаться – силы были неравные. Рота была отдана под суд.

Таким образом ген. комиссариат перешел на почву открытой борьбы с народом и бросил дерзкий вызов всей революционной демократии.

Имея прямой провод из Белого Дома (бывшая резиденция туркестанского генерал-губернатора – ред.), они сносились с "маленьким Наполеоном" и не стеснялись в действиях. Они приступили к организации темных сил мусульманского населения.

Хорошую услугу оказал им депутат от казаков прап. Русанов, который обо всем доносил ген. комиссариату.

Ловкий делец гр. Доррер решил воспользоваться об’явленной демобилизацией тех солдат-семиреченцев, которые пострадали от беспорядков в Семиречье (т. н. "среднеазиатского восстания" - ред.). Он возбудил ходатайство о демобилизации не только пострадавших семиреченцев, а всех без исключения семиреченцев, которые составляли 55-60% Ташкентского гарнизона, чем имел в виду окончательно убить гарнизон. Телеграмма, посланная в Петроград с просьбой издать соответствующий приказ была исполнена и гарнизон, и без того малочисленный, опустел более чем на половину. Были роты, где осталось 5 человек. Ген. комиссар и его помощник сделали хорошую игру: они расформировали Ташкентский гарнизон.

Далее они решили оставить здесь только казаков и текинцев, и совершается новое преступление – оставшихся отправляют на фронт. Такая несправедливость волнует солдат: семиреченцы распускаются по домам, а других посылают на кровавую бойню – на фронт. И велика заслуга исп. ком., который в это время не допустил кровопролития между солдатами воинских частей.

(Продолжение следует).

М.

ТУРКЕСТАНСКИЕ ВЕДОМОСТИ, 6 ДЕКАБРЯ (19 ДЕКАБРЯ), №187 (249)
Заседание народно-революционного суда.

(3-го декабря 1917 г., день первый)

Продолжение речи Тоболина.

Против членов исп. ком. было выдвинуто обвинение по 100 ст., карающей 20-летней каторгой. Суд по приказу ген. комиссариата приступил к делу и арестовал некоторых членов исп. ком. Члены исп. ком. не ушли от суда; они не сбежали, как сбежали теперь некоторые члены ген. комиссариата, хотя, получив повестки, они имели возможность скрыться. Ген. комиссариат располагал достаточной вооруженной силой, чтобы прямо заарестовать всех членов исп. ком. Но ген. комиссариат умышленно не арестовывал многих с целью дать им скрыться, чтобы потом иметь возможность сказать, что "мятежники" и "авантюристы" сбежали.

И привлеченные к обвинению члены исп. ком. не скрывались, считали нужным являться на допросы, хотя и знали, что в конце концов будут арестованы.

Вскоре получились сведения о петроградских событиях и о свержении врем. правительства. Казалось бы, точка зрения ген. комиссариата должна была быть таковой: мы агенты врем. правительства и существуем до тех пор, пока существует врем. правительство. Но они, узнав о свержении врем. правительства, пустили в ход все, чтобы спасти положение на месте. Они явились в Дом Свободы (с 1910 года – здание Общественного собрания, с 1917 года в нем размещался Ташсовет, в советское время – кинотеатр "Имени 30-летия комсомола" - ред.) с бомбами и пулеметами, чтобы арестовать всех членов исп. к-та.

Но, как говорит гр. Доррер в своем докладе Керенскому, главари ушли.

Далее они осмелились арестовать председателя и одного из членов краевого совета. Тогда же были приняты меры к разоружению полков, которые были окружены, причем во 2 полку они закололи стоявшего на своем посту часового.

Они уже послали телеграмму Московскому гор. голове Рудневу с сообщением, что все кончено – полки разоружены, но сбежались рабочие.

Пролетариат, который составляет одну семью с солдатами и раньше говорил нам о своей готовности с оружием в руках защищать революцию, но мы ему говорили, что не надо допускать пролития братской крови. Этот пролетариат выступил на сцену, и все рабочие, как один, стали на защиту революции.

Обвинитель считает излишним останавливаться на подробностях кровавых событий, которые известны всем, в которых многие из присутствующих на суде участвовали и перед которыми, по его мнению, бледнеет Варфоломеевская ночь.

Я задавал себе вопрос, продолжает обвинитель, что должны были переживать граждане Ташкента под канонадой, и пришел к заключению, что ташкентцы сравнительно беспечно переживали этот красный ужас.

Преступник теперь на скамье подсудимых, и я должен констатировать его необычайное хладнокровие. В то время, как ген. комиссар был под защитой крепости, гр. Доррер являлся во вражеский стан, чтобы высмотреть позиции противника. Он умышленно затягивает положение, все ожидая подкреплений, но когда он почувствовал, что может быть убит своими же сторонниками, он, этот опытный делец, решает, что пора сдаваться.

И они сдались на милость победителя.

Обращаясь к фактам, заканчивает обвинитель, которые должны лечь в основу обвинения и определения степени наказания подсудимого, я считаю, что они являются тягчайшими и должны повлечь за собой для подсудимого каторгу на срок не менее 20 лет. О смертной казни говорить не приходится, так как смертная казнь – это позор для демократической страны и ей в России не должно быть места.

5

Туркестанский Вестник, 8 декабря 1917 года

После речи Тоболина об’является перерыв на обед, который продолжается около часу.

В 3 ½ час. вечера заседание возобновляется и слово предоставляется подсудимому гр. Дорреру.

Перед началом речи гр. Доррера обвинитель Тоболин делает заявление суду, что от допроса свидетелей обвинения он отказывается.

Речь гр. Доррера.

После месячного заключения я, наконец, узнал, в чем меня обвиняют. Если бы за это время велось следствие, я мог бы многое рассказать о своей деятельности. Я представлял себе роль обвинителя иначе. Прокурор должен быть беспристрастным. Из речи же обвинителя было выброшено все, что об’ективно освещает факты. Скажу – речь была митинговая. В суде это выгоднее для обвиняемого, если прокурор пересаливает. Но кроме судей есть народ, на которого такие речи действуют и это должно лечь на совести обвинителя.

По моему делу не велось формального следствия. Но я, как юрист, конечно, понимаю, в чем меня обвиняют и постараюсь сделать это за обвинителя. Меня обвиняют в том, что по заранее обдуманному заговору я выступил против интересов народа. В тюрьму я был переведен с гауптвахты, где пережил все возможные оскорбления.

Здесь обвинитель читал выдержки из моего доклада. Если бы он прочитал весь документ, то впечатление получилось бы иное. Деловая сторона документа не велика – там изложены мои взгляды.

Когда я сидел в тюрьме и на гауптвахте, то солдаты бросали в меня разные обвинения. Один обвинял меня даже в том, что он просидел долгое время в окопах. Если взять двухчасовую речь обвинения, то получается: Доррер – помощник ген. комиссара, следовательно, он во всем ему помогал. Если вы возьмете не пустопорожние раз’яснения, то узнаете, что ген. комиссар управлял краем на правах наместника, причем эти права законом 26 августа 1917 г. были еще более расширены.

Мне говорят, что я участвовал в военных делах, но фактов нет. Действительно, я 2 раза подписывал соглашения, но, к сожалению, в военных делах я не участвовал, а лишь посылался в "Дом Свободы" тогда, когда другие боялись туда ехать.

Подсудимый раз’ясняет конструкцию ген. комиссариата и категорически отвергает свое участие в кровавых событиях, а также отрицает организацию кровопролития со стороны ген. комиссариата.

Если меня обвиняют в содействии кровавому столкновению, то я это отвергаю, если же меня обвиняют в том, что я боролся с большевизмом, то это правда. Хотя я не капиталист и не помещик, но я против большевизма. Большевизм теперь восторжествовал, но пусть имеют в виду, что симпатии народа меняются.

Правительство Республики уполномочило меня управлять Туркестанским краем, и я думаю, что наша священная обязанность заботиться о мирном развитии края. Насильственно сделать социалистами мусульман невозможно. Деятельность русских демократических организаций шла вразрез с желаниями населения.

Дальнейшая речь подсудимого начинает принимать общеполитический характер, что вынуждает председателя суда призвать подсудимого держаться ближе вопроса о степени его виновности в ташкентских событиях.

Здесь представитель обвинения, продолжает подсудимый, величал меня авантюристом. Отвечая на это, я могу сказать, что есть область в крае, где меня знают.

Об’виняемый подробно останавливается на своей деятельности в должности комиссара Закаспийской области. Попав в Ташкент, он прежде всего способствовал освобождению арестованного прап. Гриневича, чем были предотвращены крупные беспорядки. Разоружение крепостной роты произошло в отсутствие подсудимого, который уезжал в Асхабад. Возвратившись, он застал крайне обостренное положение. В это время шла речь о переформировании воинских частей, что исходило от ген. Коровиченко. Непосредственного участия в обсуждении военных вопросов подсудимый не принимал.

Далее подсудимый указывает на то, что в "Известиях" заключался призыв к неповиновению. Ген. комиссар говорил ему, что назревает новое движение, и что ген. Коровиченко и ген. Доррера хотят арестовать. О последнем говорилось так, между прочим, но существовало убеждение, что в Ташкенте готовится новый захват власти.

Подсудимый останавливается на роли шт.-кап. Гавришко, который сначала оказывал ген. комиссару услуги, сообщая о всем происходящем в совете, а затем перебежал на сторону совета.

Если бы, говорит подсудимый, разоружение удалось, то это было бы величайшее благо для всех нас и для будущего.

Что касается ареста членов исп. к-та, то с точки зрения обвинителя – это явление возмутительное, а с точки зрения власти – это вызывалось необходимостью.

Касаясь ареста членов исп. к-та и кр. сов [краевого совета]. 27 октября, подсудимый констатирует, что аресты были произведены неудачно в том смысле, что не были арестованы все лица, которые были нужны. План арестов и разоружения полков был неудачен. Первый отряд был послан без связей, без запаса провианта и патронов и посылка его была приурочена к гудку, когда рабочие идут на работу. Это доказывает, что все было не организованно. В правительственных войсках никто не отдавал себе отчета в том, за что они сражаются. То же самое, по мнению подсудимого, можно сказать о рабочих и солдатах.

Несмотря на обилие в военном лагере ген. Коровиченко военных, ездить парламентером к рабочим никто из них не хотел, опасаясь за свою жизнь, и поехал гр. Доррер.

Подсудимый описывает подробности своей поездки в ж. д. мастерские и останавливается на договоре, который был заключен им, как представителем ген. комиссара, с противной стороной и который должен был благополучно ликвидировать события. Когда он с этим договором благополучно возвратился в крепость и доложил ген. Коровиченко о результатах своей поездки, то ген. Коровиченко категорически отверг эти условия, несмотря на все мольбы гр. Доррера принять их.

Военные действия возобновились с большей силой и гр. Доррер поехал в думу, где было решено, что должность ген. комиссара переходит к полк. Тризне, который должен был потребовать от правительственных войск прекращения военных действий на основании заключенного гр. Доррером договора.

Подсудимый обращается к присяжным заседателям с надеждой, что они вынесут свое решение по совести и на основании здравого ума. Подсудимый добавляет, что в октябре влияние Шендрикова совершенно упало, в Белом Доме ему не доверяли, считая, что он скомпрометирован сентябрьскими событиями.

По требованию обвинителя Тоболина оглашается записка, написанная гр. Доррером в тюрьме на имя свергнутого вр. Правительства, в которой гр. Доррер считает необходимым присылку в Ташкент артиллерии, казаков и текинцев для подавления бунтовщиков.

В своих дальнейших об’яснениях суду гр. Доррер указывает на совершенную неожиданность для него совершившегося переворота. Ташкентский совет не пользовался ничьим сочувствием и совершенно неожиданно для подсудимого, что все советы края пошли теперь за ташкентским советом.

Не судите, заканчивает гр. Доррер, тех представителей власти, которые, не имея определенного курса, не сумели удержать вожжи в своих руках.

По оглашении еще некоторых документов, суд приступает к допросу свидетелей защиты.

Допрос свидетелей

Свид. Смельницкая по делу ничего не знает, пришла в суд послушать, но узнав из речи председателя, что любое лицо из публики может выступить свидетелем, она считает нужным заявить, что гр. Доррера она знает по Асхабаду как общественного деятеля, хотя лично с ним не знакома. По словам свидетельницы, гр. Доррер в начале революции был в Асхабаде одним из первых организаторов рабочих, солдат и проч. граждан, известен в Асхабаде как друг народа и никогда в Асхабаде против народа не шел.

Из ответов свидетельницы на вопросы обвинителя выясняется, что свидетельница покинула Асхабад в мае мес., т. е. до конфликта у гр. Доррера с Асхаб. сов.р. и с. д., и ничего об этом конфликте не знает.

Другой свидетель из публики показывает, что будучи комиссаром Закасп. обл., гр. Доррер назначил комиссаром Форт Александровска (Форт-Александровский; ныне Форт-Шевченко, город в Мангистауской области Казахстана, на полуострове Мангышлак – ред.) миллионера Дубского, человека неграмотного, только потому, что он миллионер. Несмотря на протесты населения Ф. Александровска против этого назначения, гр. Доррер против воли населения оставил Дубского комиссаром.

Гр. Доррер об’ясняет, что после революции он дважды телеграфировал в Ф.-Александровск, предлагая населению выбрать себе комиссара, но ответа не получал. Тогда он предложил Дубскому, который там был в то время городским головой, принять на себя должность комиссара.

По просьбе гр. Доррера суд оглашает его телеграмму из Асхабада на имя Туркест. к-та вр. прав., в которой он просит освободить его от должности областного комиссара.

Свид. д-р Слоним прибыл в ж. д. мастерские вместе с делегацией от гор. думы в воскресенье 29 окт. в 6 час. вечера и застал там Доррера, который вел переговоры от лица ген. комиссара о заключении мира между враждующими сторонами.

Гр. Доррер. Производило ли на вас впечатление, что у меня было искреннее желание прекратить военные действия?

Свидетель. Да, у меня создалось впечатление, что вы искренне хотели предотвратить кровопролитие.

Отвечая на вопросы защиты, свидетель отмечает, что из мастерских он поздно ночью возвращался вместе с Доррером. Когда их предупреждали, что возвращаться опасно, Доррер заявил, что если другие останутся, то он поедет один.

Свидет. полк. Цветков был правителем канцелярии губернатора в Асхабаде и частным образом знаком с Доррером. Трения, которые существовали между Доррером и Асхаб. сов. р. и с. д. зависели от состава совета, в общем же отношения были хорошие.

На вопрос обвинителя, известно ли было свидетелю о том, что Асхаб. сов. р. и с. д. официально выразил Дорреру недоверие, свидетель показывает, что это было ему известно неофициальным путем.

Свидет. Федосеев (чл. исп. к-та) показывает, что Доррер давал заверения исп. к-ту в том, что ни он, ни ген. Коровиченко не смотря на исп. к-т, как на "мятежников" и никаких репрессий применяться к исп. к-ту не будет.

Далее свидетель показывает, что при подписании Доррером акта 3 октября им была заключена с исп. к-том сделка, заключающаяся в том, что ген. комиссариат освобождает из тюрьмы прап. Гриневича, а исп. к-т дает свои санкции на обратную отправку прибывшего с ген. Коровиченко кавалерийского полка, перешедшего на сторону совета. Лишь при содействии исп. к-та удалось отправить этот полк. Когда исп. к-т задал Дорреру вопрос, зачем вызываются в Ташкент казачьи части, Доррер отвечал, что казаки направляются в Хиву и никаких карательных целей вызовом казаков не преследуется.

Один из присяжных заседат. задает подсудимому вопрос, что побудило его пристроиться к ген. комиссариату после того, как Асхаб. сов. р. и с. д. выразил ему недоверие и он вышел в отставку.

Доррер заявляет, что на этот вопрос он ответит после показаний свид. Табаза.

Свид. Табаза ехал делегатом от Ташк. ж. д. рабочих для информации о сентябрьских событиях. Возвращаясь из Асхабада, он в поезде познакомился с гр. Доррером, который подробно расспрашивал его о ташкентских событиях. Свидетель как ташкентский делегат был в поезде арестован военным патрулем, но по настоянию гр. Доррера был освобожден. При этом Доррер говорил свидетелю, что если по приезде в Ташкент он не застанет еще там ген. Коровиченко с карат. отрядом, то он надеется, что удастся вернуть с дороги ген. Коровиченко.

Доррер, отвечая на вопрос присяжн. заседателя, говорит, что выехал в Ташкент с целью быть посредником по улаживанию конфликта между Турк. к-том Вр. п-ва и Ташк. сов. р. и с. д., причем счет нужным принять предложение ген. Коровиченко быть его помощником, так как считал, что будучи официальным посредником он достигнет больших результатов в смысле умиротворения.

Свид. Маллицкий. (бывш. гор. голова) спрашивал гр. Доррера, не нужно ли вооружать население, на что Доррер отвечал, что, по его мнению, вооружать население нецелесообразно.

Тоболин. Что вам известно относительно раздачи оружия населению города и учащимся?

Свидетель. Кому принадлежит мысль раздачи оружия детям, мне неизвестно. Что касается раздачи оружия населению, то такая мысль была, но по чьему распоряжению раздавалось оружие – мне неизвестно.

Доррер вновь обращает внимание суда на закон 26 августа 1917 года, согласно которому управление краем не коллегиальное, а возложено на ген. комиссара единолично.

Свидет. полк. Тризна был в думе в воскресенье 29 окт. При нем Доррер выразил желание ехать в депо и вечером туда поехал. Дума уполномочила свидетеля принять на себя исполнение функций ген. комиссара. В крепости свидетель наткнулся на страшную анархию. Никто не знал, кто в действительности начальник. Это побудило свидетеля бросить упрек штабу крепости в том, что правительственные войска менее дисциплинированы, чем восставшие солдаты и рабочие.

Защитн. Шерман. Как по вашему мнению, способствовал ли Доррер умиротворению или разжиганию страстей?

Свидет. По-моему, способствовал удовлетворению.

Вайнштейн. Не помните-ли вы, свидетель, когда Доррер оглашал в думе телеграмму из Москвы о поражении большевиков, не клонил-либо к тому, чтобы подписанный им уже договор не был выполнен?

Свидет. затрудняется ответить на этот вопрос.

Тоболин. Вы в курсе октябрьских событий?

Свидет. Нет.

Тоболин достает из портфеля документ и пред’являет свидетелю, который смущенно подтверждает, что документ этот писал он, но что сведения, помещенные в документе, он брал из газет.

Тоболин. В таком случае вы, значит, в курсе событий?

Свидет. (смущенно). Да.

Тоболин. Во время октябрьских событий вы посещали Белый Дом?

Свидет. Да.

Тоболин. Вы встречали там ген. Коровиченко?

Свидет. Нет.

Свидет. ген. Кох. (нач. кад. корпуса). 28 окт. к нему позвонил нач. гарнизона с требованием прислать в крепость продовольствия на 70 чел. воспитанников корпуса. Свидетель созвал педагогический совет, который постановил потребовать от ген. Коровиченко отпустить кадет. Члены педагогического совета пробрались в крепость и пред’явили это требование ген. Коровиченко. Последний обещал отпустить кадет, но обещания своего не выполнил.

Свид. Воронцова познакомилась с Доррером в гор. управе, куда она была прислана из мастерских в качестве парламентера. Когда она ему изложила цени своей миссии, то он ответил: "У нас, как и у вас масса вышла из повиновения". Гр. Доррер все время говорил о том, что необходимо прекратить вооруженную борьбу. Свидетельница подтверждает, что договоры нарушались, вследствие чего последним решением рабочих и солдат на наскоро сорганизованном митинге было согласиться только на сдачу крепости на милость победителей, на каковых основаниях и была прекращена гражданская война.

Из дальнейших показаний свидетельницы устанавливается, что Доррер ей говорил, что он уполномочен заменять ген. комиссара там, где это требуется.

Допрос свидетельницы затягивается. Вопросы ей задаются обвинителями с одной стороны и подсудимым с другой. Первая сторона пытается установить, что сдача состоялась на милость победителей, вторая сторона – что сдача состоялась на основании подписанного Доррером договора.

Из довольно сбивчивых об’яснений свидетельницы Воронцовой все же получается впечатление, что сдача состоялась на милость победителей.

На вопрос защитника Шермана свидетельница отвечает, что Доррер стремился к умиротворению.

Свид. Першин (гл. гор. думы) был в числе гласных, которые вошли в комиссию по прекращению гражданской войны. Одна часть этой комиссии поехала в Белый Дом, но там ничего не могла добиться и дожидалась возвращения другой части, поехавшей в ж.-д. мастерские. На другой день явились в думу рабочие с заявлением, что заключенный Доррером договор не выполняется. Доррер об’яснил, что заключенный им договор по поручению ген. Коровиченко последним не утвержден. Далее свидетель показывает, что будучи в Белом Доме, он видел там много вооруженных штатских.

Свид. Якименко. Могу по совести сказать, что если бы Доррер не задержал в кармане договора, то не пролилось бы столько крови. Далее свидетель говорит, что до своей поездки в качестве парламентера в думу он считал, что Доррер искренне желает прекратить бойню, но когда он увидел, что договор, подписанный Доррером, оказался клочком бумаги, то у него зародилось сомнение в искренности Доррера, который скрыл от юнкеров содержание договора, исполнение которого могло-бы способствовать прекращению гражд. войны. Свидетель показывает, что, находясь в качестве парламентера в крепости, он подвергся там оскорблениям со стороны вооруженных гимназистов и гимназисток.

Далее свидетель сообщает, что Асхабадская обл. конференция телеграфировала Керенскому просьбу не назначать Доррера на общественные должности, так как Доррер натравливает одну часть населения на другую. Такое же постановление было вынесено при посылке делегата на 2-й с’езд, как по отношению гр. Доррера, так и по отношению ген. Коровиченко.

Тоболин оглашает телеграмму Керенского Асх. обл. совету с обещанием, что деятельность Доррера будет расследована.

За поздним временем об’является перерыв до 11 ч. утра.

В 2 ½ часа ночи заседание суда закрывается.

М.

***

6

Туркестанские ведомости, 5 декабря (18 декабря) 1917 года

ПРИГОВОР ПО ДЕЛУ ДОРРЕРА.
Вчера, около 5 часов утра присяжные заседатели удалились на совещание для постановки ответов на поставленные им народно-революционным судом вопросы.

Присяжные совещались полтора часа, после чего огласили следующие ответы.

На вопрос, виновен-ли гр. Доррер в обстреле крепостной роты? –

Не виновен.

На вопрос, виновен ли гр. Доррер в вооружении гражданского населения –

Не виновен.

На вопрос, виновен ли Доррер в разоружении 1-го и 2-го полков –

Да, виновен, но заслуживает снисхождения.

Суд удаляется на совещание для вынесения приговора.

Приговором суда гр. Доррер приговорен к лишению свободы на 3 года и 4 мес. с лишением на это время политических прав.

ТУРКЕСТАНСКИЕ ВЕДОМОСТИ, 8 ДЕКАБРЯ (21 ДЕКАБРЯ) 1917 ГОДА, №189 (251)
Заседание народно-революционного суда.

(4 декабря 1917 г., день второй)

Дело гр. Доррера.

Заседание 4 декабря – второй день процесса – открывается в 12 час. дня соблюдением некоторых процессуальных формальностей.

По ходатайству представителя общественного обвинения Тоболина суду пред’являются ж. д. билеты на имя помощника юрисконсульта управления Ср.-Азиатской ж. д. Доррера, выданные на срок по 31 декабря 1917 г. По этим билетам собственник их мог кататься по Ср.-Аз., М. К.- Вор. М.-Курской, Сызр.-Вяземской и Николаевской ж. д.

Доррер недоумевает, для чего потребовалось оглашение этих билетов. Что хочет доказать представитель общественного обвинения? Билеты никакого отношения к делу не имеют.

- Когда мы арестовали вас, у вас были в это время билеты? – обращается к подсудимому Тоболин.

- Да, билеты были – отвечает Доррер.

- Скажите, гражданин Доррер, - обращается к подсудимому один из прис. заседателей, - а для чего вы держали у себя эти билеты?

- Они были у меня в кармане все время. Связывать это обстоятельство с моим желанием уехать не приходится. Уверяю вас, что по покупному билету уехать гораздо легче… Если вас интересует порядок выдачи бесплатных билетов, здесь есть юрисконсульт… Он об’яснит вам…

Тоболин возражает против экспертизы юрисконсульта, как не имеющей отношения к делу. Со стороны суда, однако, препятствий не встречается к даче раз’яснений находящимся в публике юрисконсультом Рязановым. Последний поясняет, что бесплатные ж. д. билеты выдаются на всех ж. д. в октябре и в начале ноября. Билеты выданы Дорреру в ноябре. Так это обычно бывает. К билетам выдаются удостоверения личности, иначе едущий пассажир рассматривается, как безбилетный.

Тоболин пред’являет ряд документов – удостоверений личности Доррера, придавая большое значение этим документам в связи с ж. д. билетами, найденными у Доррера. Одно из удостоверений подписано 22 июля 1917 года. Из него видно, что Доррер, как обл. комиссар Закаспия, вызывался в Петроград.

- Я придаю большое значение этим документам, - говорит тов. Тоболин, - т. к. эти документы появились у Доррера только теперь. Прошу вызвать и допросить комиссара тюрьмы Дубровина.

Суд удаляется на совещание. По возвращении оглашается постановление суда об удовлетворении ходатайства представителя общественного обвинения. Выясняется тут же, что свид. Миллер, на вызове и допросе которого настаивал тов. Тоболин, получив отпуск, уехал и допрошен быть не может.

Представитель общественного обвинения Тоболин ходатайствует об оглашении ряда документов. Перед судом проходят телеграммы Керенского, касающиеся назначения Коровиченко и тех инструкций, которыми Керенский снабжал Коровиченко в отношении подавления "Ташкентского мятежа"… Здесь как нельзя более выявляется подлинная физиономия бывшего премьера.
По оглашении телеграмм Доррер спрашивает, где та телеграмма, которая была у него при обыске.

- Я, - отвечает представитель общественного обвинения Тоболин, - при обыске не присутствовал. И напрасно вы ко мне обращаетесь…

Доррер имел в виду телеграмму ответ на его просьбу об отставке. В этой телеграмме Дорреру, по его словам, предлагалось оставаться в должности обл. комиссара в Закаспии.

Оглашается протокол заседания 3-го облc’езда сов. раб. и солд. депутатов, где вынесено было постановление о недоверии обл. комиссару Дорреру и о необходимости его устранения, с тем, чтобы Доррера впредь не назначали ни на какие ответственные административные посты.

- Это, – говорит тов. Тоболин, - лишь подтверждает вчерашнее показание тов. Якименко. Область протестовала против назначения Доррера на пост помощника генерального комиссара Туркестанского края.

Один из присяжных заседателей справляется у Доррера, где находился он в то время, когда выносилась резолюция на областном с’езде.

- Я был в это время в Ташкенте, - отвечает на вопрос Доррер.

Говоря о недоверии, которое ему было выражено, раз’ясняет, что в недоверии не усматривает ничего позорящего.

- Сегодня, - говорит подсудимый, - выражается недоверие, а завтра, быть может, мой опыт понадобится демократии. Во всяком случае, я прослужил 6 месяцев, в качестве обл. комиссара. В революционное время, когда меняются взгляды и настроения, это – срок очень значительный. Немногие комиссары продержались так долго.

Из оглашенных далее документов наиболее интересной является срочная телеграмма на имя Коровиченко, из которой видно, что генеральный комиссар в своей деятельности опирался, между прочим, на реакционное всероссийское мусульманское бюро, поддерживавшее его морально.

Допрос свид. Дубровина, комиссара тюрьмы

На ряд вопросов, предложенных представителем общественного обвинения, Дубровин дает ясные, определенные ответы.

- Скажите, свидетель, - обращается к комиссару обл. тюрьмы Тоболин, - какой порядок существует в тюрьме? Были-ли притеснения заключенных?

- Притеснений не было. Гуляли свободно. Имели общение. Но это не полагается…

- Доррер получал письма?

- За мое время ни одно письмо через тюрьму не проходило.

- А другим способом получал?

- Да, получал.

- Не бывало ли так, что Доррер находился среди почт.- телеграфных чиновников, по заключении их в тюрьму?

- Гулял с ними… Вел разговоры… О чем велись разговоры, не знаю.

- Ну, а обыски производились у Доррера?

- Нет.

- Доррер писал через тюрьму письма?

- Через меня письма не поступали. Возможно, впрочем, что через другие руки передавал письма. К нему приходили некоторые женщины.

- Жена?

- Нет, жены я не видел.

- Доррер сидел в общем корпусе?

- Нет, в отдельной камере.

Доррер отрицает то обстоятельство, что при обыске у него были найдены письма.

- Я этого не утверждал, - говорит Тоболин.

Далее подсудимый сообщает, что он получил всего лишь одно письмо. Это письмо было от жены. Содержание его, по словам обвиняемого, самого невинного свойства.

- Было еще одно письмо, адресованное на Белый Дом, - дополняет свои раз’яснения Доррер, переданное мне в тюрьму через комиссара юстиции Залесского. У меня могли быть старые письма.

Тоболин констатирует, основываясь на оглашенных данных, что по правилам тюрьмы свободное об’яснение с приходящими лицами не разрешалось, но эти правила, однако, нарушались. К Дорреру все-таки ходили в камеру.

Обращая внимание прис. заседателей на это обстоятельство, представитель общественного обвинения подчеркивает, что в Ташкентской тюрьме практиковались методы, которых не знает ни одно законодательство в Европе. Однако, подсудимый жаловался на плохое содержание в тюрьме.

- Я, - говорит на это Доррер, - не жаловался на плохое содержание в тюрьме. В тюрьме, конечно, хорошего мало. Но, жалуясь, я имел в виду исключительно гауптвахту, где, между прочим, стреляют в окна.

Председатель Чарковский напоминает о необходимости избегать страстности, т. к. это может отразиться на психике присяжных. Пикировка не должна иметь места.

(Продолжение следует).

ТУРКЕСТАНСКИЕ ВЕДОМОСТИ, 9 ДЕКАБРЯ 1917 ГОДА, №252
Заседание народно-революционного суда.

(4-го декабря 1917 г., день второй)

Оглашается выдержка из доклада, написанного Доррером в месте заключения, вр. пр-ву.

- Условия содержания ужасные. Плевки, брань, угроза пристрелить… В тюрьме для меня издевательства кончились.

Доррер заявляет, по прочтении председателем суда выдержки из его доклада, что эта характеристика относится не к тюрьме, а к гауптвахте.

Находящаяся в публике сестра милосердия просит разрешения дать суду показания. Просимое ходатайство удовлетворяется.

- Я… пришла в тюрьму… У меня были газеты и книги… Г-жа Слоним просила меня передать Дорреру… Кроме того, была фуфайка… Один из помощников комиссара не пропустил меня… Это было еще тогда, когда Дубровина не было в тюрьме.

- Вы – обращается к сестре милосердия Тоболин, - кажется посещали тюрьму в качестве дежурной на кухне?

- Да!

- Вы, кажется, имели свободный вход в камеры? Исполнительный к-т вам дал разрешение?

- Да, это верно.

- Но, - интересуется защитник пр. пов. Шерман, - в камеру Доррера вас не пускали?

- Камера Доррера, видите ли, была под замком. Я не сочла нужным обращаться за разрешением.

- Вы, свидетельница, давно посещаете тюрьму? – справляется Тоболин.

- Да.

- А разрешение от исп. к-та давно получили?

- Разрешение? Не… помню…

- Но все таки…

- Мм… Неделю тому назад.

- Это и есть то обстоятельство, что вас не пускали?

- Мм… Да!

- Этой записки у вас не было раньше?

- Я не имела … м-мм… этой записки.

Другая свидетельниц (из публики) рассказывает, что, придя в тюрьму для наведения справки об одном лице, как член организации революционного Красного Креста, она была пропущена в камеру Доррера. С глазу на глаз ей, правда, не пришлось оставаться с Доррером, т. к. в камере находился член следственной комиссии.

- Но все-таки, - спрашивает Тоболин, - вам разрешили войти в камеру?

- Да, такое разрешение я получила. Тормозов никаких не было.

- Больше мне ничего не нужно, - делает заключение представитель общественного обвинения.

Допрос свид., офицера Цветкова

Полковник Цветков, как лицо, близко стоявшее к ген. Коровиченко по своему официальному положению видного чиновника генерал-губернаторской канцелярии, интересует представителя общественного обвинения со стороны возможности выяснить суду присяжных полномочия ген. Коровиченко и состоявших при нем помощников.

- Скажите, свидетель, во главе управления центрального комиссариата стоял ген. Коровиченко? - спрашивает Тоболин.

- Да.

- Но при нем была коллегия?

- Да, была коллегия.

- Так-с. Круг деятельности?

- Точно не могу сказать, боюсь перепутать. Разрешение всех краевых вопросов входило в круг полномочий генер. комиссара.

- Что говорится в пункте 8-м?

- Пункт 8-й говорит о правах министра, но не по всем вопросам.

- Разрешал ли Коровиченко все вопросы единолично?

- Не могу ответить…

- Но… мог ли он решать единолично?

- Все важные дела проходили через комитет.

Тоболин просит приобщить к материалам судебного следствия имеющийся у него экземпляр закона б. вр. пр-ва о генеральном комиссариате Туркестанского края.

Свидетель Цветков, показания которого дали мало материала для следствия, отпускается.

Допрос свид., офицера Бека.

Следующим допрашивается свидетель Бек, б. начальник штаба инженерных войск.

Свидетель рассказывает, что 28 октября, в 9 ч. утра, он был арестован, и о событиях по 1-ое число ничего не знает.

- При каких обстоятельствах вы были арестованы? – задает вопрос свидетель Тоболин.

По словам свидетеля, это было тогда, когда свидетель ехал в автомобиле по Куйлюкскому шоссе, захватив с собой по пути одного офицера и юнкера Волынского. При аресте Бек отправлен был сначала в дружину, а затем в главные мастерские, а после того в обл. тюрьму. Ехал свидетель на товарную станцию, чтобы встретить мусульманский эшелон, следовавший из Уфы в Керки. По словам свидетеля, во время событий 28 октября – 1 ноября в Белом Доме заседал мусульманский съезд. Мусульманские части, формировавшиеся Коровиченко, должны были поступить в распоряжение Бурлина. Из дальнейших показаний свид. Бека усматривается, что 26 и 27 октября, когда он свидетель, находился в крепости, там ни Коровиченко, ни Доррера он не видел. Доррера видел в крепости один раз – числа 3-го октября. О подготовительных действиях к 28-му октября Бек рассказывает следующее. В ночь на 28-е октября к нему явился комендант и разбудил его. Сделано было распоряжение, чтобы весь гарнизон, в том числе казаки, был готов к разоружению 1-го и 2-го полков. Во главе этой "экспедиции" стоял капитан Фролов.

- А вы участвовали в этом походе?

- Нет, - отвечает представителю общественного обвинения свидетель, - я оставался в крепости.

На вопрос Тоболина, для чего нужно было разоружать крепостную роту, - свидетель заявляет, что он не в курсе таких подробностей.

Представителя общественного обвинения интересуют подробности заседания, посвященного вопросу о демобилизации солдат-семиреченцев.

Свидетель утверждает, что когда обсуждался этот вопрос в Белом Доме Доррер находился в Доме Свободы. Приехал он в Белый Дом к концу заседания.

- В какой плоскости обсуждался вопрос? – обращается Тоболин к свидетелю.

- Имелось распоряжение из Петрограда. Вопрос обсуждался с точки зрения практической. Деталей не помню. Осталась в памяти только речь одного офицера. Имеется в виду роспуск семиреченцев, пострадавших от беспорядков.

- Только пострадавших, или всех?

- Отпустили-то всех… Впрочем, лучше знает об этом полк. Прасалов, б. комендант. На совещании были Маккавеев, Прасалов, Чепелев, Савицкий, Бурлин, подъесаул Константинов, Гнесин… Вообще вопрос ставился так, насколько помню, чтобы как можно больше людей уволить…

Допрос свидетеля, офицера Коровина.

Свидетель – наиболее интересная фигура из всех допрошенных на суде. Это – молодой человек в серой солдатской шинели, но без погон.

Говорит с малороссийским акцентом. Говорит деловито, но не прочь, констатируя факты, анализировать. Коровин – казанец.

Приехал в Ташкент из того города, где по прибытии в Ташкент в качестве генерального комиссара, Коровиченко "усмирял" казанских "мятежников".

Коровин – молодой офицер.

При Коровиченко он состоял кем-то в роде ад’ютанта, чиновником особых поручений.

Хорошо знает все подробности жизни в Белом Доме в качестве "своего человека".

Свидетель подробно рассказывает, как он принимал участие в ведении мирных переговоров в октябрьские дни ташкентских событий. Узнав от графа Доррера о том, что гарнизон крепости не соглашается заключить мира на условиях, пред’явленных противной стороной, свидетель, как он говорит, советовал собрать обе враждующие стороны и совместно поговорить о ликвидации кровопролития. Доррер сказал: "Пойдем в гор. думу!" В гор. думе гр. Доррер заявил о необходимости предложить для думы ультиматум. После того свидетель Доррера не видел, но позже узнал, что договор уже заключен.

Представитель общественного обвинения тов. Вайнштейн предлагает ряд вопросов свидетелю.

- Вы, кажется, были ад"ютантом у Коровиченко?

Свидетель об"ясняет, что он, собственно, не ад"ютант. Он приехал из Казани. Его поездка в Ташкент связана с расшифровкой телеграмм. Здесь он застрял, потому что ген. Коровиченко не отпускал его, несмотря на то, что он просился уехать.

- Вы исполняли поручения Коровиченко?

- Да, я жил в Белом Доме.

- Скажите, когда генер. комиссар издавал распоряжения, он советовался с помощ. по гражданской части?

- Да. Например, о запрещении вывоза кишмиша. По военным делам совещался с Бурлиным, а по гражданским несомненно с Доррером. Но вообще генер. комиссар предпочитал единолично решать дела. В Казани он действовал тоже самостоятельно… Для меня генер. комиссар представлялся совершенной загадкой. Он держался, во всяком случае, политики двусмысленной.

Свидетель знал, что полки должны быть расформированы в батальоны. Имелось в виду изменить состав гарнизона. И свидетель усматривал в этом начало демобилизации. На совещании по этому поводу не был. На желание генерального комиссара свести полки в дружины он смотрел, как на желание иметь кадровые войска, усматривая в этом, кроме того, признаки демобилизации. Тут, несомненно, нужно было видеть также стремление реагировать также на поведение полков…

Далее свидетелю приходится отвечать на вопросы тов. Тоболина.

- Не присутствовали ли Доррер на совещании, посвященном вопросу о демобилизации?

- Гр. Доррер не присутствовал, но заходил на это совещание.

- Вы были чиновником особых поручений?

- Да. Скажут поехать – еду…

На вопрос о то, как понимает свидетель распоряжение из Петрограда о роспуске семиреченцев, Коровин заявляет, что он понимает роспуск только тех семиреченцев, которые действительно пострадали от беспорядков, но не всех вообще.

- А в Ташкенте все были отпущены?

- Да.

При этом свидетель сообщает, что лит. А расписания болезней толковалась на совещании в Белом Доме так, чтобы возможно больше освободить солдат.

На наводящий вопрос свид. Коровин отвечает, что в Петроград из Белого Дома посылалась особая телеграмма о необходимости роспуска семиреченцев.

- Кто-нибудь слышал, что Коровиченко уполномачивал Доррера весть переговоры с восставшими?

- Я видел, как Коровиченко разговаривал с Доррером. Но о чем они разговаривали, не знаю. Доррер, правда, говорил мне, что он уполномочен Коровиченко.

- А почему не Бурлин?

- Не знаю, был ли Бурлин в то время, или Рыжиков… Это дело было и гражданское и военное. Коровиченко относился индифферентно к своим обязанностям командующего войсками. Он даже не посетил ни одного полка.

О военном с"езде мусульманских организаций свидетель, после предложенных ему вопросов, рассказывает следующее.

На с"езде были Коровиченко, Доррер и я. Но я вскоре ушел. Речь шла о сформировании мусульманских рот. Мусульмане просили Коровиченко о сформировании мусульманских частей. Части начали формироваться в момент ташкентских событий.

- Вы – казанец, как и Коровиченко? – спрашивает у свидетеля тов. Тоболин.

- Коровиченко в принципе стоял за сформирование мусульманских частей?

Свидетель отвечает утвердительно. По поводу мусульманских частей, шедших из Уфа на Керки, ничего не знает.

- Вы пользовались прямым проводом?

Свидетель Коровин заявляет, что прямым проводом он не пользовался.

- О положении в Петрограде, - продолжает задавать свидетелю вопросы тов. Тоболин, - было известно в Белом Доме?

- Несомненно, было известно.

- Почему Белый Дом сносился с гор. головой Москвы?

- Москву легче было вызвать к аппарату.

- Когда ген. Коровиченко перебрался в крепость?

- 29 октября.

- Как сносился он с Доррером?

- По телефону.

- Кто нес караул в Белом Доме?

- Сначала конвой, но потом, не знаю. Все были без погон… 29 широко применялась раздача оружия. Сначала выдавали организациям, а затем всем, кто приходил. Регистрация в выдаче оружия не велась…

Вопросы представителя общественного обвинения Вайнштейна сводятся к тому, чтобы выяснить взаимоотношения Белого Дома и 1-й женской гимназии.

- Кажется, записки на выдачу оружия, исходившие от 1-ой ж. г., были за печатью гимназии?

- Да, это было так.

И к этому свидетель веско добавляет:

- Видимо, там были такие лица, на которых можно было положиться!..

- А не помните, свидетель, записок с печатью почт.-телегр. союза?

- Не пом… не ви-де-е-ел…

Любопытный штрих: в Белом Доме пользовались аппаратом, с помощью которого затруднительно было говорить не только с Москвой, но даже с… гор. Верным. А о Петрограде и думать нечего.

- Был случай, - живописует свидетель, - когда пришлось ехать на телеграф, чтобы говорить с Верным…

Вайнштейн справляется у свидетеля насчет крестьянского с"езда.

- Вы присутствовали на этом с"езде? Были, когда Коровиченко произносил свою речь?

Свидетель дает утвердительный ответ.

- Он, рассказывает Коровин, - хронологически излагал ход Ташкентских событий. Краеугольным камнем его речи были заключенный им договор с исп. к-том и разоружение крепостной роты т.е. события, предшествующие восстанию.

- А не помните, свидетель, такой фразы: "Я расстреливал и буду расстреливать!?"

- Была такая мысль высказана, что, мол, я настою на своем, хотя бы это и стоило мне жизни.

- А Доррер, не припомните ли, был на с"езде?

- Он был. Потом поднялся и вышел.

- Когда Доррер подписал мирное условие, - обращается к свидетелю представитель общественного обвинения Тоболин, - он приехал в Белый Дом?

- Нет, ничего подобного. Я сам утром встретил Доррера.
- И узнали, что ген. Коровиченко не у дел?

- Мне показалось, что Коровиченко не у дел.

- Что он арестован?

- Об этом я не слыхал. Слышал, что было собрание, что его решили заменить… 29 и слышал, что он будто, не у дел… будто, у дел… Но все-таки санкция его необходима…

- Известно вам, что за это время 7 начальников гарнизона переменилось?

- Нет. Начальники крепости сменялись…

- Выборное начало было?

- Да.

- А не было случая, чтобы Бурлин был сменен?

- Да, был. Кто-то другой распоряжался.

Ген. Коровиченко свидетель характеризует как человека упрямого, но слабовольного.

- Фактически был в это время представителем власти в городе Доррер?

- Свидетель на это замечает:

- Была какая-то министерская чехарда…

На дальнейшие вопросы Вайнштейна свидетель Коровин дает ответы, из которых усматривается, между прочим, что генеральный комиссар Коровиченко был снабжен Керенским полномочиями шаха персидского. Керенский боялся, чтобы авторитет Коровиченко, как представителя высшей власти в крае, не был поколеблен в глазах мусульманского населения.

По поводу того, что один из офицеров, когда обсуждался вопрос о ликвидации кровопролития, требовал ареста Доррера, свидетель говорит, что речь офицера не у всех вызвала одобрение. Были разные на этот счет мнения.

Об"является перерыв на 1 ½ часа.

7

Туркестанские ведомости, 9 декабря 1917 года

Заседание возобновляется в 7 ½ час. вечера допросом свидетеля Коровина.

Председатель общественного обвинения Тоболин задает свидетелю вопрос, что знает свидетель относительно мусульманской организации "Шуро".

- Предполагаю, что это – всероссийская мусульманская организация, ведающая формированием мусульманских частей.

- Политическая платформа этой организации?

- Самая разнообразная. Была умеренная. А теперь, кажется, социал-демократическая.

Выясняется, что в Казани эта организация хлопотала о с"езде. А потом вдруг, ночным порядком, собрались в театре… У ген. Коровиченко были хорошие отношения с мусульманскими организациями в Казани.

- В Белом Доме заседал с’езд "Шуро"?

- Да, одновременно с крестьянским с"ездом.

- Что говорилось на этом с"езде?

- Не знаю.

- А сколько дней продолжался c"езд?

- Хорошо не знаю. Кажется, два дня. Хотели, видимо, создать мусульманские батальоны.

Один из присяжных заседателей, когда затронут был вопрос о разоружении полков, задает свидетелю такой вопрос:

- Пошел бы Коровиченко на такой шаг, как единоличное решение разоружить гарнизон?

- Думаю, что да, - отвечает свидетель.

- А с помощниками комиссара он советовался?

- Несомненно.

- А сам Доррер не настаивал на разоружении частей? – справляется Тоболин.

- Не знаю, - кратко отвечает свидетель.

- Доклад, посланный Доррером из тюрьмы Керенскому, известен вам?

- Нет, - заявляет свидетель, - я не знаю о таком докладе.

Свидетелю об"являют, что он свободен.

Тоболин напоминает присяжным ту часть доклада Доррера, где говорится, что хотя он участия в разоружении полков и не принимал, но считает такую меру целесообразной.

Доррер по этому поводу заявляет, что генерал Коровиченко пошел окольными путями в деле о разрешении вопроса о дисциплине. Своей точки зрения на дисциплину он не скрывает.

- Я считал, говорит, между прочим, Доррер, что гарнизон нужно привести в такое состояние, которое соответствовало бы республиканскому строю. Я возражаю против вырывания отдельных частей из моего доклада… Мне нельзя приписывать стремление разоружать кровавым способом.

Председатель Чарковский (по просьбе Доррера) оглашает ту часть доклада, где говорится о разоружении полков.

Смысл тот, что если бы разоружение было произведено во-время, то не было бы кровопролития.

- Чем проявил себя 1-й полк, что его оказалось нужным разоружить? – обращается к Дорреру один из прис. заседателей.

- Офицеров не признавали. Солдаты не выходили на занятия. Обещали было выходить, но обещание не исполняли, о чем я слышал…

Допрос свид. шофера Будникова.

Свидетель тихим голосом рассказывает, как он возил Доррера в ж.-д. мастерские.

- Громче! - требуют из публики.

Свидетель обидчиво отвечает, что он охрип.

- Доррер ехал в качестве парламентера, - продолжает свидетель, - шла стрельба. Я отказался ехать дальше. Доррер отвечал: "нужно ехать!" А я сказал, что не поеду. Доррер вышел из автомобиля, взял белый флаг и пошел пешком. Потом мы поехали.

- Вы солдат, - спрашивает свидетеля Тоболин.

- Да, я солдат.

- Вы были в распоряжении Доррера?

- Сначала в распоряжении Шендрикова, а потом Доррера.

- В крепость вы его возили?

- Нет. Возил в Белый Дом и мастерские.

Свидетель отпускается.

Допрос свид. полк. Чепелева.

Свидетелю предлагается тов. Тоболиным вопрос о том, имел ли свидетель секретный приказ №18?

- Да, я имел такой приказ от 17 октября. Распоряжение на случай тревоги.

- Какой тревоги? – интересуется Тоболин.

- На случай выступления войск, не подчиняющихся Коровиченко.

- Вы участвовали в совещаниях, устраиваемых Коровиченко?

- Да, я участвовал в некоторых совещаниях.

- А дня за 4 до события вы участвовали?

- Числа не припомню.

- Доррера встречали там?

- Встречал. На одном из совещаний был Доррер, приехавший из Дома Свободы. – Присутствовал ли он тогда, когда обсуждался вопрос о семиреченцах, - не помню.

- Известно ли вам, что Коровиченко посылал телеграмму об освобождении всех семиреков? На собрании обсуждался этот вопрос?

- Слов всех подтвердить не могу.

- о "Шуро" вам известно что-нибудь?

- Нет!

- О мусульманских частях, шедших из Уфы на Керки?

- Нет, неизвестно.

О шт.-кап. Гавришко свидетель говорит, что Коровиченко выразил недовольствие по поводу сухого приема, оказанного этому офицеру свидетелем. Об этом свидетель узнал от одного из офицеров.

- А вы, свидетель, не имеете сведений о том, что Гавришко, прежде чем явиться в военное училище, [мог] быть у Коровиченко?

Свидетель об этом ничего не знает.

После допроса свидетеля Чепелева, председатель оглашает секретный приказ, от 15 октября, №18, которым предписывалось принять все меры для подавления восстания, если таковое будет иметь место.

Доррер настаивает на допросе св. Стасикова.

Председатель чарковский поясняет, что этот свидетель не явился в суд.

Тоболин, в свою очередь, настаивает на том, чтобы были доставлены в суд полк. Савицкий и шт.-кап. Гнесин.

Выясняется, что этих двух свидетелей в городе не нашли.

Председатель об"являет, что судебное следствие закончено.

Представляется слово представителю общественного обвинения т. Тоболину.

(4-5 декабря 1917 г., день второй).

Речь Тоболина.

- Вам, представителям революционного суда, обращается к прис. заседателям представитель общественного обвинения, - следует решить теперь вопрос большой важности – является ли лицо, сидящее на скамье подсудимых, преступником, или нет? Для этого вам нужно отрешиться от участия в событиях. Вам придется или сказать, что этот человек невиновен, или вы вынесете обвинительный приговор человеку, которому общественные организации доверяли, человеку, которому не выражено недоверие демократическими организациями в лице конференции, когда нужно было ликвидировать события в Ташкенте. Здесь прошел ряд свидетелей и документов. Я обращаю ваше внимание на показания одного свидетеля о форте Александровском. Вы знаете результаты 3-й конференции. Краевой с"езд выразил ему, одновременно с Коровиченко, недоверие. Человек, который был облечен одним только недоверием, явился сюда. Следствием не установлено, как он появился на местной авансцене. Из освещения положения явствует, что он прибыл сюда устанавливать контакт между б. представителями совета и местной властью. Явился ли он сам, - мы этого не знаем. Мы знаем только, что есть телеграмма Керенского, в которой говорится, что незаконные действия б. обл. комиссара будут рассмотрены, и будет произведено следствие. Во 2-ой телеграмме указано, что до решения Коровиченко вопрос о действиях не может быть разрешен самими захватчиками власти.

Упоминая о Коровиченко, Тоболин отмечает, что этот человек был облечен чуть ли не царской властью. И до сих пор остается не разгаданным, что это за натура, - человека, который так близко стоял к "Шуро" - "одной из реакционных мусульманских организаций". Памятуя поговорку: "Разделяй и властвуй", - Коровиченко всемерно проводил в жизнь этот принцип, опираясь в своей деятельности, между прочим, на думу, состоящую из "улемистов".

- И вот, - продолжает т. Тоболин, - у нас появились 2 мастера по возбуждению населения, считающие, что для установления порядка в Ташкенте необходимо опираться на мусульманские группы и на думу, состоящую из "улемистов", чтобы уничтожить и "пьяные банды". Появившийся в Ташкенте бывший комиссар одной из областей сильно понравился Коровиченко и он становится "благодетелем" гор. Ташкента и берет на себя роль помощ. Генерального комиссара. Ген. Коровиченко, именовавший себя социалистом, и Доррер, чуть ли, по его словам, не организатор сов. солд. и р. депут. Не сочли для себя нужным явиться в совет. Политика Наливкина продолжается в той же мере, если не больше. Шендриков принимал все меры к тому, чтобы пролилась солдатская кровь, но ему это не удалось. И это сделали новые лица, Ташкент обагрился братской кровью. Они обратились в совет общественных организаций, к мусульманским организациям, - к "мятежникам" они не сочли нужным явиться, хотя один из них и ехал сюда, чтобы создать "контакт". Акт 3 октября, как и акт 18 сентября, был нарушен. В нарушении акта 3 октября, который составлял контакт, - вся загвоздка. Если бы п. генер. к ра (так в тексте – ред.) уважал себя, он должен был выйти из той организации, которая нарушила этот акт.

Предст. общ. обвин. напоминает присяжным ту страницу русской истории, когда громились сов. солд. и раб. деп. Обнаружилось, что когда части становились на сторону народа, - эти части отправлялись на фронт. Ташк. исп. к-т., желая установить контакт, пошел навстречу. В результате – акт 3 октября, подписанный (показывает на Доррера) сидящим здесь. Генерал Коровиченко, как установлено и свидетелями, был человек слабовольный. Правда, он был упрям, но это присуще слабовольным. И этот человек (жест в сторону Доррера), несомненно, играл роль "первой скрипки".

- Коровиченко был новичок в крае, - говорит далее Тоболин, - и не знал местных условий, подпал под влияние Доррера. Была попытка установить, что обвиняемый никакого отношения к военным делам не имеет, но из доклада, написанного Доррером в письме, видно, что слабовольный Коровиченко не пытался принять мер в течение целого месяца. Революционному генералу, бывшему охранителю царя, примыкавшему к партии с.-р., все-таки подсказывал внутренний голос, что нужно воздержаться. И только благодаря сидящему здесь подсудимому, свершилось (или совершилось – ред.) то, чего так боялись. Ген. Коровиченко подчинился "первой скрипке". Нужно было быть младенцем, чтобы предположить, что войско не решится идти на бой. Но он шел на все. Подсудимый пытался установить, что во время перестрелки он был вне города. Но разве это оправдание? Вам, господа присяжные заседатели, надлежит произвести правильный анализ. Доррер играл во всем доминирующую роль. Говоря о демобилизации семиреков, Тоболин отмечает, что вопрос этот дебатировался и был темой для всего Ташкента. Слабохарактерный комиссар и сильный помощник его пришли к необходимости заменить здоровых солдат казаками и текинцами.

- Акт 3 октября – говорит далее тов. Тоболин, - написан и подписан Доррером, уполномоченным на то ген. комиссаром, и повел к тому, что на улицах Ташкента полились потоки крови. Подсудимый пытается установить, что с его стороны были попытки ликвидировать события, но эти попытки были направлены к тому, чтобы завладеть положением. Подсудимый не теряет надежды очутиться на свободе. Сидя в тюрьме он излагает программу о земстве, реформе суда. Разве не холодный разум руководит этим человеком?

Разбираясь в материале, касающемся "Шуро", в связи с мусульманским военным с’ездом, заседавшем в Белом доме, и анализируя почерпнутые на судебном следствии данные, представитель общественного обвинения приходит к определенному заключению, что в Ташкенте составлялся заговор мусульманского населения против русского.

- Нельзя отмахиваться и валить все на голову Коровиченко, которого уже нет! Вспомните, господа присяжные заседатели, как вооружали детей, 15-ти летних детей, чтобы стрелять в вас самих! В этом случае была организация, был заговор. Нечего говорить о 1800 саблях и штыках. Были розданы десятки тысяч ружей. И эти дети, участвовавшие в событиях, стали невольными преступниками, потому что преступно было мышление тех, кто сидит на скамье! Кто же виновен в том, что население было вооружено, чтобы уничтожать чужие жизни и быть самим убитыми? Я задавал наводящие вопросы, и вы знаете уже, кто был в белом доме, когда кипели страсти и лилась кровь. Анализ мой подходит к концу. Я бы не хотел иметь таких свидетелей, каких выставил обвиняемый, - они убивали самого обвиняемого. Я кончаю. Нельзя рассматривать это преступление, как обычное. Вы должны быть вне времени и забыть то, что вы – участники событий и вынести строгий приговор!

Речь гр. Доррера.

Слово предоставляется обвиняемому Дорреру.

В своей защитительной речи Доррер повторяет многое из сказанного им в первый день процесса.

Указывает на невыгодность своего положения в данном процессе.

- Я упорно требовал, чтобы меня допросили в следственной комиссии. Это зависело от тех, кто меня судит. Меня не допросили.

Протестуя против того, что его назвали политическим авантюристом, видного общественного деятеля того города, где он жил, обвиняемый переходит к речи представителя общественного обвинения, которая, как он говорит, произвела на него впечатление митинговой речи.

Спокойно, - обращаясь все время к публике, а не в сторону присяжных заседателей, - гр. Доррер говорит:

- Подавляя в себе чувство негодования, я не позволю себе выйти за пределы хладнокровия. Попытаемся разобраться в судебном следствии. Обвинитель требует для меня всего только бессрочной каторги или 20 лет, но в моих летах это безразлично.

Далее обвиняемый много и долго говорит о своей деятельности в Асхабаде, отмечая, между прочим, то, что несмотря на положение видного адвоката, крупно зарабатывавшего, он все же оставил адвокатуру и согласился быть обл. комиссаром на скромном казенном содержании. Его политическая физиономия? Он не социалист, но и не кадет, хотя некоторые пункты кадетской программы разделяет.

Говоря о совместной работе с ген. Коровиченко, Доррер, между прочим, замечает:

- Если бы мы сидели рядом, мы бы ответили каждый за себя. Но он ушел из жизни, и я не позволю себе бросить пятно на него, хотя бы это и отразилось на моей участи.

Говорит о разоружении 1-го полка, считая, что мера была спешная, и в том состоянии, в котором находился гарнизон, мера нецелесообразная. Вместо того, чтобы обдумать это дело, в Белом Доме больше занимались такими вопросами, как освобождение солдат по лит. А расписания болезней.

Относительно своего доклада Керенскому, - который обвиняемый писал в тюрьме, - Доррер говорит, что когда он писал этот доклад, настроение у него было не христианское.

- В такой обстановке одни плачут, другие молятся. Я не мог ни плакать, ни молиться. Я почувствовал в себе дикого зверя. И если бы у меня был револьвер в руках, я семь пуль выпустил бы в них и восьмую в себя. В таком настроении я писал свой доклад. Если бы я мог вырваться, когда меня переводили с гауптвахты в тюрьму, я бы схватил винтовку и выстрелил. Господа присяжные заседатели! Прошу оставить за мной право при последнем слове сказать то, что я упустил из виду.

Речь защитника Штейн.

В своей речи женщина-адвокат Штейн прежде всего обращает внимание присяжных заседателей, что защита и обвинение поставлены не в одинаковые условия. Защита сорганизовалась только в субботу, вечером.

- Говорю я это для того, чтобы вы, господа прис. заседатели, особо отнеслись к судьбе подзащитного. Призываю вас отрешиться от мандатов и руководиться велениями совести, если бы даже за это вам и угрожали неприятные последствия. Человека, которого я защищаю, называли политическим авантюристом, ловким дельцом, который кует цепи, чтобы сковать размах революции. Обвинение легко бросить, как легко бросить камень. Все преступление гр. Доррера заключается в том, что он иначе мыслит. Но это право каждого – мыслить по-своему. За свободу убеждений судить нельзя. Прошу вас об оправдании моего подзащитного. Но если бы вы нашли его виновным, то не забудьте, что человек этот, украшенный сединой, имеет детей, и вы не подойдете к нему с чувством мести.

Об"явлен перерыв.

Речь защитника Шермана.

- Товарищи судьи, товарищи присяжные заседатели! Вы утомлены, и я постараюсь в ясных и простых предложениях изложить дело. Я явился сюда, командированный тов. прис. поверенными, для защиты Георгия Иосифовича Доррера в противовес представителю общественного обвинения. Забудьте о зале. Судить не по слухам, не по симпатии или антипатии, а по тому материалу, который у нас имеется.

Далее защитник ссылается на свид. Смельницкую, охарактеризовавшую Доррера с лучшей стороны, на свид. Воронцову.

Отыскивая лучшие стороны в Доррере, опровергал обвиняющие Доррера данные прошедшие на судебном следствии, защитник приходит к выводу, что если бы Доррер был генеральным комиссаром, кровь не пролилась бы в Ташкенте.

И в заключение выражает уверенность, что первый революционный суд оправдает Доррера, и оправдательный приговор прокатится по всей России, и скажет, что это – действительно справедливый народный суд.

Последнее слово обвиняемого

Стрелка часов показывает 2 ч. 20 мин. ночи, когда поднимается с своего места Доррер.

И в эту минуту хладнокровие не покидает этого человека "холодного разума", как его охарактеризовали.

- Я пытался, - говорит обвиняемый, - прекратить кровопролитие. Я его сократил. Я одного только боюсь, чтобы меня не обвинили в пролитии крови. Характеризуя течение, называемое большевизмом, обвиняемый сознается, что была допущена громадная ошибка – бороться с этим течением теми способами, которые были применены.

Современное течение – народное течение. Ему надо дать пройти, как паводку. Обвиняемый это понял, сидя в тюрьме.

Не сочувствуя этому течению, которое является, по словам обвиняемого, результатом 3-летней войны и векового рабства русского народа, Доррер заявляет, что, очутившись на свободе, он будет продолжать бороться с этим течением.

И он сожалеет, что теперь, когда, - как он выражается, - великая русская демократия должна найти общий язык, - приходится сидеть в тюрьме.

- -

Прения сторон окончены.

Суд удаляется для выработки вопросных пунктов присяжным заседателям.

Председатель Чарковский заявляет, что присяжные заседатели изолированы от суда и находятся в особом помещении.

По возвращении суда, оглашаются вопросные пункты, редакция которых вызывает возражения как со стороны обвиняемого, так и со стороны представителя общественного обвинения, тов. Вайнштейна.

Окончательная выработка вопросных пунктов предоставляется, в конце-концов, суду.

По оглашении окончательно выработанных пунктов, присяжные заседатели удаляются – исполнить свой долг судей народной совести.

--

В 6 ½ час. утра, 5 декабря, председатель Чарковский об"являет вердикт присяжных заседателей.

Отвергнув обвинение по первому и третьему пунктам, прис. заседатели, как уже сообщалось, признали Доррера виновным, (но заслуживающим снисхождения) по второму пункту, т.е., в том, что Доррер своими действиями способствовал разоружению 1-го и 2-го Сибирских стрелковых полков, зная, что это может вызвать кровопролитие.

- Не угодно ли сторонам высказать о мере наказания? – предлагает председатель.

Молчание.

- Суд удаляется для постановки приговора, - заявляет предс. Чарковский.

Было 7 час. 15 мин. утра, когда вышел суд.

В окно пробивался предутренний рассвет.

Председатель суда об"являет приговор:

- Временный революционный суд, рассмотрев дело о Георгии Иосифовиче Доррере, определил: подвергнуть Доррера лишению свободы на 3 года и 4 месяца, с лишением политических прав на тот же срок.

Доррер встретил приговор суда с полным спокойствием.

ТУРКЕСТАНСКИЙ ВЕСТНИК, 5 ДЕКАБРЯ 1917, №18
Заседание "суда" по делу активных участников октябрьских событий в Ташкенте

(3 декабря).

Заседание суда по делу обвиняемого гр. Доррера, назначенное в 12 ч. дня в большом зале военного собрания, открывается в 1 ч. 30 мин. Зал оцеплен солдатами и красногвардейцами. Суд помещается на сцене. В глубине сцены разместились члены исполн. комитета с. с. и р. д. За столом судей – председатель суда Чарковский и судьи.

Общественное обвинение предоставлено двумя членами исполн. ком. Тоболиным и Вайнштейном.

Присяжные заседатели – представители демократических организаций. Защита выдвинута адвокатурой гор. Ташкента в лице Шерман и Штейн.

Открывая заседание суда, председатель выясняет те начала, на которых построен новый революционный народный суд. Главные основания декларации суда заключаются в том, что суд народный не требует специалистов с юридическим образованием, а решать дела призван сам народ в лице его представителей. Все решения на суде должны быть по совести и от участников суда требуется особенно внимательное отношение ко всему происходящему, тем более, что суд этот безапелляционный. Для руководства порядком в день разбора дела образован суд в числе 5 лиц. Присяжные заседатели призваны для того, чтобы вынести вердикт. Обвинение не по назначению, а общественное. Свидетели могут выступать из публики для дополнения сведений как обвинения, так и защиты.

На суде признается полное равноправие сторон.

В отличие от старого судрпроизводства обвинительный акт не предоставляется, а обвинителю дается слово в первую очередь для выяснения обстоятельств обвинения.

Новый революционный суд не признает смертной казни, а высшей мерой наказания считает 20 лет каторги и только в случае особо тяжких преступлений назначает пожизненные каторжные работы.

После декларации суда слово предоставляется представителю стороны обвинения Тоболину.

В двухчасовой речи Тоболин выясняет все обстоятельства, которые, по его мнению, вменяются в вину гр. Дорреру. В заключение своей речи он требует в отношении к обвиняемому гр. Дорреру применить высшую меру наказания – 20 лет каторжных работ.

После обвинителя слово предоставляется обвиняемому гр. Дорреру.

В своей речи, которая заняла около часу времени, Доррер указывает на отсутствие в речи обвинителя ясно формулированного обвинения и делает формулировку в качестве выводов из речи обвинителя сам, причем обвинение в том виде, как выставляет обвинитель, Доррер отклоняет, отрицая за собой вину в тех обстоятельствах, которых вменяет ему обвинение.

Дальнейшая часть заседания суда посвящается допросу свидетелей.

Выступают в качестве свидетелей как вызванные защитой и обвинением, так и из публики, присутствующей в зале.

Заседание суда продлилось до 2 ч. 30 м. ночи. Объявлен был перерыв до 11 ч. утра 4 декабря.

Допрос свидетелей не закончен. По окончании заседания подсудимый отведен в областную тюрьму.

Подробный отчет о судебных заседаниях будет печататься с завтрашнего дня.

Б. К.

ТУРКЕСТАНСКИЙ ВЕСТНИК, 6 ДЕКАБРЯ 1917, №19
Заседание революционного суда по делу гражд. Доррера.

(3 декабря).

Заседание народного революционного суда, назначенное на 3 дек. В 12 ч. дня для слушания дела обвиняемого гражданина Г.И.Доррера привлекло много публики. Большой зал военного собрания полон, несмотря на то, что в зал заседания пускали только по билетам от исп. комитета с. с. и р. д.

Начало судебного заседания сильно задерживается за неприбытием членов суда.

Соблюдается известный decorum: зал оцеплен конвоем солдат и красногвардейцев. В публике шопотом идет обмен впечатлениями. Места для присяжных заседателей, суда и сторон устроены на эстраде. В 1 ч. 10 м. появляется представитель общественного обвинения Тоболин. Утомленные ожиданием, конвойные красногвардейцы сели. На эстраде, в глубине, размещаются члены исполн. комитета и совета народных комиссаров. Около 1 ч. 30 м. занимают места присяжные заседатели, входит подсудимый гр. Доррер. Красногвардейцы встали.

На местах представители сторон и судьи. В качестве защитников выступают Шерман и Штейн, избранные местной адвокатурой. Сторона обвинения представлена двумя членами исп. ком. Тоболиным и Вайнштейном. Суд составлен из пяти лиц. Председательствует прис. пов. Чарковский.

По звонку председателя в зале становится тихо.

Председатель: "Объявляю заседание суда по делу обвиняемого гр. Доррера открытым".

Проверяется состав присяжных заседателей, являющихся представителями частей войск, местного гарнизона, совета с. и р. д., исп. ком. сов. с. и р. деп. и профессиональных союзов.

Председ. задает вопрос обвиняемому, не встречается ли с его стороны препятствий к производству суда при данном составе присяжн. заседателей.

Обвиняемый. – Препятствий нет.

Предс. делает декларацию о новом народном революционном суде, говоря, что при рассмотрении данного дела будет практиковаться в первый раз новая форма судопроизводства.

- Суд этот, - говорит председ., - новый, революционный суд, где не требуются специалисты в судебном деле, а нужны люди совести, люди, решающие дела по чести.

Следующей особенностью нового суда является то, что суд этот безапелляционный. На решения этого суда некуда идти жаловаться, поэтому ко всему происходящему на суде, нужно относиться особенно внимательно, ибо ошибка, если она будет допущена на суде, не может быть никем исправлена.

Для ведения суда выработаны правила, соблюсти которые призван суд в составе пяти лиц, которые будут руководить разбором дела и определять согласно вынесенному присяжными заседателями вердикту меру наказания обвиняемому за совершенное им преступление.

Обвинители в революционном суде общественные. На их обязанности лежит выяснение обстоятельств обвинения.

Защита должна доказать правоту обвиняемого. Равноправие сторон на суде установлено полное. В новом революционном суде любое лицо из публики может выступить в качестве обвинителя или защиты, давая свидетельские показания с целью дополнить обвинение или защиту, указывая на допущения в том или другом обстоятельстве.

Обвинительный акт в новом суде не читается, и в отличие от старого судопроизводства, в этом суде начинает обвинитель, который должен изложить обстоятельства обвинения, направленного против подсудимого.

Присяжные заседатели призваны вынести вердикт обвиняемому.

В заключение председ. выражает уверенность, что судьи народные будут судить по чистой совести.

Председатель просит прис. заседателей дать торжеств. обещание в том, что они, забыв личную дружбу или неприязнь, откинув свои политические убеждения, не подверженные влиянию воли пославших их, будут судить по чистой совести.

Прис. засед. дают обещания.

По установленному порядку судопроизводства слово предоставляется представителю обвинения, Тоболину, который просит и со свидетелей взять торжеств. обещание, что их показания будут содержать одну только правду.

Обвиняемый задает вопрос председателю, имеет-ли он право отвода и, получив утверждение этого права, просит огласить состав суда.

Состав суда оглашается.

Тоболин заявляет отвод представителя защиты Шерман, как принимавшего участие в работах следств. комиссии по делу Доррера.

Шерман говорит, что совмещен. Функции следователя и защитника не допускаются, но участия в следствии по делу гр. Доррера он, Шерман, не принимал и заявленный персональный отвод отклонен.

Представительница защиты Штейн указывает на неправильность заявленного отвода, так как самые работы следственной комиссии по делу гр. Доррера не производились и Шерман, как участник следственной комиссии отводу не подлежит.

Обвиняемый Доррер, указывая на неправильность заявленного стороной обвинения отвода, говорит, что о защите не просил, ибо сам может защитить себя, когда будет выдвинуто обвинение, но с благодарностью принимает защиту, выдвинутую адвокатурой. С своей стороны он заявляет отвод представителя обвинения Тоболина, с одной стороны, как лица, принимавшего участие в работах следственной комиссии по делу Доррера, с другой стороны, как лица, подписавшего договор во время октябрьских событий в Ташкенте. Желателен вызов Тоболина как свидетеля.

Тоболин, ссылаясь на то, что свидетелей кроме него есть сотни, договор, о котором упоминает обвиняемый, существенно не важен, так как состоялась сдача побежденных на милость победителей, а не по договору. К работе же особая следственная комиссия по делу Доррера не приступала, просит считать заявленный отвод неправильным.

Суд удаляется на совещание для рассмотрения заявленных отводов. В 2 ч. 40 м. заседание суда возобновляется.

Обвиняемый Доррер просит снять заявленный им отвод.

Предс. оглашает решение суда по поводу заявленных отводов: суд решил отводы, заявленные сторонами, оставить без уважения.

Защ. Шерман предлагает внести заявления о свидетелях, которых хотят выставить стороны.

Предс. просит сделать это немедленно.

Тоболин дает перечень свидетелей со стороны обвинения.

Доррер называет свидетелей с своей стороны.

Председ. просит названных свидетелей удалиться в особое помещение.

После этого суд переходит к рассмотрению дела обвиняемого Доррера по существу.

Слово предоставляется Тоболину, как представителю общественного обвинения.

(Окончание следует).

8

Туркестанский вестик, 5 декабря 1917 г.

ТУРКЕСТАНСКИЙ ВЕСТНИК, 8 ДЕКАБРЯ 1917, №20
Заседание революционного суда по делу гражд. Доррера

(Продолжение заседания 3 декабря).

Речь Тоболина.

Моя роль общественного обвинителя чрезвычайно трудна. Впервые на сцене русской общественности выступает новый суд, суд народный.

Ново - явление общественного обвинения, форма суда новая, судит сам народ, все вы.

Дальше Тоболин, указывая, что он, являясь представителем общественного обвинения, будет рассматривать настоящее дело не только с точки зрения уголовного права, а главным образом с точки зрения общественной, с точки зрения вреда в отношении общества.

Тоболин смотрит на это дело с классовой точки зрения, ибо события, о которых будет говориться на суде, были следствием классовой борьбы.

Тоболин указывает, что дело Доррера он не будет рассматривать отдельно, а совместно с целым кругом лиц. Он считает, что Доррер возглавляет то движение, которое вызвало кровавую бойню.

Форма преступления не новая, она обычна для всей территории России, как и события, разыгравшиеся в Ташкенте – они происходили и в других городах и рассматривать их нужно в обще-российском масштабе. Обвинение должно руководиться указаниями из центра, когда революционной властью издан декрет, уничтожающий гнет прежнего суда.

Переходя к обвинению, говорит, что рассматривать события в связи с большевизмом, как заимствованные из центра нельзя, точно также и преступление Доррера в этой плоскости рассматривать нельзя. Надо обратиться, по мнению Тоболина, к событиям в сентябре и поставить их в связь с разыгравшейся бойней.

Тоболин говорит, что граждане могли бы задать вопрос обвинителю, какое же участие принимал Доррер в сентябрьских событиях если его и не было тогда в Ташкенте, и утверждает, что Доррер отношение к ним имеет – сентябрьские события обошли всю Россию. Тоболин не хочет отнимать время у суда на разъяснение событий 11 сент. и переходит к договору, подписанному Наливкиным и заключавшимся в том, что частям войск ташкентского гарнизона гарантируется неприкосновенность, а Керенскому и Корнилову посылаются телеграммы с просьбой не направлять в Ташкент карательной экспедиции, которая состояла из громадных сил и имела в своем распоряжении 24 пулемета. Говоря о себе, как участнике событий 11 сент., Тоболин считает счастьем для участников этих событий и для граждан, что карательная экспедиция задержалась в пути.

Нам, говорит Тоболин, вменялось за события 11 сент. обвинение по 100 ст. Существовал тогда, правда, не вполне установленный строй республики, но врем. прав. признавалось постольку, поскольку его распоряжения признавались сов. солд. и раб. Депутатов, то они совершали огромное преступление, не юридическое, а общественно-политическое.

Акт, подписанный 18 сент. Наливкиным, был нарушен агентами вр. прав., которые совершили тягчайшее преступление против с. с. и р. депутатов. Карательная экспедиция была послана. Вместо Наливкина и Шендрикова выступил полковник Коровиченко, который авансом получил генеральский чин, и известный обществ. деятель гр. Доррер, который уже раньше был лишен доверия.

На политической сцене появились честолюбцы, которые поставили себе целью выдвинуться.

Гражд. Доррер, который знал о всех событиях, все-таки осмелился занять пост пом. генер. комиссара.

Лицо, которое сидит на скамье подсудимых, честолюбец, обладающий громадным хладнокровием, решил ловить карасей в мутной воде.

Генерал Коровиченко и гр. Доррер смотрели на рабочих как на банду реакционеров.

Эти политические авантюристы (Коровиченко и Доррер), зная об акте Наливкина, могли бы ликвидировать конфликт, если бы нашли в себе так и, явившись в с. с. и р. деп. заявили, что они только слуги революционной демократии.

Эти же лица не явились в полномочный орган демократии, а явились в так называемый совет общественных организаций, чтобы собрать вокруг себя подонки и создать ядро против рев. демократии.

До приезда в Ташкент Коровиченко обеспечивал себе ядро темных сил, а Доррер имеет отношение к кар. экспедиции потому, что будучи уже арестованным, он просил о присылке кар. эксп. и указывал на необходимость опереться на мусульман, чем осмелился поднять руку против рев. демократии, против вас, против общества.

Далее Тоболин останавливается на том, как генер. комиссар и его пом. по гражд. части Доррер, "ловкий делец" (как назвал его Тоболин), убедились, что они остались без поддержки войск и повели больш. игру, выводя верные с. с. и р. д. части войск из Ташкента. Исполнительный ком., давая разрешение на удаление некоторых частей, говор. Тоболин, попал в скверное положение.

Указывая, как на средство обмана, на освобождение из тюрьмы Гриневича, Тоболин описывает, как революционная демократия встала на защиту прав революции, и подробно описывает как разыгрались кровавые события в Ташкенте и отмечает роль, которую, по мнению Тоболина, играл в них Доррер.

В конце своей речи Тоболин, считая, что фактические данные формулированы достаточно, обращается к положениям о новом суде и говорит, что меры суда должны быть применены к Дорреру, как к самому тягчайшему преступнику и просит назначить 20 лет каторжных работ с лишением всех прав личных и по состоянию.

После речи Тоболина предс. Чарковский объявляет перерыв на 15 м. затянувшийся на целый час.

При возобновлении заседания Тоболин отказывается от вызова всех свидетелей обвинения.

Слово предоставляется обвиняемому Дорреру, который прежде всего с иронической усмешкой констатирует, что речь общественного обвинителя носит митинговый характер, обвинения не подтверждены документальными фактическими данными и весь характер обвинений более походит на речь, произнесенную на каком-либо митинге, чем на речь строгого беспристрастного судьи, каковым должен быть представитель общественного обвинения.

(Продолжение следует).

ТУРКЕСТАНСКИЙ ВЕСТНИК, 9 ДЕКАБРЯ 1917, №21
Заседание революционного суда по делу гражд. Доррера

Речь Доррера.

После месячного пребывания в тюрьме я, наконец, узнал, в чем меня обвиняют, хотя в речи обвинителя никаких конкретных обвинений против меня нет: есть только известное изложение событий, в которых по предположению прокурора я участвовал. Общественный обвинитель даже не формулировал обвинения, и я постараюсь сделать это за него.

Одним из главных доказательств моей виновности, по мнению прокурора, является доклад Керенскому о ташкентских событиях, написанный мною в тюрьме. В нем мною – человеком обыкновенно спокойным и сдержанным – допущены несколько резкие выражения как-то: бандиты, шайка взбунтовавшихся, и т.д.

В докладной записке я прошу центральное правительство прислать сюда отряд для усмирения мятежа. Я писал этот доклад, когда фактически временного правительства уже не существовало. Я об этом не знал, и я считал своим непременным долгом довести о всем происходящем правительству. Этот доклад резок, но при каких условиях я его писал?

Пребывание в жел.-дорожных мастерских без пищи в течение двух дней, перевозка на гауптвахту, а потом в тюрьму, и все это под градом оскорблений и издевательств, от которых вскипала кровь и туманился рассудок.

Я смерти не боялся и не боюсь. Я привык смотреть ей в глаза, когда ехал в стан рабочих под дождем пуль. Но то измывание над человеческой личностью, которое мне пришлось перетерпеть, во сто крат хуже смерти.

Были дни, что если бы под руками у меня был револьвер, я бы не задумываясь пустил 7 пуль в этих зверей в человеческом обличье, а 8-ю себе. Вот при каком положении приходилось писать мой доклад. И я думаю, что обвинять меня за резкие выражения не приходится.

Затем Доррер переходит к описанию тех предыдущих событий, в силу которых он попал в г. Ташкент помощником генерального комиссара Туркестанского края по гражданской части.

- Я, - говорит обвиняемый, - прежде чем был назначен на должность помощника генерального комиссара, состоял областным комиссаром Закаспийской области. Причем комиссаром я был не по назначению, а по выборам и по желанию всех общественных и демократических организаций Закаспийской области. Взял я на себя обязанности комиссара не совсем охотно и лишь потому, что я сознавал, что долг каждого гражданина по мере сил и возможности нести свои силы и знания на пользу родины.

Никто не станет отрицать того, что в Закаспийской области я был один из популярнейших адвокатов и каждое мое слово ценилось промышленными кругами на вес золота. Так что после того громадного заработка, который я добывал адвокатурой, переход на жалованье комиссара был крайне для меня невыгоден в материальном отношении. И все-таки, я еще раз повторяю, чувство гражданина, любящего свою родину, не позволило мне отказаться от должности комиссара.

О том, как я управлял Закаспийской областью, плохо-ли, хорошо-ли, я говорить не буду. За меня могут сказать это граждане области.

Во всяком случае я все время моего пребывания на должности комиссара старался по мере сил и возможности работать в контакте с с. с. и р. д. и общественными организациями и это мне в большинстве случаев удавалось. Разногласия возникали большей частью по малозначащим вопросам и в конце концов соглашение всегда удавалось.

Россия левела и левела, даже не постепенно, а быстрыми скачками.

Наконец наступило время, когда бразды правления взяло в свои руки министерство социалистическое. Я, как не социалист по убеждению, решил, что управлять краем на основах социализма не в состоянии и послал в Петроград просьбу об отставке. Центральное правительство моей отставки не приняло. О моем желании уйти с поста комиссара узнал также областной с. с. и р. д. и в своей резолюции просил остаться на должности комиссара. Я принужден был покориться.

Чем дальше, тем заметнее начало расти в советах р. и с. д. большевистское течение и соответственно (два слова неразборчивы – ред.) у меня с советами возникли разногласия. Хотя должен заменить, что особенно крупных разногласий у меня с ними не было. Тянулось все это до того времени, когда конфликт ташкентского с. с. и р. д. с краевой властью обострился и разразились первые, сентябрьские события в Ташкенте.

Немного времени спустя после тех событий я ехал из Асхабада в (неразборчиво – ред.) Россию. По дороге я заехал в Ташкент, где генеральный комиссар сделал мне определенное предложение занять пост помощника ген. комиссара по гражданской части.

Я, как хорошо знающий Туркестан, принял предложение Коровиченко. В самом начале моего управления краем встретились трудно преоборимые препятствия. Главные из них – это (слово неразборчиво – ред.) найти почву соглашения с с. с. и р. д., и я в этом направлении направлял все мои усилия. Первым мои (слово неразборчиво; вероятно, "шагом" - ред.) по приезде в Ташкент было (слово неразборчив – ред.) прапорщика Гриневича. Затем я попытался войти в контакт с местным с. с. и р. д.

Меня обвиняют в том, что я благодаря неустойчивости и слабоволию Коровиченко, управлял всем краем и вмешивался в военные дела. Кто (неразборчиво – ред.) законы, изданные временным правительством, по которым определяются права и обязанности генер. комиссара, тот может понять, насколько это обвинение ошибочно и необоснованно. Я, как комиссар по гражданской части и не военный человек, не специалист по этому вопросу, в военные дела почти не вмешивался. Как вам должно быть известно, кроме пом. ген. комиссара по гражданским делам, был комиссар по военным делам, который и всецело ведал ими. Хотя у ген. комиссара были помощники и управление краем казалось было коллегиальным, но в самом деле ген. комиссар имел право издавать распоряжения и приказы и без согласия его помощников. Так было и в отношении (неразборчиво – ред.) разоружении полков.

ДА, Я НЕ СТАНУ СКРЫВАТЬ ТОГО, ЧТО Я ОДИН ИЗ ТЕХ, КОТОРЫЕ БОРОЛИСЬ И БУДУТ БОРОТЬСЯ С БОЛЬШЕВИКАМИ, СЧИТАЯ, ЧТО ИХ СТОЯНИЕ У ВЛАСТИ ПОВЕДЕТ РОССИЮ К ГИБЕЛИ УСКОРЕННЫМ ТЕМПОМ. Я также не стану скрывать и того, что я в принципе стоял за разоружение неповинующихся законной власти полков; но должен сказать за разоружение бескровное, без тех жертв, которыми оно в конце концов кончилось. Мое мнение таково: если-бы Коровиченко, приехавший с отрядом, немедленно разоружил полки, то кровопролития не было бы. Но он колебался и за месячное его пребывание здесь большевики великолепно сорганизовались сами и организовали вооруженное восстание.

Общественный обвинитель приписывает мне главное участие в неудавшемся разоружении полков. Я со своей стороны должен сказать, что это дошло до моего сведения лишь тогда, когда услыхал первые выстрелы. Лишь впоследствии я узнал, что решение о разоружении было принято наспех и план был составлен из рук вон плохо, что ясно было даже для меня, не специалиста по военным делам.

Решительным толчком к разоружению послужил донос Коровиченко одного из главных большевистских деятелей, впоследствии назначенного помощником командующего войсками, штабс-капитана Гаврюшко, который подробно доложил о плане восстания, разработанном исполнительным комитетом и о сношениях с петроградскими большевиками.

Сейчас же после донесения или доноса шт.- кап. Гаврюшко, Коровиченко приказал разоружить полки. Я уже говорил, что план разоружения был составлен из рук вон плохо, т.е. вернее сказать, не было никакого плана, хотя в первый момент, по словам полковника Бурлина, у которого я узнал о начавшемся разоружении, перевес был на стороне правительственных войск. 2-й полк был разоружен и юнкерами и казаками был захвачен оружейный цейхгауз 1-го полка. Но этот временный успех был сведен к нулю опять же благодаря отсутствию плана и разрозненности действий прав. войск. Казаки и юнкера должны были отступить. Окончательному закреплению позиций рабочих и солдат послужило также и то, что 2 сотни казаков, разоружавшие 1-й полк совместно с юнкерами военного училища, при первых же выстрелах отказались участвовать в бою, оставив юнкеров отбиваться одних.

На Первушинский мост привезены были пушки и началось формен. сражение.

Узнав все это от Бурлина и, увидев, что бойня принимает все большие и большие размеры, я начал энергично протестовать перед генер. комиссаром против продолжения междуусобия и уговорил его уполномочить меня для ведения мирных переговоров, ибо кроме меня никто из военных поехать во враждебный стан не рискнул.

При каких условиях мне пришлось ехать в противный лагерь может рассказать мой шоффер.

Приехавши в жел. дор. Мастерские, я видел, что несмотря на превосходство сил солдат и рабочих, настроение у них было неважное и при посредничестве Вайнштейна мы скоро пришли к соглашению. Но, к сожалению, в крепости не учитывали соотношение сил и ген. комиссар подписать этот договор отказался. Тогда я поехал в городскую думу дабы уговорить гласных, чтобы они побудили Коровиченко прекратить бойню. Дума охотно пошла мне навстречу и на другой день я вторично поехал в жел.-дор. мастерские. Настроение там окрепло и вести мирные переговоры было уже не так легко. И когда Тоболиным был подписан последний договор, по которому у юнкеров и офицеров оставалось оружие и никто не должен был быть арестован и существование которого почему-то г. Тоболин отрицает, он уже не был исполнен. Из тех фактов, которые я перечислил, можно сделать вывод – старался ли я продлить, разжечь кровавую бойню или наоборот, стремился ее погасить.

Доррер кончает свою речь и в изнеможении падает на стул.

(Окончание следует).

9

Туркестанский вестник, 6 декабря 1917 года

ТУРКЕСТАНСКИЙ ВЕСТНИК, 13 ДЕКАБРЯ 1917, №24
Заседание революционного суда по делу гражд. Доррера

(Окончание).

Вторая речь Тоболина

После свидетельских показаний слово предоставляется общественному обвинителю Тоболину.

Тоболин в очень неудачной и, как всегда демагогической речи, вторично берется за пережевывание тех скудных фактов, которые ему с громадными усилиями удалось добыть против Доррера.

Тоболин берет патетический тон, говоря о детях и мусульманах, которые были вооружены в количестве десятков тысяч, чтобы стрелять в защитников революции.

Резюмируя обвинение, Тоболин говорит, что кардинальным пунктом обвинения надо считать нарушение договора о невыводе и неразоружении частей войск.

Второй пункт обвинения в том, что лицо, сидящее на скамье подсудимых, раздавало оружие.

Анализируя причины отклонения свидетелей со стороны обвинения, Тоболин говорит, что обвинение этим стремилось уменьшить вес защиты выставленных положений обвинений. Вопросы же свидетелям защиты устанавливают явно противоположные показания. Свидетели обвиняемого, говорит Тоболин, ни одного случая не установили в пользу его. Все указали на недоверие Дорреру в Асхабаде, которое не опровергается тем, что Доррер поехал на съезд комиссаров в Петроград.

Обращаясь в заключение к прис. засед., Тоболин говорит, что, рассматривая это преступление, нельзя ставить его в обычную плоскость обвинения. Вы, говорит он, должны анализировать преступление, должны учесть и взвесить преступление, в оценке которого должны быть вне времени событий, и вынести свой приговор.

После обвинителя слово берет Доррер.

Речь защитницы Штейн.

В своей речи г-жа Штейн указывает на неравенство сторон вследствие отсутствия своевременного оповещения, что не дало возможности защите собрать доказательства, которые послужили бы восстановлению истины на суде. Суд создан спешно и страдает недостатками, особенно в том отношении, что присяжные заседатели не выбраны из граждан по жребию, а делегированы некоторыми организациями, что вводит понятие о мандате и заставляет разуметь волю пославших. Поэтому защита просит отбросить предвзятость, которая проглядывала в речи обвинителя, связывавшего имя обвиняемого с описанием ужасов событий, чем действовал на воображение прис. заседателей.

Обращаясь к свидетельским показаниям, Штейн указывает на показания Смельницкой и доктора Слоним, которые говорят о Доррере, как о честном, благородном человеке и политич. деятеле, вследствие чего название политического авантюриста не приложимо к Дорреру, который и здесь на суде, ничем не прикрываясь, высказывает свои убеждения, а за убеждения суду не подлежит ни один человек.

В заключение своей речи Штейн обращается к человеколюбию прис. заседателей, которое в них должно заговорить, когда им приходится судить человека, преступление которого ничем не доказано.

Объявлен перерыв на 10 мин., продлившийся ровно 1 час.

Речь прис. пов. Шермана.

Короткую, но красочную и сильную речь произнес защитник Шерман.

В своей речи г. Шерман перечислил все факты обвинения и свидетельские показания и путем сопоставления их убедительно доказал, что в действиях Доррера нет и намека на преступление. Речь произвела большое впечатление. Когда защитник кончил, раздались шумные, долго несмолкаемые аплодисменты.

После Шермана Дорреру предоставляется последнее слово.

Доррер говорит, что он только в тюрьме понял, что большевизм является весенним паводком, которому нужно дать умереть естественной смертью, а не ставить искусственные заграждения.

После речи Доррера следует резюмэ председателя.

Затем выносится приговор, который читателям уже известен.

Макс – К-ль.

Статьи по теме:

Убийство генерала Коровиченко, главы Туркестанского края

Осиповское восстание 1919 года. Документы

Осиповское восстание в Ташкенте в январе 1919-го. Доклады победителей

Антисоветское восстание в Ташкенте. Газеты в январе-феврале 1919 года

Антисоветское восстание 1919 года. Переговоры Ташкент-Самарканд

Морозный январь 1919 года. Трехдневное антисоветское восстание в Ташкенте

Осиповское восстание 1919 года. Из книги Фредерика Бейли

Подготовил Алексей Волосевич

Газеты в Российской государственной библиотеке искал Дмитрий Аляев