Мировая обстановка с конца прошлого года закручивается в новый виток противостояния еcли не систем, то амбиций мировых и региональных лидеров.

О том, с какими вызовами столкнулись центральноазиатские республики, рассуждает заведующий отделом Средней Азии и Казахстана Института стран СНГ Андрей Грозин в своем комментарии для Ia-centr.ru.

– Андрей Валентинович, в прошлой беседе в декабре вы предположили, что в начале года станет понятным расклад по силам, которые будут в ближайшей перспективе устанавливать политику Центральной Азии. Что изменилось за 2021 год?

– Усиливающаяся международная конкуренция и в геополитическом, и в геоэкономическом смысле затрагивает регион ЦА. Поскольку международная повестка дня имеет достаточно широкий охват, Центральная Азия в стороне не остается.

Активизируются после прошлогодней Карабахской войны позиции Турции. Последнее заседание Тюркского совета тоже дало широкую почву для разнообразных оценок, в том числе и различных алармистских.

Но фон задает рост международной напряженности – он и создает новую повестку дня. Регион оказывается в достаточно сложной ситуации, поскольку изначально все государства постсоветской Центральной Азии исповедовали одну и ту же многовекторную политику, заключающуюся в "дружбе со всеми" – так сказать, и вашим, и нашим. Где-то это называли "политикой равной удаленности от центров сил": это касается всех республик, кроме, пожалуй, Туркменистана. Но сейчас реализовывать такую политику становится сложнее.

Что бы там ни говорили официальные лица, что многовекторная политика не переживает никакого кризиса – это не отвечает реалиям. И крупнейшие игроки, и более мелкие, но претендующие на роль региональных держав, такие как Иран и Турция, все активнее требуют поддержки со стороны центральноазиатских государств.

То есть, дружить одновременно с Пекином, Брюсселем, Москвой и Вашингтоном дальше будет труднее.
– Адептов многовекторной политики уже начали бить по рукам?

– Противодействие, которое разворачивается в отношении Пекина и Москвы, носит долгосрочный характер, вне зависимости от персоналий – Трампа или Байдена, или кого-то еще. Очевидно, что эти процессы имеют долгосрочный характер, и для центральноазиатских республик это будет перспективой на многие годы.

Отсюда возникновение форматов по типу C5+1. Первыми его начали реализовывать американцы еще при администрации Барака Обамы, затем о подобных инициативах объявили китайцы, после них – Россия.

Также можно вспомнить многочисленные стратегии взаимоотношений со странами региона, инициированные разными и игроками: японская, индийская, вьетнамская, даже у Южной Кореи есть свой формат взаимодействия со странами Центральной Азии. По-моему, только персы ничего концептуального не придумали, но, я думаю, что это дело наживное.

Международная турбулентность создает новые проблемы для стран ЦА. Все потому, что лавировать как это было раньше, становится ресурсозатратно. У министерств иностранных дел не хватает времени, умения, сил, не хватает кадров.
Еще 5-6 лет назад Запад высказывал озабоченность по поводу демократических прав и свобод в тех или иных центральноазиатских республиках. Это делалось достаточно обходительно, неторопливо и без каких-либо серьезных для Ташкента и тогдашней Астаны угроз и последствий. И ни для кого это не оказывалось неприятным сюрпризом, как это было с последними выборами в парламент Казахстана.

Те перспективные направления, по которым на Центральную Азию будут давить с Запада, с Севера, с Востока и с Юга, что называется, начинают уже себя проявлять. А по мере развития мирового политического кризиса, затяжного экономического кризиса эти вызовы будут себя обозначать все более и более ясно.

Тем более ситуация ухудшается еще в экономической составляющей региона. Все ограничения, которые начались с прошлогодних локдаунов, дополнили проблемы, которые существовали еще ранее на международных сырьевых рынках. Они никуда не денутся в перспективе.
Существуют разнонаправленные экономические прогнозы. Кто-то говорит, что после пандемии начнется экономическое возрождение и рост, а кто-то полагает, что предстоит стагнация и дополняет эти прогнозы различными факторами. Я имею в виду доводы о трансформации мировых экономических систем. Эти процессы начались на Западе, объявлены в Китае. Все это в совокупности, видимо, будет играть на понижение на мировых сырьевых рынков.

Поскольку кроме сырьевых товаров Центральная Азия предоставить на рынки ничего не может, то проблемы с ресурсами будут обостряться. Очевидно, что дефицит будет хроническим и в бюджетной сфере, и в плане ресурсов, которые направляются на сохранение социальной стабильности вообще.
Если суммировать, то происходящее создает большое количество рисков для центральноазиатских политиков, даже если мировая конкуренция не перейдет в какую-то брутальную фазу. А подобные ситуации в конце XIX и в середине XX веков решались именно таким образом.

Понятия "норма", "право", "защищенность", "суверенитет", "договоренность" с каждым годом будут значить все меньше и меньше. Эта токсичная международная среда тоже добавляет вызовы и проблемы для центральноазиатских государств.
Международная конкуренция опасна тем, что она подталкивает регион к решениям, которые в перспективе, через 10-20 лет, могут отразиться на нем самым негативным образом.

– Судя по всему, вопрос конкуренции между теми же Ташкентом и Нур-Султаном уйдут в прошлое, поскольку проблема общая?

– Отсюда и попытки того же казахстанского МИДа и руководства соседних республик усилить регионализацию.

В начале инициативы создать Центральноазиатский союз 2.0 исходили из представления о том, что мировые игроки в значительной мере утрачивают вес в регионе, что действительно наблюдалось 5-6 лет назад, и необходимо было повысить свои возможности через кооперацию.

Сейчас регионализация наполнится несколько иным смыслом. Это уже попытка консолидации усилий центральноазиатских республик на фоне процессов конкуренции за регион.

К таким процессам регионализации относится и Совет тюркоязычных государств. Он просуществовал около полутора десятков лет, и еще два года назад тюркологи говорили о том, что это бесполезная в практическом смысле организация. А сейчас участники международных процессов считают, что неплохо бы ее поднять до статуса международной организации.

Понятно, что на это влияет фактор прошлогоднего Карабахского конфликта и скатившаяся до брутальности политика Тайипа Реджепа Эрдогана. Но еще пару лет назад Турция не рассматривалась в качестве серьезного игрока в центральноазиатском регионе. И сами республики ЦА смотрели на нее так, как и надо было на нее смотреть в тех реалиях – на государство, входящее в десятку, если не в двадцатку, по степени своего ресурсного капитала, по степени вложений в экономики ЦА.

Ничего в этом плане не изменилось. Ресурсов у Анкары больше не стало, инвестиций – даже не обещают. Тем не менее, Турция оказалась своего рода подпоркой для республик региона в условиях давления со стороны мировых игроков.

Приходится опираться на те платформы, которые предложены – в виде идеи тюркского единства и эрдогановского неоосманизма, что еще недавно никого в ЦА не вдохновляло. Такие идеи и сейчас не особо вдохновляют, но это весь предложенный ассортимент.
Для самих центральноазиатских государств регионализм важен с точки зрения консолидации ресурсов. Причем не только сугубо экономических, финансовых, экологических, но и ресурсов другого рода – интеллектуальных, интеграционных.

Если действительно удастся сдвинуть экономическую интеграцию с сегодняшнего вялого состояния, то можно ожидать некоего мультипликативного эффекта.Возможно, начнется некий всплеск экономической кооперации. Но это все из сферы экономических теорий. Есть и критики данной оценки, которые говорят, что от суммы "нулей" –по большому счету ничего не меняется.

Я считаю, что важно реализовать коллективный потенциал при формировании более активного экономического сотрудничества. Это должна быть не просто торговля или переток излишних трудовых ресурсов, а экономическая интеграция, как пытаются сделать в ЕАЭС. И там, и там модели развития реализуют через активизацию разнообразных проектов в реальной экономике.

– Яркий пример – инициатива строительства атомной станции в Узбекистане и нерешительность казахстанского руководства в подобном же проекте.

– Некоторые экономисты говорят, что атомная станция не нужна, потому что атомная энергия сейчас дороже, чем ветряки и солнечные панели. Но все эти новомодные возобновляемые источники, по сути, не дадут реального эффекта от сотрудничества.

Они не дадут толчка к развитию не добывающей, а обрабатывающей промышленности, производящей продукцию более высоких переделов.

Это то, что сейчас пытается реализовать на своей территории Узбекистан на протяжении последних десяти лет в своем мехпроме, нефтехимии, газохимии.
Да, там много "узких мест" и проблем, которые до сих пор не решены. Но, может быть, в кооперации с пока еще экономическим лидером Центральной Азии, Казахстаном, удастся сдвинуть проекты с места и добиться некоего объединяющего эффекта. То есть, достичь не только подъема перерабатывающих мощностей Узбекистана.

Для Узбекистана (если будет построена АЭС) – это будет гигантский технологический прорыв и создание новой отрасли, которая потянет за собой сервис, даст большой толчок к повышению квалификационного уровня соответствующих кадров, выстраиванию линейки новых специальностей.
Решение об АЭС – на самом деле серьезный проект, если его удастся реализовать Москве и Ташкенту. Для Узбекистана это будет прорыв больше по уровню, чем приход той же компании Daewoo.

Появление новой отрасли несет громадные перспективы и для научной школы, и для региона это будет иметь позитивный эффект, поскольку все остальные всерьез задумаются о том, что могут отстать.

5 мая 2021