Как власть государства сменилась властью финансов – и когда черед граждан?

Когда цена проезда в автобусе растет, мы полагаем, что транспортная компания работает неэффективно (или целенаправленно обирает пассажиров). Когда чиновничество разрастается и дорожает, мы требуем от него оптимизации. Но когда в финансах или IT-платформах посредничество и управление не дешевеет, а, наоборот, забирает себе все большую долю пирога – почему-то это выставляется как успех.

ДМИТРИЙ БУЯНОВ, 23 июня 2021, 18:36 - REGNUM

Мариана Маццукато. Ценность всех вещей. Создание и изъятие в мировой экономике. М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2021

Для классических экономистов государство и финансы были силами, поддерживающими развитие производства. К ХХ веку, эпохе империализма, тотальные государства уже создавали с нуля и регулировали нужные им рынки, формировали корпорации и крупные банки. Постепенно, под давлением рабочих и социалистов, государства занялись и широким социальным обеспечением…

Удивительно, что сегодня государственный сектор представляется как скромный "ночной сторож", выпрашивающий у бизнеса деньги буквально в пользу бедных, разбирающийся исключительно с проблемными активами и неспособный даже наладить "эффективное" предоставление гражданам услуг. В то же время финансы (включая сюда не только банки, но и разномастные инвестиционные фонды, управление активами и пр.) стали рассматриваться как сердце и мозг экономики, чье прикосновение превращает пустыню в цветущий сад. Финансовая система создает и "эффективность", и "стабильность" (за счет страхования и распределения рисков), и поддерживает "инновации" (за счет чутья на успешные проекты), и "создает" прибыль из любого чиха, и вообще является эталоном продуктивности. Не то что промышленность, достигшая потолка своей прибыльности на Западе еще в 1960-е и теперь никому (кроме популистов) не интересная. И тем более - государство, лишь транжирящее деньги успешных "визионеров" на ленивых бедняков.

Сектор, призванный лишь ускорять оборот капитала и выступать посредником на благо "реальной" экономике, внезапно стал самоцелью. В развитых странах последние десятилетия финансы росли быстрее экономики (ВВП), их доля увеличивалась при снижении доли производства. К 2002 году банки получали 40% общего объема прибыли корпораций США. Когда цена проезда в автобусе растет, мы полагаем, что транспортная компания работает неэффективно (или целенаправленно обирает пассажиров). Когда государственное чиновничество разрастается и дорожает, мы требуем от него "оптимизации". Но когда в финансах посредничество и управление не дешевеет, а, наоборот, забирает себе большую и большую долю пирога - почему-то это выставляется как успех (то же, кстати, относится и к интернет-платформам)! При этом в кризис спасать ситуацию приходится государству (и налогоплательщикам), а не получающим баснословные деньги за "принятие рисков" и мнимую "оптимизацию" экономики рыночным финансистам.

Каким образом мы пришли к видению экономики, в котором государство считается неэффективным транжирой, промышленность - недостаточно прибыльной (а потому не ценной) отраслью, а финансовая система восхваляется за сверхприбыли, а не за удешевление и повышение качества ее полезных обществу услуг? На этот вопрос старается ответить итало-американская экономистка Мариана Маццукато в книге "Ценность всех вещей. Создание и изъятие в мировой экономике".

Автор обращается к категории "ценности" и представлению о том, кто именно ее производит, а кто - лишь изымает (и насколько это оправданно). Участвует ли землевладелец в создании крестьянином или фермером ценности или лишь изымает ее часть? А что в случае капиталиста и рабочего? Инвестора, менеджера и рабочего? Маццукато отмечает, что вопрос о ренте играл особую роль и для рыночных теорий: Адам Смит считал, что рынок может быть свободным, только если он освобожден от ренты - усилиями государства! Уже в ХХ веке маржиналисты признавали, что рента если и не отрицает "эффективность" рынка, то толкает его к худшему варианту равновесия.

Тем не менее, по мнению автора, именно маржиналисты, кичившиеся "научностью" своего подхода, уничтожили категорию ценности. Поскольку все должны решать не люди-управленцы, а рынки (чьи пути неисповедимы), то ценность сводится к цене. Если рынок заплатил за что-то деньги, то уже поэтому "что-то" обладает ценностью!

Этот подход, конечно, оказался удобен политически, потому что снимал вопрос классового деления и эксплуатации: если предприниматель получал деньги, то, значит, он задействовал какой-то свой ресурс и создавал какую-то неочевидную ценность, прямо как и рабочий, и торговец, и банкир, и т. д. Впрочем, как отмечает Маццукато, неявно принимается, что разные люди почему-то обладают разными ресурсами, которые они могут вынести на рынок. У кого-то это инновационные идеи, у кого-то - рабочая сила, а у кого-то - деньги. Вопрос, почему у одного есть только ресурс собственного физического тела, а у другого - капитал (чаще всего, как показывают исследования Oxfam, полученный по наследству), не ставится.

С другой стороны, выхолощенное понимание ценности пригодилось в статистике и Системе национальных счетов (основе ВВП). Суммировать и сравнивать однородные цифры казалось удобным, хотя это и создавало массу неочевидных проблем. В особенности - с государственным сектором, поскольку он не был ориентирован на получение прибыли, и зачастую предоставлял товары и услуги бесплатно или по сниженным ценам, тем самым вкладываясь в общественное богатство. То же касалось долгосрочных инвестиций вроде фундаментальной науки или технологий, выступающих не как готовый потребительский продукт, а как часть других технологий (полупроводники в компьютерах или новые методы анализа). В некоторых пунктах, вроде развития инфраструктуры, подсчет был совсем запутан: если по государственной дороге семья едет на отдых, то она увеличивает ВВП; если же по ней едет грузовик транспортной компании, то это считается как издержки бизнеса.

Зато включение в ВВП торговли финансовыми инструментами или роста цен на недвижимость позволяло заметно увеличить этот показатель. Получалась абсурдная ситуация, когда просто владеющий квартирой гражданин производил "ценность" и увеличивал ВВП, а государственный врач или учитель эту ценность уничтожал! В целом, как доказывается в книге, сам выбор экономистами и политиками критериев и показателей сильно переоценивал одни отрасли и обесценивал другие, что влияло на направление их развития. Сами государства стали меньше ориентироваться на развитие госсектора (что действительно делало его неэффективным) или помощь рядовым работникам и больше служили "передовому" крупному бизнесу - размывая грань между коррупцией и искренним раболепством.

В частности, государственный сектор стал пытаться перенимать подходы и оценки у бизнеса, отдавать предпочтение частным инвестициям (часто являвшимся кредитами, взятыми через частный банк у того же государства, и только более дорогими) и передаче задач частным подрядчикам (аутсорсинг). Вполне в духе истории бюрократии у Дэвида Грэбера, задействование частников лишь создало новые слои теперь уже частной бюрократии и посредников, требующих свою долю.

Значительная часть книги посвящена анализу того, кто и как получает прибыль в современных передовых секторах: высоких технологиях, фармацевтике и финансах. Если Уле Бьерг в "Как делаются деньги" емко показал историю спекуляций и банков, то Маццукато дополняет ее инвестиционными и хедж-фондами, управлением активами и другими небанковскими финансовыми организациями, вышедшими на первый план после кризиса 2008 года.

Здесь напрашивается аналогия с популярным мнением, что российский бизнес "проедает" фундамент, заложенный советским государством. Маццукато доказывает, что частные инвесторы входят в игру только на поздних этапах развития технологии, так что основные потери и риски новых открытий до сих пор несет на себе государство. Например, Кремниевая долина первоначально была военным центром, и перевод ее на частные потребительские рельсы обширно подготавливался государством: первую местную венчурную компанию возглавили бывшие генералы, для привлечения средств была создана упрощенная фондовая биржа NASDAQ, IT-компании пользовались результатами государственных исследований полупроводников, емкой памяти, компактности и даже графического пользовательского интерфейса! Еще хуже ситуация в фармацевтике, где исследователи и правительственные проверки выявили, что себестоимость разработки и выпуска лекарств может быть в сотни раз ниже их рыночной цены - при том, что подавляющая часть лежащих в основе препаратов научных открытий до сих пор производится государственными учреждениями!

Совсем грубое "проедание" обнаруживается в сфере управления активами и прямом инвестировании: среднее время владения акциями в США упало с нескольких лет в Х веке до 2 месяцев в 2008 году и 22 секунд (!!!) в 2011 году. Обычная стратегия инвестиционных фондов строится на том, чтобы взять кредит, купить на него реальную компанию, перевести кредит не купленную компанию, вытянуть из нее максимум средств через дивиденды и перепродать. Даже у крупнейших компаний США, учитывающихся в индексе S&P 500, с 2003 по 2012 год 37% доходов ушло на дивиденды и 54% - на обратный выкуп акций (по сути, разовые дивиденды для конкретных инвесторов, заодно повышающие цену акций). И лишь 9% доходов оставалось на инвестиции в развитие компании. У семи из десяти компаний с крупнейшим объемом обратного выкупа в США на выкуп и дивиденды уходило более 100% (!) дохода, т. е. инвесторы просто распродавали крупные фирмы!

Логично предположить, что развитие финансовой или технологичной "ренты" не ограничивается изъятием неадекватно большой доли экономического роста. Хотя в тех же США доля инвестиций бизнеса в ВВП бьет исторические антирекорды. Мы имеем дело с буквальным уничтожением и разграблением имеющихся богатств ради сиюминутного обогащения! Отдельная ирония - в том, что на Западе, как и в России, распространена практика разделения госкомпаний на "хорошие" и "плохие" куски, когда "хорошие" приватизируются, а "плохие" оставляются на попечение государства. В конечном счете разоренные "инвесторами" компании и их сотрудники также ложатся на плечи государства и общества.

Все это подводит к старой марксистской проблеме: противоречию общественного характера производства и частного присвоения. Маццукато показывает, что из всех формально участвующих в создании ценности сторон почти все доходы уходят самой сомнительной - краткосрочным частным акционерам (вернее, обслуживающему их фонду, через комиссии и проценты забирающему большую часть прибыли) и посредникам. Вклад государства как координатора общественных усилий, берущего на себя реальные риски (в том числе спасающего прогоревших финансистов), двигающего науку и создающего инфраструктуру, никак не вознаграждается. То же относится и к рядовым работникам, даже в инновациях играющим не последнюю роль (можно вспомнить массовое изобретательство и рацпредложения в СССР). Акционеры рассматривают других людей как производственный ресурс или помеху, в то время как они являются полноценными участниками процесса, которых также нужно стимулировать.

В плане позитивных предложений Маццукато наталкивается на те же противоречия, что и идеолог центризма Пол Коллиер. С одной стороны, несмотря на согласие с критикой Маркса, капитализм надо сохранить. Государство и широкая общественность должны поставить смелые стратегические цели, определить, что по отношению к ним является ценным, и дальше перекраивать рынки под этот курс. Предполагается, что все, попадающее под категорию ренты, нужно ограничивать и наказывать - а в остальной экономике развивать параллельно частный и государственный сектор (не боясь "вытеснить" капиталистов), стараясь создавать частно-государственные партнерства и создавая лучшие условия для стратегически важных отраслей.

С другой стороны, нужно, чтобы во владении частными компаниями адекватную долю имели не только акционеры, но и рабочие, и представители государства и общества! Государство должно каким-то образом координировать разные отрасли ради создания новых сложных технологий, при этом принуждая пользующихся господдержкой частников брать на себя убыточные, но общественно важные проекты. Наконец, Маццукато замечает, что в конечном итоге центром власти должны быть не большой бизнес или большое государство, а рядовой гражданин - т. е. необходима еще и демократия прямого участия (очевидно, и в государственном управлении, и в управлении бизнесом).

В общем, непонятно, что в таком случае остается от капитализма? Скорее речь идет о каком-то кооперативистском государстве, где капиталистам почему-то обещают оставить особую долю пирога, но по факту оттесняют от управления. Логично, что на следующем этапе особый класс (или скорее уже сословие) капиталистов с его привилегиями должны упразднить. Чем этот план легче в сравнении с переходом к коммунизму - решительно непонятно. Разве что из-за иной, как бы "капиталистической" риторики?

Пожалуй, в этом и заключается прелесть книги: разговор о ценности, особенно если он избегает "рубить сплеча" (например, отказывая в правах занятым в сфере потребительских услуг) и адресует к демократическому решению о том, что ценно, а что нет - в итоге приходит к преодолению капитализма. В отличие от как бы центриста Коллиера, Маццукато явно не боится такого вывода - хотя и не хочет делать его в открытую.