Русские гении об апокалипсисе нашего времени
конец истории – не часть истории

Федор Гиренок

Конец истории – не часть истории. В русской культуре об этом знали Андрей Рублев и Николай Ге. Этого не хотели знать Рафаэль и Леонардо да Винчи. О конце истории говорит Сергей Булгаков в "Свете Невечернем" в заключительной части, обозначенной под номером 6. Я попытаюсь провести параллель между концептуальными построениями философа о судьбе нашего мира и живописными полотнами Андрея Рублева и Николая Ге, в которых отразились их апокалиптические умонастроения. В заключении я укажу на корреляции русского понимания апокалипсиса и западноевропейского.

С. Булгаков о конце истории

Что такое общество? Это, как говорит Булгаков, прежде всего, власть. Социальное общество отличается от общины и от сетевого общества тем, что Ницше называл волей к власти. Есть власть, есть и общество. Нет власти, нет общества. История общества по существу своему является историей власти.

А что такое человек? Булгаков полагает, что сущность человека находится не в обществе. На языке философии XIX века человек понимается как индивид и одновременно он понимается как род. Может ли индивид поднять мятеж против рода? Не может, ибо он сам и есть род. Нельзя мятеж поднять против самого себя. А может ли индивид поднять бунт по отношению к обществу? Может, потому что общество – это не род, а непрерывно возобновляемое насилие по отношению к индивиду. Общество не исчерпывается неким множеством людей, ибо множество еще нужно превратить в общество. Что связывает людей в одно целое? Не труд, не язык, а их грезы. Отношения между людьми, опосредованные их галлюцинациями, составляют "мы", отличное от "они". Человек не является частью общества. Он лишь живет в обществе, подчиняясь его правилам. Нельзя быть в обществе и быть свободным от общества.

Язык – это некий медиум власти, доносчик. Общество хитрит и хочет перехитрить эгоизм индивида, подчиняя его своим правилам посредством языка. Оно говорит, что "они" такие же, как "мы", ибо все мы говорим на одном и том же языке. И вот эта история обмана закончилась.

Булгаков пишет об этом так в "Свете невечернем": "Следует признать, что история есть великая неудача, какое-то трагическое недоразумение". "Если, - говорит он, - рассматривать историю в ее собственной плоскости и в ее непосредственных достижениях, то следует признать, что история есть великая неудача, какое-то трагическое недоразумение. Во всех отношениях приводит она к мучительным диссонансам и трагическим безвыходностям, и ни одно из глубочайших стремлений человечества не является удовлетворенным".

Человек - неудача и недоразумение, прежде всего, для Бога. Чем же наша история закончится для нас? Наша история свершится не тем, что падут великие цивилизации, хотя они, конечно, падут. Она свершится также не тем, что будет создано мировое государство с демократией и социализмом, хотя оно, конечно, будет создано. Все это, говорит Булгаков, есть тлен. Социальный прогресс конечен. Для технического прогресса нет конца. Остановить его невозможно. Он – "вечный жид", не знающий покоя. Техническое отношение человека к самому себе сделает бессмысленными поиски человеческого в человеке. Суть человека будет выражена в числе. История закончится тем, что однажды все мы захотим, чтобы она закончилась. У всех у нас, как скажет Булгаков, появится "готовность к концу" и жажда конца. Он пишет: "Как мы ощущаем историю? остается ли еще онтологическое время? близок ли конец? Только Отец ведает времена и сроки, Ему принадлежит свершение, но по распускающейся смоковнице судим о близости лета, и в нас самих должна созревать жертвенная готовность к концу и жажда конца. Из человеческого сердца должна исторгнуться молитва конца...".

Гуманизм, конечно, захочет избавить нас от страдания, хотя мы будем говорить, что не всякое страдание есть зло. Трансгуманизм будет предлагать нам вечность, а мы будем требовать от него смерти. Антихрист, то есть герой гуманизма, скажет нам, что вот мы и стали, как боги, а мы заявим ему, что не хотим быть богами, а хотим быть людьми.

Итак, согласно Булгакову, конец истории предваряется всеобщей "жаждой конца".

Апокалиптическое сознание на картинах Николая Ге

Посмотрим на "Читающего Евангелия" Николая Ге. Что мы видим? Свечу, книгу и склонившегося над ней крестьянского юношу. Закроем свечу. Что будет? Ничего не будет. Что мы увидим? Мы ничего не увидим. Будет тьма и абсолютная тишина. Что это значит? Это значит, что свет, говорит художник, рожден не тьмой. В мире нет таких законов, исполнение которых вело бы нас к свету. Для свечи, которую мы видим, нет внешних причин, а она есть. Каким образом? Она есть только в том случае, если она символически самовоспламенилась внутри юноши, которого мы видим на картине. Если в душе этого юноши не будет света, то свеча ему ничем не поможет. Просвещение человека извне невозможно.

Посмотрим внимательнее на юношу. Его обе руки подняты вверх. Они образуют треугольник. Вершиной этого треугольника является голова юноши. Локти опираются на основание, которое представляет нам весь мир. Этот мир большой. Его удваивает книга, лежащая на столе. Этот большой мир трудно поместить в маленькую голову человека. Для этого человеку надо много трудиться. Юноша, которого мы видим на картине Н.Ге, привык к тяжелому крестьянскому труду. Он не привык к труду мысли, он не мыслитель. Николай Ге показывает нам момент превращения человека в личность и одновременно он показывает возможное превращение крестьянина в интеллигента, в героя грядущих событий в России.

Посмотрим теперь на книгу как на форму преобразования человека, как на его медиум. Николай Ге прямо говорит, что юноша читает Евангелие. Вера в Бога, в Иисуса Христа преобразует человека. Все это так. Но картина говорит больше, чем говорит художник. Представим себе, если перед юношей через некоторое время будет лежать другая книга, например, "Манифест" К. Маркса. Не превратит ли этот манифест юношу из христианина в революционера, в комиссара грядущей революции?

Человек – это ночь, говорит нам Николай Ге. Тьма и абсолютная тишина и есть тот слепоглухонемой мир, в котором мы живем. И одновременно это есть мир, законами которого исключается всякая возможность существования в нем человека. А что такое жизнь? Жизнь – это цвет, звуки и запахи. Но жить – это не значит сознавать. Сознавать – значит лишать себя радостей жизни. Свеча на картине Ге – это присутствие Бога в мире. Книга – это присутствие в мире человека грез. Понимающее чтение – это смысл романтического просвещения. Человек, начиная со времен палеолитического художника, романтик. И одновременно романтизм – это врата в мир воображаемого. В чем состоит кризис романтизма? В том, что на место книги, на место понимающего чтения пришли видеоигры. Что такое человек? Это не охотник. Это фантазер, художник. Что делают видеоигры? Приучают потреблять чьи-то галлюцинации, то есть убивать время. Что говорит Николай Ге своей картиной? Человек – это усилие человека стать человеком. Говоря другими словами, человек – это грезы человека. В них, в грезах, находится его сама себя раскрывающая сущность. Что забыли сделать греки, то не забыл сделать Ге. Греки создали мир из четырех стихий, но они забыли о пятой стихии. Ге прибавил к четырем стихиям пятую – галлюцинации, то, в чем заканчивается природное и начинается призрачное, человеческое.

Посмотрим теперь на другую картину Ге, на "Тайную Вечерю" (загл.илл). Глядя на эту картину, я говорю, что Николай Ге – философ. Почему? Давайте посмотрим на Христа. Мы видим Бога? Нет. Мы видим уставшего от нас всех человека. Что он делает? То же, что и мы, а именно: он уходит в себя. Христос возвращается к себе. Но что есть он сам? Если он возвращается к себе, то кто остается с нами? Если он возвращается в глубину неизреченного, то от нас остается только тень, похожая на ту тень Иуды, которая накрыла Христа и его учеников на картине Н.Ге. Если он возвращается к себе, то вместе с ним исчезает время и исчезает жизнь. И наступает ночь мира.

Иуда – это не человеческая персона с лицом, не просто казначей, падкий на деньги. Это человечество, отвернувшееся от Христа. Почему Христос не смотрит на Иуду? Почему на Иуду смотрят его апостолы? Потому что то, что знает Христос, не знают апостолы, которые еще хотят остановить, догнать уходящего Иуду. Тем самым они хотят остановить нас, человечество. Христос не останавливает Иуду. Иуда очень земной человек. Это человек, который не смог удержать себя в расширениях реальности посредством мистического воображаемого. Он хотел видеть Христа царем, а себя при нем – министром финансов. И поэтому он уходит, оставляя за собой возвышающий всех нас самообман, уходит, чтобы уйти навсегда. Человеческая природа Христа терпит поражение. Человечество оказывается неудачным изобретением Бога.

Человек незаметно появился в мире и так же обыденно, незаметно однажды уйдет в вечность неповторимого. Достоевский, глядя на картину Николая Ге, возмутился ее обыденностью. Он в ее повседневности не увидел мирового события. Напротив, Толстой это событие заметил и полюбил Ге. Художник говорит нам этой картиной, что мы не заметим, как мы перестанем быть людьми. У нас, для того чтобы быть людьми, не хватает сознания. Никто нас не будет провожать в последний путь. Никто не сыграет нам "Реквием" Моцарта. И никто не будет оплакивать наше исчезновение, ибо на самом деле нас не было. Мы были мнимостью, миражом, галлюцинацией Бога.

Посмотрим теперь на картину Николая Ге "Совесть". Все люди рождаются гениальными, говорю я, глядя на это полотно. Все мы сначала галлюцинируем, а потом видим и говорим. Наша трагедия состоит в том, что каждому из нас лучше быть с собой во времени, чем с другими в пространстве. Людей связывает в одно целое не пространство, а грезы. Что это значит? Это значит, что мы, как боги, отношением к себе учреждаем существование других. Человек всегда больше, чем один. Индивиду всегда предшествует его "мы". Но "мы" это не социум, это согласованные большие галлюцинации. Человек асоциальное существо. Он принужден жить с теми, кто заставляет его смотреть на себя с отвратительной точки зрения. Для чего нам другой? Бытие с другим дает нам чувство самого себя, а также чувство реальности. Все эти чувства связаны с галлюценозом сознания.

Вот эту связь мы видим на картине Ге "Совесть". Смотрите, что происходит. Первое, что мы видим: перед нами стоит Иуда. А где-то там, справа удаляется от него Христос и его ученики, то есть Николай Ге показывает нам, что мы убили Бога. Не Иуда должен был стоять перед нами, а Христос. Это Иуда должен удаляться от нас. Но у Николая Ге все не так. На картине Ге мы не уходим вместе с Христом. Мы остаемся вместе с Иудой. Именно это знал Христос уже на "Тайной Вечере". Лунный свет на картине Ге – это такой свет, от которого, как говорил Врубель, болит голова. Этот свет не совместим с человеческой жизнью. Галлюценоз призрачного бытия разрушен. Судьба Иуды – это теперь судьба всего человечества, а совесть – это последнее зерно человеческого в мире. Иуда медленно шел за уходящим Христом в состоянии убаюкивающей его нерешительности: остаться ли ему одному во мраке мира или идти дальше за Христом. Иуда остановился. И этот момент поймал на своей картине Николай Ге. Мир совпал с самим собой. Все остановилось. Я не знаю, что мог бы подумать Достоевский, глядя на картину Ге "Совесть". Но я знаю, что герой "Записок из подполья" учреждал другого на месте разрушенного чувства любви, ибо другой – это не дискретно выделенное тело, это не тот, кто смотрит на нас, но это тот, кто заставляет нас смотреть нас себя с чувством отвращения. На картине Ге этот другой для всех нас – Христос.

В "Явлении Христа народу" Иванова все еще только начинается. У человечества еще все впереди. История только началась. На картине Николая Ге другой режим. Николай Ге фиксирует момент расставания с Христом. И теперь будет для человека воспроизводиться только один момент: теперь, когда все уже закончилось.

"Троица" Рублева

Что нам говорит о нашей истории уже более 500 лет "Троица" Андрея Рублева? От нашей истории Рублев оставил чашу Христа, дом Авраама и дуб. Куда делось все остальное? Все остальное кануло в вечность. Почему в вечность? Посмотрим на икону. Что мы на ней видим? Три человека. Они не смотрят на нас. Мы им не интересны. Они смотрят друг на друга. Эта "троица" занята собой. Беседуют ли они? Вряд ли. Для беседы нужен язык, нужны слова. А они пространственно-временные. На иконе беседа идет без слов. Откуда взялись слова у человека? Из немой вечности. Что изображено Рублевым в "Троице"? На ней изображена вечность, уместившаяся в мгновение. В этом мгновении нет места словам. Молчание является адекватным способом представления божественной Троицы.

Бог невидим. Как же его можно изобразить? Мы его можем изобразить лишь постольку, поскольку он сам показал нам себя в Христе-человеке. Как художнику сделать невидимое видимым? На иконе мы видим три дискретно выделенных фигуры. Как художнику преодолеть эту дискретность? Как изобразить Бога невидимого и одновременно самого себя показывающего нам в пространстве? В этом случае можно прибегнуть к символам. Представить, что престол – Бог-Отец, а голубь – Дух Святой. Рублев исходит из того, что если Бог показал себя как человека, то и два других образа логично представить не символически, а в образе людей. Преодолеть дискретность фигур в пространстве Андрей Рублев решил при помощи идеи соборности. "Троица" - это собор. Что такое собор? Это такой способ объединения людей, которые присутствуют со смещенным из центра "я". Как сместить этот центр художнику в пространстве иконы? Спросим себя: где центр на иконе Рублева? Говорят, что этот центр – чаша. Но если центр – чаша, тогда на иконе никакого собора нет. Центра нет на иконе Рублева. Он нигде. Везде окружность, круг. Что получается? Движение по кругу. Это движение, в котором нет первого и последнего, начала и конца. Троица в круге вечности. Что отсюда следует? Что каждый может быть в любой фигуре. Об этом говорит поворот головы друг к другу.

Троица нас не видит. Почему? Потому что мы во времени, а Она вне времени. Что делают люди, когда беседуют друг с другом? Они соединяют воображаемое и реальное. Что мы видим на иконе Рублева? Немотствующую вечность. Собор видимого передает невидимое. Что может объединить людей со смещенным из центра "я"? Ни интересы, ни власть, ни сила, ни разговоры о возвышенном и прекрасном. Их может объединить только любовь. Что мы видим в "Троице" Рублева? Любовь. Любовь не сингулярное событие. В любви фигуры нераздельны и неслиянны. Вот этот разъединительный синтез собора любви и изображен в "Троице" Рублева.

Что говорил Флоренский, глядя на эту икону? Он говорил: есть "Троица" Рублева, есть Бог. Флоренский не сказал, что есть человек. Человека может и не быть. Он сказал: есть Бог. А человека художник отдал времени. "Троица" не доказывает существование Бога, она ничего не доказывает. Доказательству подлежит существование человека. "Троица" Рублева выводит взгляд зрителя за пределы видимого, красок. А что за пределами? А за пределами видимого изображение и изображаемое, символ и символизируемое совпадают.

В начале XV в. Андрей Рублев сделал список иконы Владимирской Божьей Матери. Чем Владимирская Богоматерь отличается от "Сикстинской Мадонны" Рафаэля? На иконе Богоматерь смотрит на ребенка, но видит не его тело, а его судьбу. Ребенок и мать смотрят в глаза друг другу. А что видит Мадонна Рафаэля? Она смотрит на нас. Что она видит? Она видит то же, что и ее ребенок. Они оба видят то же, что видим и мы. То есть они видят то, что лежит на поверхности, что образует нашу телесную оболочку.

Брейгель и Босх

Я предлагаю посмотреть не на "Тайную Вечерю" Леонардо да Винчи, не на его "Мадонну Бенуа", ибо на них мы не увидим размышления о приближающейся катастрофе человечества. Мы посмотрим на две картины. Одна - картина П. Брейгеля "Притча о слепых". Другая – это картина Босха "Страшный суд". Обе они из XVI века. Что произошло в 1600 году? Сожгли Джордано Бруно. Бруно горел, а пламя костра освещало для Европы путь в Новое время, время науки. Что понял Брейгель? Он понял, что христианство в Европе закончилось, что люди должны жить в мире, в котором обесценивается идея сверхчувственного. Человеческий мир предстает как "мир вверх тормашками". Почему вверх тормашками? Потому что разум не может заменить веры. В мире всегда есть такие сущности, которые существуют, если к ним относятся как к чему-то существующему. Без веры разум слеп. Люди ослеплены своими знаниями. А кто их, слепых, ведет? Не церковь. Она на картине Брейгеля стоит в стороне от дороги, по которой идут слепые. Слепых ведет слепой разум. Куда он их приведет? В яму, в пропасть. Слепому разуму, полагал Кант, непременно нужна критика. "Притча о слепых" Брейгеля является наглядным пособием для изучающих трансцендентальную философию Канта.

Чем славен Босх? Он видит выход в идее существования абсолютно мощного ума. Ума, который во всякое мгновение видит то, что делает любой человек. Картина Босха "Страшный суд" говорит о том, что каждый человек находится в трансцендентной перспективе суда со стороны этого абсолютного ума. Абсолют все знает обо всех, и каждого он взвешивает. Босх – это живописное приложение к будущей цифровизации человека, выраженной в философии абсолютного духа Гегеля.

***

Автор благодарит профессора В.А.Петрова за предоставленные материалы по художнику Н.Ге.