КАЗУС "ТАЛИБАНА" И ОСОБЕННОСТИ ПОЛИЦЕНТРИЧНОГО МИРА
№5 2021 Сентябрь/Октябрь
DOI: 10.31278/1810-6439-2021-19-5-24-37

ИВАН САФРАНЧУК
Ведущий научный сотрудник Центра исследований проблем Центральной Азии и Афганистана МГИМО МИД России, доцент Департамента международных отношений Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики", член Совета по внешней и оборонной политике.

ВЕРА ЖОРНИСТ
Аналитик Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО.

ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ:
Сафранчук И.А., Жорнист В.М. Казус "Талибана" и особенности полицентричного мира // Россия в глобальной политике. 2021. Т. 19. No. 5. С. 24-37. doi: 10.31278/1810-6439-2021-19-5-24-37.
О ПОЛЬЗЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ
События в Афганистане разворачиваются настолько стремительно и драматично, что основное внимание приковано к страновому измерению афганского вопроса – смене власти, судьбе беженцев, зачаткам политического и гуманитарного кризисов и возможности гражданской войны. Однако нельзя забывать, что афганская ситуация имеет более широкое региональное и глобальное значение.

Сохранится ли в каком-то, возможно, измененном виде внешний проект в отношении Афганистана под эгидой международных организаций? Разворачивается ли там классическое соперничество великих держав, в рамках которого Пакистан, Китай и Россия попросту вывели страну из американской зоны влияния? Будут ли США и их союзники бороться за влияние на Кабул или попытаются "отравить" радость соперников, вновь превращая талибский Афганистан в изгоя? Станет ли он партнером для транснациональных транспортных проектов или соседи, наоборот, после колебаний предпочтут отгородиться?

Вероятнее всего, эти и подобные вопросы станут в ближайшее время основными, а внутриафганский сюжет вторичным: либо ему просто перестанут уделять пристальное внимание, либо он превратится в производное от международных тем, которые и определят особенности отношения к развитию событий в самом Афганистане.

Широко распространено мнение, что ключевую роль в афганском вопросе играют внешние игроки. Настоящая статья исходит из того, что талибы не просто будут в обозримой перспективе основным субъектом государства, но и являются наиболее самостоятельными из всех действующих лиц. Последнее может стать решающим для того, каким станет международный аспект событий в Афганистане. Кроме того, происходящее добавляет новые штрихи в дискуссию о самих основах современных международных отношений, особенно в части взаимодействия крупных держав с малыми и средними.

Талибы как наиболее самостоятельная сила

Долгое время специалисты рассматривали талибов[1] как силу преимущественно несамостоятельную. В журналистских расследованиях и экспертных оценках указывалось на связи талибов с Пакистаном[2]. В результате за ними закрепилась репутация "орудия" Исламабада. Впрочем, неоднократно происходило то, что не укладывалось в эту концепцию.

Например, во второй половине сентября 2001 г. талибы отказали всем посредникам, которые с одобрения США пытались договориться с ними о выдаче или уничтожении Усамы бен Ладена и его ближайшего окружения, а также о демонтаже соответствующей военной инфраструктуры[3]. Тогда это не выглядело как проявление самостоятельности. Казалось, что либо посредники ведут не вполне честную игру, либо талибы настолько повязаны "Аль-Каидой"[4], что неспособны на собственные рациональные решения. Потом возникли пакистанские талибы, они принялись всерьез воевать с властями Пакистана[5], при этом последние продолжали сотрудничать с афганскими талибами и их союзниками из "Аль-Каиды", а афганский "Талибан" не прерывал связей с пакистанским. После открытия в 2013 г. офиса в Дохе талибы осуществляли контакты с разными иностранцами так, что совсем не выглядели марионетками в чужих руках. В конечном счете Соединенные Штаты вступили с ними в прямые переговоры и подписали соглашение[6], фактически подтвердив высокий уровень субъектности "Талибана".

История того, как талибы из инструмента в руках других стали самостоятельной силой, еще ждет своих исследователей. Сейчас надо учитывать, что у талибов накоплен багаж отношений, в том числе и непубличных, с разными региональными и глобальными игроками.

Есть те, к кому талибы прислушиваются, чье мнение не игнорируют, а учитывают. Но при этом они никому не служат.

Нахождение в сети формальных и неформальных контактов, которые в той или иной степени влияют на поведение, не является чем-то необычным. Это реальность для большинства международных игроков. Абсолютной автономии и независимости действий нет ни у кого, как и абсолютной прозрачности договоренностей и обязательств. В сравнительных же категориях талибов можно сейчас считать более независимыми в своих действиях, чем правительства очень многих малых и средних стран Европы и Азии.

В афганском контексте даже с учетом упомянутого выше багажа связей талибы гораздо более самостоятельны, чем остальные местные игроки. Технократы павшего центрального правительства и джихадисты-интернационалисты – типичные примеры несамостоятельности, а вот с непуштунскими этнополитическими элементами ситуация более сложная.

"Технократическая" часть центрального правительства в Кабуле состояла из людей, получивших образование на Западе. Их мысли подчинялись стройному порядку. Они считали, что построение "нового Афганистана" находится на ранней стадии, когда он не может обойтись без внешней поддержки, прежде всего американской. Соответственно, главная задача в том, чтобы как можно глубже втянуть западников и вообще международное сообщество в Афганистан. На таких афганцев делалась ставка в масштабных проектах "нациестроительства" при международной поддержке, а по сути – переустройства общества по внешним рецептам[7]. Афганские технократы сопротивлялись попыткам трех американских президентов вывести войска, до последнего надеялись, что такого решения не примет и четвертый – Джозеф Байден; американские базы были нужны как залог вовлеченности США в афганские дела. Они намеревались соорудить региональную державу и понимали, что это невозможно без американских штыков и плотного геополитического сотрудничества. Кабульский официоз руководствовался необходимостью стать для Вашингтона примерно тем, чем были для него Турция или Пакистан во второй половине ХХ века, обменяв соответствующие геополитические обязательства на поддержку Соединенными Штатами позиций их партнеров внутри Афганистана. Эти люди мечтали о значимой региональной державе, которая в будущем достаточно окрепнет, чтобы, как и другие крупные региональные партнеры Америки, начать "свою игру". Но до этого правительство, контролируемое такими людьми, не могло быть никаким другим, кроме как марионеточным.

Заметную силу в Афганистане представляют джихадисты-интернационалисты. Им страна нужна как база для региональной и глобальной деятельности. Они пребывают в состоянии постоянной борьбы, которая завязана на международных идеологов и спонсоров: чтобы воевать – нужно получать поощрение идеологов и денежные пожертвования, а чтобы их получать – нужно воевать. Джихадисты неотделимы от внешних покровителей, их деятельность тем успешнее, чем в большей степени им удается интернационализировать локальный или региональный конфликт, в который они вмешались сознательно или оказались вовлечены волей обстоятельств. И в этом смысле джихадисты-интернационалисты при всей своей отчаянности и готовности к кровавой битве несамостоятельны. Сейчас главной джихадистской силой в Афганистане является ИГИЛ[8], бойцы под этим флагом стали заметны после 2014–2015 годов. Представлена и "Аль-Каида", но это не основной отряд подобного направления. Нельзя исключать, что, потерпев неудачу в Сирии, джихадисты-интернационалисты попробуют сделать Афганистан новым главным фронтом глобальной "священной войны", затягивая туда все больше внешних интересов и единомышленников.

Значимость непуштунских этнополитических групп, главные из которых таджики, узбеки и хазарейцы, постоянно повышалась на протяжении почти полувека[9]. Непуштунские отряды составляли важную часть повстанческого движения против просоветского режима в 1980-е годы. Вожаки их становились военно-политическими лидерами, которые способствовали дальнейшей этнополитической консолидации, а главным инструментом ее, как нередко случается в традиционных обществах, оказывались патронажно-клиентельные схемы. В начале 1990-х гг., после падения режима Наджибулы, непуштунские группы на короткое время получили ключевые позиции в кабульском центральном правительстве. Потом стали одной из многих сторон в гражданской войне. А во второй половине 1990-х гг. – главной силой сопротивления талибам. Осенью 2001 г. непуштунские военные отряды вступили в союз с американцами при свержении власти талибов. В награду лидеры этих движений получили значимые позиции в Кабуле, сохранение которых и оставалось их главной задачей последние двадцать лет.

Практически все это время непуштунские группы активно взаимодействовали с внешними игроками. В 1980-е гг. они получали помощь от Пакистана и западных стран на "джихад" против СССР и просоветского режима, а во второй половине 1990-х гг. – от России, Ирана, Индии и стран Центральной Азии на сопротивление талибам. Длительное вовлечение иностранцев способствовало формированию у афганских акторов своеобразного взгляда на мировые дела, в соответствии с которым Афганистан расположен в центре буквально всех мировых интриг. Причем у непуштунских этнополитических лидеров такой аспект мировосприятия развит особенно сильно. Они привыкли к соперничеству крупных игроков в Афганистане и умело сочетали свои интересы с интересами спонсоров, не теряя базовую самостоятельность в воззрениях и целеполагании.

Однако после того, как в результате американской военной интервенции в Афганистане было сформировано централизованное правительство, с непуштунскими военно-политическими лидерами произошла следующая метаморфоза. Их отряды разоружили и распустили (независимая сила признавалась деструктивной[10]), и согласие на это стало условием вхождения в новую систему власти. Этнополитические фракции хотели оставаться важной частью общеафганской системы, но быть таковой они могли, только имея собственную "самость", а последняя строится на этнополитической базе. Получалось, что им одновременно была необходима и региональная автономия (некоторые политики из непуштунской среды даже говорят о федерализации Афганистана, что крайне болезненно воспринимается пуштунами), и сильное представительство в центральном правительстве. И если раньше право на "самость" они отстаивали с опорой на собственные военные силы, то после разоружения им потребовался внешний гарант для поддержания влияния в политической системе. Им – естественным образом – стали Соединенные Штаты, сотрудничество с которыми еще и щедро вознаграждалось финансово. Таким образом непуштунские этнополитические лидеры включились в борьбу за внимание и поощрение со стороны Вашингтона. С одной стороны, они работали на сохранение вовлеченности иностранцев в афганские дела, с другой – доказывали свою значимость и полезность для иностранцев.

За примерно пятнадцать лет непуштунские лидеры во многом утратили базовую самостоятельность. Это стало окончательно ясно весной и летом 2021 года. Талибы двинулись на север и запад, а команда Гани в центральном правительстве заняла странную позицию, сочетая воинственные заявления с одергиванием региональных лидеров: им не давали самостоятельности в военных действиях по причине того, что у правительства якобы имелся стратегический план обороны крупных городов, и оно не хотело распылять усилий. В результате талибы захватывали обширные территории, осаждали города, а непуштунские военно-политические лидеры не решались порвать с центральным правительством, за которым стояли США. Летом 2021 г. некогда бесстрашные вожди непуштунских этнополитических групп застыли в нерешительности, не будучи в состоянии сделать однозначный выбор между интересами внешних сил и собственных сообществ. Оказалось, что процесс утраты базовой самостоятельности зашел слишком далеко.

Буфер или соединительное звено?

Традиционное соперничество великих держав означает, что множество малых и средних стран попадают в орбиту влияния больших. Стремясь нарастить мощь по сравнению с соперниками, великие державы формировали военно-политические союзы. Подвижность международной среды оставляла малым и средним державам свободу маневра. Великие державы могли проиграть войну или столкнуться с внутренними проблемами, союзы рушились и переустраивались. Поэтому для малых и средних существовало пространство действий. Кроме стратегии присоединения к "большим" им была доступна модель балансирования. А в некоторые исторические периоды на передний план выходила концепция внешнеполитического нейтралитета, которая могла быть частью и упомянутой стратегии балансирования, и другой функции – буферной.

Афганистан хорошо известен всем специалистам-международникам именно как буфер. Исторически возникновение этой страны было следствием желания России и Британии избежать непосредственного соприкосновения зон влияния в районе Памира. Афганистан исправно исполнял соответствующую роль буфера вплоть до конца 1970-х гг., когда он сам превратился в территорию соперничества великих держав. Следствием стало привнесение на афганскую почву не только советско-американских, но и других противоречий. СССР и США привлекли региональных союзников к соперничеству на афганской территории, и те "обогатили" конфликт великих держав своими региональными противоречиями. Внутренний афганский контекст оказался одновременно замкнут и на вопросы глобальной политики, и на региональные противоречия – южноазиатские и ближневосточные[11]. Когда в начале 1990-х гг. об Афганистане "забыли" великие державы, соперничество продолжили региональные.

Приход к власти самостоятельного субъекта, если, конечно, он будет последователен в этом качестве, должен вести к снижению влияния иностранцев – и региональных, и глобальных игроков – на принятие стратегических решений по афганской внешней и внутренней политике. В современных политических терминах это можно назвать движением в сторону международного нейтралитета, а в исторических – возрождением буферной роли.

Впрочем, буфер сегодня не такой, как раньше. Есть вероятность, что мы будем наблюдать элементы сдерживания России от слишком глубокого проникновения на юг и сдерживания Пакистана от чрезмерного присутствия в Центральной Азии.

Но главное – России самой придется сдерживать (возможно, силовым способом) афганский режим от распространения на постсоветское пространство своих представлений о внутреннем устройстве мусульманских обществ.

Экспансионистские устремления талибов могут оказаться успешными только при внешней помощи и поощрении, поэтому гарантией от такой политики является для Москвы самостоятельность афганского режима, его концентрация исключительно на национальных задачах. Исламабаду еще в большей степени важно сдерживать афганских талибов от того, чтобы они всерьез занялись "пуштунским вопросом" внутри Пакистана, а это чревато для страны экзистенциональным кризисом. Таким образом, Пакистану следует отвлечь талибов от пакистано-пуштунского вопроса, а России – от центральноазиатского. Афганистан должен стать зоной, где талибы заняты своей внутренней повесткой.

Функция буферной территории – развести зоны влияния/ответственности сильных игроков и минимизировать тем самым риск их столкновения. Разделительный характер буфера вступает в противоречие с ключевым элементом международного нарратива, устоявшегося за пятнадцать-двадцать лет, – Афганистан важен, поскольку через его территорию можно соединить разнообразной инфраструктурой Центральную и Южную Азию[12]. Возможно, найдутся варианты совмещения функций экономического соединения и геополитического размежевания. Впрочем, даже если последнее будет преобладать, буферная зона не может быть абсолютно "стерильной", изолированной от соседей. Потому и в этом случае сохранится возможность осуществлять региональные транспортные проекты на территории Афганистана (хотя, вероятно, и ограниченного масштаба).

Сукины дети без родителей

Практическая полицентричность современного мира – это не только отсутствие мирового гегемона и баланс сил между крупнейшими игроками, но и сложная система взаимодействия крупных игроков с малыми и средними.

С конца 1970-х, а в еще большей степени в 1980-е гг. исследователи обращают внимание на то, что создаются благоприятные условия для роста значимости в мировых делах средних и малых стран. Тогда неолибералы обосновали феномен комплексной взаимозависимости. Государства и негосударственные игроки испытывают на себе последствия событий в других государствах или в международной системе в целом, и уязвимость к внешним эффектам крупных игроков признавалась более высокой. Из этого следовало, что крупные державы слабеют, то есть утрачивают власть над мировыми делами[13]. На базе таких умозаключений получила развитие "теория средних держав", которая предполагала: те, кто раньше был в тени "больших", получают расширенную свободу действий и возможность проявить себя[14].

После холодной войны сосуществовали две тенденции. С одной стороны, шло формирование международной институциональной структуры, основы для постгегемонистского мирового порядка. С другой, вновь стала возможной гегемония. Многим казалось, что она является долгосрочной реальностью, а сам ее масштаб генерирует некое новое качество и устойчивость[15]. Однако последовательные реалисты в нее не верили[16], как и последовательные либералы. Последние считали необходимым использовать период американской гегемонии для запуска либерального мирового порядка и его поддержания на ранних этапах. В дальнейшем же они ожидали постепенного отступления США с гегемонистских позиций и передачи власти международным институтам[17]. В любом случае после холодной войны средние и малые страны получили дополнительные возможности. На них работали достаточно длительные периоды исторически высоких цен на полезные ископаемые, расширение доступа на внешние рынки в рамках набиравшей силу глобализации. Далеко не все смогли воспользоваться этими условиями: появилась проблема несостоятельных государств[18], многие оспаривали положительные эффекты глобализации для отсталых обществ[19]. Но целый ряд развивающихся стран сделали рывок в развитии и стали играть заметную роль в мировых делах[20].

Однако на фоне кризиса и либерального мирового порядка, и американской гегемонии с одновременным нарастанием конфронтационности, похожей на традиционное соперничество великих держав, перспективы малых и средних стран стали выглядеть менее радужно. Можно было ожидать, что великие державы вновь возьмутся укреплять военно-политические альянсы, что станет сужать пространство для независимой политики малых и средних. Элементы этого, действительно, наблюдались.

Но одновременно обнаружились случаи, когда великие державы оказывались заинтересованы не столько в том, чтобы включать средние страны в свою орбиту, а в том, чтобы они не попали в чужую. Такую модель можно описать, перефразировав известную формулировку – "он сукин сын, но ничей" (что лучше, чем чей-то).

Она вполне уместна в условиях, когда конкуренция носит несимметричный характер и не укладывается в категории традиционной "игры с нулевой суммы"[21]. Стремление к наращиванию собственных альянсов, как правило затратных, может быть не вполне оправдано с учетом того, что в современном мире зачастую легче лишить соперника победы за счет повышения цены его действий до неприемлемого уровня, и так, собственно, победить. В этих условиях великим державам не мешает наличие самостоятельных стран среднего и малого масштаба.

Полицентричный мир, как он складывается сейчас, отличается и от концептуальных представлений, излагаемых на официальном уровне в России, и от теоретических построений западных реалистов. Россия представляет концепцию полицентричности (многополярность) не только как естественное состояние международной структуры, но и как гармоничную систему международных отношений, где действует примат международного права, кооперативные начала преобладают над конфронтационными, принимается многообразие человеческой цивилизации и так далее. Западные реалисты видят полицентричность не столь идеалистически. Для них это прежде всего состояние международной структуры: отсутствие мирового гегемона, глобального по своим материальным возможностям и стремящегося сделать свои нормативные установки универсальными, и наличие нескольких крупных игроков, конкурирующих друг с другом, что предполагает решающее значение силы. Практическая полицентричность современного мира не столь идеальна, как в официальной российской концепции, и не столь сконцентрирована на крупных игроках и их прямом соперничестве, как у западных реалистов.

В современном полицентричном мире имеет место консолидация военно-политических альянсов под нужны великих. Но в некоторых случаях ценностью для "больших" становится способность средней или малой страны к самостоятельности. Возможно, это временное явление.Например, на период, пока у великих держав не хватает сил поделить мир на зоны влияния/ответственности. Или пока маховик соперничества только раскручивается: "большие" стараются контролировать темпы и масштабы эскалации, они не заинтересованы в том, чтобы малые и средние страны играли на их противоречиях, поэтому "нейтральный" игрок среднего уровня лучше, чем тот, кто провоцирует конфронтацию. Но, возможно, что для стран среднего масштаба появляется и более постоянная ниша – функция самостоятельности и редуцирования влияния великих держав на свою внешнюю и внутреннюю политику.

В теории "средних держав" предполагается, что некоторые страны приобретают большую самостоятельность в силу структурных реалий (относительного ослабления "больших") и собственного возвышения. Впрочем, на практике некоторые страны, которые считаются классическими средними державами, например Канада или Австралия, подтверждают свой статус активным участием в международных делах, но пребывают в системе военно-политических союзов с более сильной державой и не могут считаться в полной мере стратегически самостоятельными. В современных условиях способность средней или малой державы проводить самостоятельную политику определяется не столько параметрами страны, сколько готовностью больших держав предоставить ей для этого возможность за счет выделения соответствующей ниши в том или ином региональном раскладе. Это означает, что самостоятельными могут быть и достаточно слабые государства.

* * *

Вопрос, который витал в воздухе в последние годы, а летом 2021 г. стал чуть ли не главным в среде политологов и журналистов: почему Россия так сблизилась с "Талибаном"? Многие склонялись к простому объяснению: основой является антиамериканизм. Одни полагают, что Россия почти ослеплена идеей противостояния с Америкой и недооценивает риски, связанные с талибами. Другие уверены, что Россия сделала осознанный и решительный выбор в пользу антиамериканского альянса с "плохими парнями" всех мастей. Рискнем предположить, что последняя версия станет скоро основной. Она укладывается в общую концептуальную рамку администрации Байдена, что в мире разворачивается историческое противостояние между демократиями и автократиями. К последним уже отнесли Россию и Китай. Видимо, в эту категорию попадет и Пакистан. А дальше рабочей версией станет картина, что демократии защищают малые прогрессивные страны, а автократии прикрывают не только кровожадных диктаторов, но и фундаменталистов – в общем, разнообразных носителей антипрогресса.

В реальности в Афганистане Россия, по сути, поддержала (хотя используются более мягкие дипломатические формулировки) силу, которая в местном контексте является самой самостоятельной.

И это вполне последовательный шаг в рамках стремления к построению полицентричного и разнообразного мира. Остается много неопределенностей относительно внутреннего развития обстановки в Афганистане, но в международном контексте страна может стать как примером традиционного соперничества великих держав, когда все будут ориентироваться на формулировку "сукин сын, но наш", так и примером принципиально другого характера взаимодействия – "сукин сын, но ничей". В последнем случае Афганистан станет еще одной гранью полицентричного мира и ярким свидетельством плавного изменения российской политики, которое затрагивает не только данный регион, но и общие установки отечественной дипломатии на новом этапе мирового развития.

В структурно полицентричном мире, где выделится группа достаточно самостоятельных в своем поведении стран среднего масштаба, одним из элементов конкурентного преимущества "больших" станет умение иметь дело с такими "средними". Базовые элементы – принятие "средних" со всей их специфичностью, не навязывание им привычных для "больших" шаблонов внутренней и внешней политики. При этом самостоятельные (а в некоторых случаях, наверное, и самобытные) "средние" усложнят динамику международного взаимодействия. И тогда сравнительные преимущества получат те из "больших", кто проявит умение не переламывать ситуацию в свою пользу давлением и силой, а лавировать и тонко использовать сложную международную динамику, полагаясь на весь спектр искусства дипломатии (впрочем, использование силовых возможностей тоже часть этого искусства).

[1] Запрещено в России.

[2] Rashid A. Taliban: Militant Islam, Oil and Fundamentalism in Central Asia. New Haven: Yale University Press, 2001. 288 p.

[3] В части Пакистана некоторые документы на этот счет были рассекречены администрацией Барака Обамы к десятой годовщине терактов 9/11. Пакистан пытался убедить США не свергать режим талибов, но при этом полностью соглашался с тем, что США должны предпринять решительные действия против "Аль-Каиды". Начальник пакистанской разведки Ахмед Махмуд совершил несколько поездок в Кандагар во второй половине сентября 2001 г., пытаясь договориться с талибами о приемлемом для всех выходе из сложившейся ситуации, что подразумевало выдачу Усамы бен Ладена. См. записи бесед американского посла в Исламабаде Уэнди Чэмберлин с Первезом Мушаррафом и Ахмедом Махмудом 14-го (Musharraf Accepts the Seven Points // United States Department of State. 14.09.2001. URL: https://nsarchive2.gwu.edu/NSAEBB/NSAEBB358a/doc08.pdf (дата обращения: 27.08.2021)), 23-го (Mahmud Plans 2nd Mission to Afghanistan // United States Department of State. 24.09.2001. URL: https://nsarchive2.gwu.edu/NSAEBB/NSAEBB358a/doc11.pdf (дата обращения: 27.08.2021)) и 28-го сентября (Mahmud on Failed Kandahar Trip // United States Department of State. 29.09.2001. URL: https://nsarchive2.gwu.edu/NSAEBB/NSAEBB358a/ doc12.pdf (дата обращения: 27.08.2021)) 2001 г.

[4] Запрещено в России.

[5] Behuria A. K. Fighting the Taliban: Pakistan at war with itself // Australian Journal of International Affairs. 2007. Vol. 61. No. 4. P. 529-543.

[6] Мачитидзе Г.Г. США-Талибан: сравнительный анализ этапов переговоров // Сравнительная политика. 2020. № 1. С. 65–74.

[7] Dobbins J., McGinn J.G., Crane K., Jones S.G., Lal R., Rathmell A., Swanger R.M., Timilsina A.R. America’s Role in Nation-Building: From Germany to Iraq. Santa Monica, California: RAND Corporation, 2003. 280 p.; Khalilzad Z. Lessons from Afghanistan and Iraq // Journal of Democracy. 2010. Vol. 21. No. 3. P. 41–49.

[8] Запрещено в России.

[9] Saikal A. Afghanistan’s ethnic conflict // Survival. 1998. Vol. 40. No. 2. P. 114–126.

[10] Rashid A., Rubin B. S.O.S. From Afghanistan // The Wall Street Journal. 29.05.2003. URL: https://www.wsj.com/articles/SB1054168123746800 (дата обращения: 26.08.2021); Marten K. Warlordism in Comparative Perspective // International Security. Winter 2006/2007. Vol. 31. No. 3. P. 41–73.

[11] Harpviken K.B., Tadjbakhsh S.A. Rock Between Hard Places. Afghanistan as an Arena of Regional Insecurity. London: C. Hurst & Co., 2016. 256 p.

[12] Starr S.F., Kuchins A.C. The Key to Success in Afghanistan. A Modern Silk Road Strategy // Silk Road Paper. 2010. 48 p. URL: https://www.silkroadstudies.org/resources/pdf/SilkRoadPapers/2010_05_SRP_StarrKuchins_Success-Afghanistan.pdf (дата обращения: 26.08.2021).

[13] Keohane R.O. After Hegemony: Cooperation and Discord in the World Political Economy. Princeton: Princeton University Press, 1984. 290 p.

[14] Holbraad C. Middle Powers in International Politics. London: Springer, 1984. 244 p.; Higgott R.A., Cooper A.F. Middle Power Leadership and Coalition-Building in the Global Political Economy: A Case Study of the Cairns Group and the Uruguay Round // International Organization. 1990. Vol. 44. No. 4. P. 589-632.

[15] D’Souza D. What’s So Great About America. Regnery Pub, 2002. 218 p.; Sardar Z., Davies M.W. Why Do People Hate America? New York: The Disinformation Company Ltd., 2002. 240 p.

[16] Kennedy P.M. The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. New York: Vintage, 1989. 704 p.; Mearsheimer J.J. Great Delusion: Liberal Dreams and International Realities. New Haven: Yale University Press, 2018. 328 p.

[17] Soros G. The Bubble of American Supremacy. New York: Public Affairs, 2004. 224 p.; Nye J. The Paradox of American Power: Why the World’s Only Superpower Can’t Go It Alone. New York: Oxford University Press, 2002. 240 p.

[18] Harvey R. Global Disorder: America and the Threat of World Conflict. London: Constable, 2003. 352 p.

[19] De Rivero O. The Myth of Development: The Non-Viable Economies of the 21st Century. London: Zed Books, 2001. 224 p.

[20] Denisov I., Kazantsev A., Lukyanov F., Safranchuk I. Shifting Strategic Focus of BRICS and Great Power Competition // Strategic Analysis. 2019. Vol. 43. No. 6. P. 487-498.

[21] Сафранчук И.А., Лукьянов Ф.А. Современный мировой порядок: структурные реалии и соперничество великих держав // Полис. Политические исследования. 2021. № 3. С. 57-76; Сафранчук И.А., Лукьянов Ф.А. Современный мировой порядок: адаптация акторов к структурным реалиям // Полис. Политические исследования. 2021. № 4. С. 14-25.