Как рассыпается великая держава

ЧАРЛЬЗ КИНГ
Профессор мировой политики и госуправления в Джорджтаунском университете, автор книги "Gods of the Upper Air: How a Circle of Renegade Anthropologists Reinvented Race, Sex, and Gender in the Twentieth Century" ("Боги верхних слоев атмосферы: как кружок антропологов-ренегатов заново придумал расовую и гендерную проблематику в XX веке").

ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ:
Кинг Ч. Как рассыпается великая держава // Россия в глобальной политике. 2021. Т. 19. No. 6. С. 8-17.

УНИКАЛЕН ЛИ СОВЕТСКИЙ ОПЫТ?

11 ноября 1980 г. автомобиль, в котором ехали писатели, направлялся по гладко отполированному дождем шоссе на конференцию в Мадрид.

Предстоящая встреча посвящалась правозащитному движению в Советском Союзе, а в машине находились некоторые из многострадальных активистов этого движения: Владимир Борисов и Виктор Файнберг, оба перенесшие чудовищные издевательства в Ленинградской психиатрической больнице; татарская художница Гюзель Макудинова, проведшая годы в ссылке в Сибири, и ее муж, писатель Андрей Амальрик, который бежал в Западную Европу после продолжительного периода арестов, повторных арестов и заключения. Амальрик был за рулем. Примерно в 50 километрах от испанской столицы автомобиль резко свернул со своей полосы и столкнулся со встречным грузовиком. Выжили все пассажиры, кроме Амальрика, – его горло пронзил кусок металла, вероятно, от рулевой колонки.

Распад незаметен изнутри

На момент смерти в возрасте 42 лет Амальрик определенно был не самым известным советским диссидентом. Александр Солженицын к тому времени уже опубликовал "Архипелаг ГУЛАГ", получил Нобелевскую премию по литературе и эмигрировал в США. Андрей Сахаров удостоился Нобелевской премии мира, которую тому пришлось принять заочно, потому что Советское правительство отказало в выездной визе. Но в пантеоне тех, кто подвергся политическому преследованию, заключению и в конечном итоге изгнанию, Амальрик занимал особое место.

С середины 1960-х гг. серия громких дел о преследованиях писателей, историков и других интеллектуалов при советском лидере Леониде Брежневе активизировала деятельность диссидентов. Многим наблюдателям на Западе казалось, что это зарождающееся демократическое движение проложит путь к деэскалации холодной войны. Летом 1968 г., за несколько недель до того, как советские танки вошли в Прагу, газета "Нью-Йорк Таймс" выделила три страницы для эссе Андрея Сахарова "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". В эпоху ядерного оружия, писал Сахаров, у Запада и Советского Союза не было иного выбора, кроме как сотрудничать, чтобы обеспечить выживание человечества. Обе системы уже были свидетелями "конвергенции", как он выразился. Им придется научиться жить вместе, нивелируя национальные различия и постепенно переходя к глобальному управлению.

Амальрик принял участие в этой дискуссии, и это было как ушат ледяной воды на голову. Осенью 1970 г. на Запад из Советского Союза контрабандой переправили его короткую рукопись. Вскоре она появилась в лондонском журнале Survey. Глобальный капитализм и коммунизм советского образца не сближались, утверждал Амальрик, а на самом деле все больше отдалялись друг от друга. Даже сам коммунистический мир находился под угрозой распада. Советский Союз и Китай все больше испытывали недоверие друг к другу и, казалось, четко держали курс на катастрофическую войну (годом ранее, в 1969 г., произошли кровопролитные пограничные столкновения двух стран). Но реальная проблема Сахарова, пишет Амальрик, состояла в том, что он не смог признать: советское государство как страна и советская система как политический и экономический строй двигались к самоуничтожению. Чтобы подчеркнуть это, он озаглавил эссе "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?".

Статья была попыткой диагностировать болезненное состояние ранней брежневской эпохи, но Амальрик в конечном итоге определил более общий политический синдром: процесс, посредством которого великая держава поддается самообману. К 1960-м гг. советская власть создала страну, которую граждане, жившие при Ленине или Сталине, сочли бы невозможной. Потребительские товары, квартиры на одну семью, космическая программа, известные во всем мире спортсмены, авиакомпания, охватывающая весь земной шар, – успехи советского общества были явлены повсеместно. Однако больше, чем любой другой мыслитель того времени, Амальрик понимал тот факт, что распад государств – процесс, заметный только в ретроспективе. Могущественные державы, как и народы их населяющие, проявляют врожденный консерватизм, когда речь заходит об их собственном будущем.

"Культ комфорта", как он его называл, – тенденция во внешне стабильных обществах, в основе которой вера в "победу разума", а также в жизнеутверждающее "все будет хорошо" – бесспорно, весьма соблазнителен. В результате, когда наступает последняя стадия упадка, никто не может поверить, что ситуация зашла так далеко.

Кризис, вероятнее всего, окажется неожиданным, запутанным и разрушительным, а ведь его причины казались столь тривиальными, и последствия столь легко разрешимыми (при условии, что политические лидеры будут делать только правильные вещи)…

Амальрик также представил схему своего рода аналитического отчуждения. На самом деле, предположил он, любой процесс можно продумать вплоть до его окончания. Метод состоит в том, чтобы ориентироваться на самый маловероятный результат, который вы способны себе представить, а затем работать в обратном направлении, систематически и тщательно раскручивая цепочку идей от "а что, если?" до "а вот почему". Смысл не в том, чтобы подбирать доказательства, подходящие под конкретный вывод. Скорее отказаться от предположения о линейном изменении, задуматься на мгновение, как какой-нибудь будущий историк мог бы перевести неправдоподобные опасения в ранг совершенно неизбежных.

Работа Амальрика кажется пугающе актуальной через пятьдесят лет после ее публикации. Его волновало, что великая держава имеет дело с многочисленными внутренними кризисами – шатающимися институтами внутреннего порядка, коварством немотивированных и продажных политиков, первыми толчками системной нелегитимности. Он хотел понять темную логику социального разложения общества и того, как совокупность обособленных политических решений приводит к катастрофическим результатам. Пророчество автора было ограничено во времени, завершившись в 1984 г., но сегодня нетрудно услышать его призрачное эхо.

Страна на краю пропасти

Амальрик начал эссе с изложения некоторых своих качеств, необходимых для выполнения исследовательской задачи. Будучи студентом-историком, он исследовал Киевскую Русь, средневековое княжество, давшее начало современной России и Украине, и пострадал за некоторые из своих открытий. Он был исключен из МГУ за предположение, что именно скандинавские торговцы и колонизаторы, а не славяне на самом деле стояли у истоков русской государственности. Эта гипотеза сейчас широко признается историками, но в то время она шла вразрез с официальной советской исторической наукой. Будучи интеллектуалом и другом многих писателей и журналистов, Амальрик был тесно связан с демократическим движением в Советском Союзе и знал его основных участников. Для людей на Западе, по его собственным словам, он был тем, что говорящая рыба представляла бы для ихтиолога: чудесным транслятором тайн чужого мира.

Было большой ошибкой, продолжал Амальрик, полагать, что можно строить политические прогнозы о стране, изучая ее основные идеологические течения. Люди могут разойтись по соперничающим лагерям или быть классифицированы сторонними экспертами: разделиться на жестких левых, националистов, либералов и так далее. Но эти группы всегда аморфны. Приверженцы каждой из них практически не имеют согласия между собой относительно того, что составляет православную веру или последовательную политическую программу.

Лучший способ анализировать политические расколы состоит в том, чтобы наблюдать, какие части общества более всего воспринимают перемены в качестве угрозы, а какие, наоборот, стремятся их ускорить. А затем вообразить, как государства могли бы разрешить разногласия между эти двумя полярными социальными группами. Бюрократы и политики хотят сохранить уже нагретые места. Рабочие требуют более высокого уровня жизни. Интеллектуалы ставят под сомнение общепринятые истины национальной идентичности. Эти разногласия могут создать проблему выживания для институтов государственной власти. "Естественно, что единственной целью подобного режима, во всяком случае во внутренней политике, должно быть самосохранение, – писал Амальрик. – Он (режим) только хочет, чтобы все было по-старому: признавались авторитеты, помалкивала интеллигенция, не расшатывалась система опасными и непривычными реформами". Но что происходит во времена быстрых потрясений, когда экономический переход, социальная эволюция и смена поколений делают невозможным, чтобы все шло как прежде? Репрессии – всегда вариант, но умные правители используют свою власть избирательно, например, преследуют писателя или увольняют высокопоставленного чиновника, который попал в немилость к руководству. Еще более просвещенная власть может обеспечить самосохранение "путем постепенных изменений и частных реформ, замены старой бюрократической элиты новой, более интеллигентной и здравомыслящей".

Однако следует скептически относиться к тому, в какой степени лидеры, трубящие о реформах, на самом деле привержены их осуществлению.

Правительства хорошо умеют распознавать недостатки у других и в иные времена, но то и дело попадают пальцем в небо, когда дело касается несправедливости, заложенной в их собственном государственном фундаменте.

Особенно это относится к великим державам, таким как Советский Союз, полагал Амальрик. Если страна могла плавать по морям, не имея себе равных, и выводить людей в открытый космос, у нее не было особого стимула заглядывать внутрь того, что было гнилым по своей сути. "Режим считает себя совершенством и поэтому сознательно не хочет меняться ни по доброй воле, ни, тем более, уступая кому-то и чему-то". Между тем прежние инструменты репрессий (сталинский тоталитаризм в советском случае) отбросили как отсталые и бесчеловечные, а теперь еще и слишком ржавые, чтобы нормально функционировать. Общество становилось все более сложным, все более раздираемым противоречиями, требовательным к государству, но все менее убежденным в том, что государство может помочь. То, что осталось, представляло собой гораздо более слабую политическую систему, и даже тем, кто верил в ее обновление, приходилось это признать.

Конечно, никто никогда не думает, что его общество находится на краю пропасти. Передавая разговоры со своими товарищами, Амальрик сообщал, что те просто хотели, чтобы все немного успокоилось, хотя на деле не знали, как этого добиться. Граждане склонны воспринимать свое правительство как данность, как будто не существует реальной альтернативы институтам и процессам, которые они всегда знали. Общественное недовольство там, где оно существовало, чаще всего нацеливалось не на правительство как таковое, а лишь против некоторых его недостатков. Всех возмущает "сильное имущественное неравенство, низкие заработки, тяжелые жилищные условия, нехватка или отсутствие товаров первой необходимости", – писал Амальрик. До тех пор, пока люди верили, что в целом дела идут на поправку, они были готовы твердо придерживаться идеологии реформизма и надеяться на постепенные позитивные перемены.

До этого момента в своих рассуждениях Амальрик следовал аналитической линии, которая была хорошо знакома Сахарову и другим диссидентам. Задачи поддержания стабильности и осуществления внутренних реформ всегда находились в противоречии. Но затем Амальрик сделал скачок, задав простой вопрос: где находится точка перелома? Как долго политическая система может пытаться переделать себя, прежде чем вызвать одну из двух реакций – разрушительный ответ тех, кто больше всего боится перемен, или осознание теми, кто таковые инициирует, что их цели больше не могут быть реализованы в рамках институтов и идеологий нынешнего порядка?

Здесь, предупреждал Амальрик, склонность великих держав к самообману и самоизоляции ставит их в особенно невыгодное положение. Они отделили себя от мира, мало что почерпнув из накопленного человеческого опыта. Они воображают себя невосприимчивыми к болезням, поражающим другие страны и системы.

Та же самая предрасположенность может просочиться и в общество. Различные социальные слои могли чувствовать себя изолированными от своего режима и отделенными друг от друга. "Изоляция режима от общества и всех слоев общества друг от друга, но прежде всего крайняя изоляция страны от остального мира… порождает у всех – начиная от бюрократической элиты и кончая самыми низшими слоями – довольно сюрреальную картину мира и своего положения в нем, – заключал Амальрик. – Однако, чем более такое состояние способствует тому, чтобы все оставалось неизменным, тем скорее и решительнее все начнет расползаться, когда столкновение с действительностью станет неизбежным".

Не было оснований полагать, что такой расчет станет угрожать только определенной группе элит. При благоприятных обстоятельствах страна в целом могла бы стать его последней жертвой. В собственном обществе Амальрик выделил четыре движущие силы процесса. Одна из них – "моральная усталость", порожденная экспансионистской, интервенционистской внешней политикой и последовавшей за ней бесконечной войной. Другой причиной могли быть экономические трудности, которые вызвал бы затяжной военный конфликт, – в воображении Амальрика – грядущая советско-китайская война. Третья предпосылка заключалась в том, что правительство становилось бы все более нетерпимым к публичным проявлениям недовольства и жестоко подавляло бы "спорадические вспышки народного недовольства или локальные бунты". Эти репрессии, вероятно, окажутся особенно жестокими, утверждал он, если "будут использовать так называемые внутренние войска, притом по возможности другой национальности, чем население мест, где произойдут беспорядки, что только приведет к усилению национальной розни".

Однако была четвертая тенденция, которая означала бы реальный конец Советского Союза: расчет значительной части политической элиты, что оптимальный для нее способ гарантировать собственное будущее – отказаться от своих отношений с национальным капиталом. Амальрик предположил, что это может произойти среди советских этнических меньшинств, "прежде всего в Прибалтике, на Кавказе и на Украине, затем в Средней Азии и в Поволжье" – последовательность, которая оказалась совершенно точной. Его более общая точка зрения состояла в том, что во времена серьезного кризиса институциональные элиты сталкиваются с проблемой принятия решений. Цепляются ли они за систему, которая дает им власть, или превращают себя в провидцев, которые понимают, что корабль тонет? Особенно если режим начинает "терять контроль над страной и даже контакт с реальностью", у хитрых лидеров на периферии появляется стимул к самосохранению, и они начинают попросту игнорировать директивы вышестоящих инстанций. В такой нестабильный момент, сказал Амальрик, какого-то крупного поражения – например, "серьезного всплеска народного недовольства в столице, такого как забастовки или вооруженные столкновения", было бы достаточно, чтобы "свергнуть режим". "В Советском Союзе, – заключил он, – это произойдет где-то между 1980 и 1985 годами".

Все государства умрут

Амальрик промахнулся в отношении точной даты распада своей страны на семь лет. Попытка Михаила Горбачева либерализовать и демократизировать государство привела к тому, что в 1991 г. Советский Союз постепенно сошел на нет. В конце того же года Горбачев ушел в отставку с поста президента исчезнувшей страны. Тем не менее в анналах политических прогнозов всемирно-исторических событий точность Амальрика определенно заслуживает похвалы. Он, конечно, был прав насчет общей картины. В советском случае реформа была несовместима с продолжением существования самого государства.

Амальрика уже не было на свете к тому времени, когда западные ученые и политические эксперты начали писать собственные "большие истории" конца века: предостережение Пола Кеннеди об опасностях имперского перенапряжения, милленаристская ода либеральной демократии Фрэнсиса Фукуямы и неорасистское столкновение цивилизаций Сэмюэля Хантингтона. Но только в начале 1990-х гг. работа Амальрика, наконец, вступила в свои права. Он оказался особенно проницательным в отношении того, что возникнет после распада СССР: конгломерат независимых государств, новое псевдосодружество, в котором доминирует Россия, вступление прибалтийских республик в "общеевропейскую Федерацию", а в Центральной Азии – обновленная версия старой системы, сочетающая элементы советского политического ритуала с местной деспотической традицией. Американские консерваторы стали называть Амальрика чем-то вроде степной Кассандры. В то время как глобалисты и "разоруженцы" восхищались Сахаровым и питали собственные фантазии о сосуществовании с тиранической империей, они должны были прислушаться к Амальрику. Это могло бы спровоцировать более раннюю конфронтацию с колеблющимся советским государством в духе ("Господин Брежнев, снесите эту стену!" – аллюзия к призыву Рональда Рейгана, который он обратил Горбачеву в 1987 г. – прим. ред.) и ускорить крах коммунизма.

Но было немало и того, в чем Амальрик ошибся. Во-первых, он неверно оценил вероятность советско-китайской войны, которая была одним из столпов его анализа (хотя можно сказать, что советско-афганский конфликт был хорошим "дублером": затяжная, изнурительная кампания, которую вели дряхлые лидеры и которая истощила ресурсы и легитимность советского правительства). Вдобавок, он преувеличил масштаб насилия, связанного с распадом СССР. Все произошло гораздо более мирно, чем кто-либо мог ожидать, особенно учитывая, как много пограничных споров, национальных противоречий и соперничества элит захлестнуло самую большую страну мира. В течение следующих трех десятилетий один из ее преемников (Россия) даже восстановил свой статус великой державы, способной сделать то, чего Советам так и не удалось: понять и использовать в своих интересах основные социальные противоречия оппонентов от Соединенных Штатов до Великобритании со значительным политическим и стратегическим эффектом. Кроме того, Амальрик не мог предвидеть возможность сближения Востока и Запада иного рода: его плодом стало возникновение капиталистических олигархий, которые одержимы слежкой, глубоко неравноправны, избирательно соблюдают права человека, зависят от глобальных цепочек поставок и структурно уязвимы как для рынков, так и для вирусов. Возможно, он удивился бы, узнав, что именно такую форму в конечном счете приняло "мирное сосуществование" Сахарова, по крайней мере на какое-то время (точнее было бы сказать, что такую форму приобрела предлагавшаяся Сахаровым "конвергенция" – прим. ред.).

"Советские ракеты достигли Венеры, – писал Амальрик в конце своего эссе 1970 г., – А картошку в деревне, где я живу, убирают руками". Его страна вложила деньги в то, чтобы догнать своих соперников. Она упорно работала, чтобы конкурировать в качестве глобальной сверхдержавы. Но фундаментальные вещи остались без внимания. Граждане застряли на разных станциях пути к экономическому развитию, плохо понимая друг друга и своих правителей. В такой ситуации будущее постепенной демократизации и плодотворного сотрудничества с Западом представлялось Амальрику химерой. Столкнувшись с серией внешних потрясений и внутренних кризисов и преследуемая более динамичными и гибкими конкурентами за рубежом, его страна продержалась куда меньше, чем кто-либо мог вообразить в то время.

Всем государствам рано или поздно приходит конец. Каждое общество имеет собственное каменное дно, скрытое тьмой до тех пор, пока удар об него не станет неизбежным.

Уже в VI веке, писал Амальрик, на Римском форуме паслись козы. Как теоретик своего собственного состояния, он был во многих отношениях фаталистом. Он считал, что Советскому Союзу не хватает ловкости, чтобы провести реформу, которая встряхнула бы систему, и при этом выжить. И был прав. Но его более широкий вклад состоял в том, чтобы показать гражданам других, иначе устроенных, государств, чего надо опасаться. Он предложил методику, позволяющую отбросить глубочайшие политические мифологии и задать вопросы, которые здесь и сейчас кажутся безумными.

Этот метод не раскроет тайну политического бессмертия (вспомните тех самых коз на Форуме.) Но при систематической работе над предотвращением потенциальных причин наихудшего исхода, который только можно себе представить, есть шанс стать умнее в отношении трудного, изменяющего власть выбора, который нужно сделать сейчас, – выбора, который сделает политику более восприимчивой к социальным изменениям, а страну – более достойной своего времени на исторической сцене. Сильные мира сего не привыкли так думать. Но в меньших государствах, среди диссидентов и перемещенных лиц, люди должны были обладать навыками самоанализа. Сколько нам еще здесь оставаться? Что мы положим в чемодан? Здесь или там, как я могу быть полезен? В жизни, как и в политике, противоядие от безнадежности – не надежда. Это планирование.

Эта статья опубликована на сайте журнала Foreign Affairs в июне 2020 года.