4 февраля 2022 |

Древний спор о том, является ли человек от природы добрым или злым, похоже, далек от завершения. Удивительно, что до сегодняшнего дня живы и популярны самые вульгарные теории, вроде эгоистичной "борьбы всех против всех", "звериного начала" и биологической обусловленности личности.

Вера в эгоизм заставляет мыслителей рассматривать наши социальные навыки и благие намерения как хитрую игру, прагматичное знание, расчетливое использование "правил" общения и поведения. Однако в прикладной психологии такая позиция считается характерной для "макиавеллистских" личностей и граничащей с психическим расстройством. В обоих случаях проблема состоит в недостатке живой эмпатии: пациент (или мыслитель) не понимает ни чувств окружающих людей, ни собственных эмоций. Сложные и смутные ощущения трактуются как проявление "животных" порывов: самосохранения, доминантности, полового влечения. Власть рынка и высокоразвитых технократов кажется не проблемой, а решением - перенаправлением или сдерживанием природной агрессивности. В пределе, естественные эмоции видятся пережитком животного прошлого, которое должно быть заменено рациональным суперкомпьютером, для общественного же блага.

Противостоять этой точке зрения, соединяя достижения современных нейронаук (изучающих работу мозга), генетики, психологии и социологии берется психолог из США Дэниел Гоулман в книге "Социальный интеллект. Новая наука о человеческих отношениях". Автор доказывает, что социальные взаимоотношения (в особенности эмпатия, сопереживание) занимают центральное место в работе нашего мозга. Даже в состоянии покоя мы "обрабатываем" преимущественно информацию о наших человеческих связях. Эмпатия задействована в развитии "рационального" интеллекта, языка, самосознания, самоконтроля, способности преодолевать травмы и стресс, многогранно влияет на физическое и психическое здоровье. Особенно активно она действует на подсознательном уровне. Мозг - постоянно работающий эмоциональный радар, считывающий самые мелкие сигналы и отражающий их в нашем самоощущении. Человек буквально переживает чувства окружающих людей, хотя далеко не всегда это осознает.

Генетика также переходит от констатации простого наличия генов к условиям их активации (экспрессии) в процессе развития индивида. Человек в этом также зависит от социального взаимодействия и эмоций - не только с родителями в ранние годы, но и в среднем возрасте. Похоже, здесь применим принцип советских ученых Александра Мещерякова и Эвальда Ильенкова: особенность человеческой физиологии в ее податливости, пластичности; природа оснастила нас широким "инструментарием", но общество определяет, что именно из него будет задействовано и получит развитие.

Серьезные болезни и патологии являются исключением, подтверждающим наличие правила. Хотя психопат (или просто человек с неразвитой эмпатией) может за короткое время достичь карьерных высот, пресмыкаясь перед начальством и запугивая подчиненных, в долгой перспективе его действия скорее приведут к обрушению продуктивности работы, скандалам и краху (особенно если манипуляции становятся ведущей практикой в организации). Гоулман замечает, что в США уже есть психотерапевты, специализирующиеся, к примеру, на исправлении "макиавеллизма" руководителей бизнеса, государственных и общественных структур.

В мозге человека социальные принижения и несправедливость вызывают реакцию, аналогичную физической опасности. Интересно, что особенно остро переживается личная злонамеренность действий (начальника), в отличие от ситуаций, которые мы воспринимаем как случайные или обезличенные. Возможно, последнее делает такими устойчивыми бюрократические режимы. Впрочем, оскорбленность в условиях ощущения собственной беспомощности (перед лицом кафкианской Системы или авторитарного руководителя) оборачивается особо разрушительными последствиями для человека, вплоть до развития посттравматического стрессового расстройства (характерного для участников боевых действий).

В целом, автор констатирует, что капиталистическое общество, помноженное на городское и технологическое дистанцирование (переписка в чате вместо личных встреч), подавляет столь важную для нас сферу сопереживания и эмоционально заряженных связей. Мы сознательно огораживаемся от толп в транспорте и информационного шума, постоянно действуем "на автомате" - не только с кассирами или официантами, но и с врачами, общественными активистами. Сюда же можно прибавить множество негативных факторов, описанных социологами и экономистами: размытие границ работы и досуга (переработки, необходимость всегда быть на связи), недооценку домашних обязанностей (в первую очередь у женщин), различные виды растущего неравенства, деградацию профсоюзов, сообществ и общественных объединений, разочарование в демократической политике, сокращение семей, сознательное подавление эмоций в пользу холодного расчета, конкуренцию без адекватной "подушки безопасности". Политики и лидеры общественного мнения злоупотребляют разыгрыванием карты "общего врага", иррациональной безопасности (секьюритизации), контроля. Нацеленность на личный успех, поддерживаемая популярными "тренингами" и психологическими пособиями, поощряет замыкание на себе и подозрительность к окружающим.

Мы оказываемся в ситуации постоянного стресса и опасности, которая, по Гоулману, притупляет восприятие позитивных сигналов, активизирует стереотипы (часто неосознаваемые), подрывает здоровье и направляет развитие мозга в контрпродуктивное русло. По сравнению с этим принципы общежития прошлых веков, открытые антропологами (емко описанные Дэвидом Грэбером в книге "Долг: первые 5000 лет истории"), действительно кажутся "первобытным коммунизмом" - впрочем, как и "государства всеобщего благосостояния" ХХ века. Тем не менее автор показывает прогресс и рост осознанности во многих областях. В книге дается краткий обзор новых подходов в воспитании, образовании, организации медицины, исправлении преступников, психотерапии, развитии эмоций и социального интеллекта, примирении сообществ после насильственных конфликтов. Немало внимания уделено воздействию культуры: даже если она и не разрушает сложившиеся стереотипы, то может переопределить их в позитивном русле (скряга-бережливый) и сделать дискриминацию или угнетение осознанными проблемами, подвергнуть их общественному порицанию. К счастью, нейронауки показывают, что даже в зрелом возрасте люди сохраняют значительный потенциал для изменений - другое дело, что на практике его обычно упускают или отрицают.

По сути, Гоулман реабилитирует мечты утопистов и коммунистов о лучшем обществе и воспитании, опиравшиеся на веру в природную доброту человека, его готовность сотрудничать, сопереживать и приходить на помощь. Впрочем, автор противостоит жестким авторитарным или легалистским подходам. Даже если лидер имеет большое влияние на сообщество, от него требуется не навязывание правил и ограничений, а создание здоровой атмосферы, демонстрация эмпатии, уважения к различным мнениям (хотя не обязательно их принятие), не исключение, а продуктивное разрешение конфликтов или разочарований. В определенном смысле Гоулман усложняет и развивает подход психиатра Якоба Морено, охватывавшего групповой психотерапией целые города, пробуждавшего в людях эмпатию, ставившего их на чужие точки зрения.

Конечно, автор поддерживает экономистов, требующих сместить государственные (да и частные) цели с обогащения, роста ВВП любой ценой, на конкретные социальные задачи. Как показывал историк экономики Джерри Мюллер, погоня за четкими показателями и узко понимаемой "эффективностью" разрушает множество важнейших аспектов труда и взаимоотношений, не видимых для высокого начальства. Капиталистическое понимание счастья активно подрывает счастье настоящее. Очевидно, что нацеленность на локальные "тонкие материи" требует переустройства всей сложившейся системы управления, распределения власти между гражданским обществом, низовыми организациями, широким кругом экспертов. Проблемы семей, пациентов, малолетних преступников, системы образования, неравенства, сверхдоходов, конкуренции, дискриминации - все это требует общественного вмешательства. И немаловажно, приведет ли оно к антиутопии тотального государства или к отмирающему государству в духе опирающегося на низовую самоорганизацию коммунизма. Гоулман отмечает, что участие соседей и сообществ в решении социальных проблем показывает гораздо большую эффективность, чем работа спущенных сверху служащих. Следует добавить, что в пределе бесцеремонное вмешательство сегодняшней бюрократии может вызвать прямое отторжение.

Автор сам нащупывает аналогию с движениями за социальные изменения прошлого: лозунги вроде "социализм или варварство" и "образование или катастрофа" для него сменяются призывом "полюбить друг друга или умереть". С одной стороны, в истории сначала наступала катастрофа/варварство, а лишь затем - противоречивое, ограниченное движение к образованию/социализму. Не очень-то хочется проходить через этап "умирания". Надежду вселяет то, что многие умы уже остро настроены на перспективу, на необходимость "любви", оживления собственно человеческих (как показывает Гоулман) отношений. Дело лишь за тем, чтобы умонастроение многих интеллектуалов соединилось с сильным массовым движением.