Украинский кризис станет началом нового мирового порядка?

Автор: Сергей Маркедонов

Постсоветское пространство снова оказалось в зоне турбулентности. Сегодня крайне трудно строить прогнозы по поводу того, чем эта встряска закончится и какие последствия она будет иметь для #России, соседних с ней государств и международного порядка в целом. Но уже сейчас понятно, что мы наблюдаем самые масштабные перемены на просторах бывшего Советского Союза за все время с момента распада некогда единого государства. Можно спорить о том, насколько важными и судьбоносными окажутся последствия российской спецоперации на #Украине, и кто в итоге окажется ее бенефициаром. Однако не менее – если не более – важно понимать исторический контекст данного события. Кризис, очевидно начался не с решения от 24 февраля 2022 года. Насколько украинский кейс уникален? И насколько подвержен общим трендам, запущенным тридцать лет назад в Беловежской пуще?

Непредотвращенный Армагеддон

В своей недавней статье, посвященной последствиям распада СССР, генеральный директор Российского совета по международным делам Андрей Кортунов справедливо отметил: "Тридцать лет назад, когда СССР только прекратил свое существование, многие наблюдатели выразили свое удивление по поводу относительно мирного характера распада Советского Союза".

На протяжении долгого времени такое представление о финале Советского Союза доминировало и в академических дискуссиях, и в прикладных аналитических исследованиях. Например, профессор Корнельского университета Валери Джейн Банс в своем фундаментальном труде "Подрывные институты: дизайн и крах социализма и государства" задавала риторический вопрос: "Почему Югославия завершила свой путь войной, тогда как Советский Союз и Чехословакия распались мирно [1]. Фундаментальное исследование о распаде СССР профессора Принстонского университета Стивена Коткина также имеет "говорящий" заголовок: "Предотвращенный Армагеддон" [2].

Между тем непосредственно в процессе распада Советского Союза имело место восемь вооруженных гражданских и этнополитических конфликтов, в результате которых несколько миллионов человек стали беженцами, а число жертв, по разным оценкам, достигло 100-150 тысяч человек. Практически все эти конфликты в первые постсоветские годы были "заморожены" (то есть военное противостояние прекратилось, но спорные политико-правовые вопросы не разрешались).

Но затем происходил процесс их "разморозки" (попытки силой сломать сложившийся статус-кво), как это было в Абхазии в 1998, 2001, 2006-2008 гг., в Южной Осетии в 2004-2008 гг., в Нагорном Карабахе в 2016 и в 2020 гг., не говоря уже о перманентных инцидентах вдоль "линии соприкосновения" или межгосударственной армяно-азербайджанской границы. Исключением в этом ряду продолжает оставаться Приднестровье, где не было попыток изменения "замороженного состояния" военной силой. Однако нельзя не увидеть стремления Кишинева (с 2006 года – совместно с Киевом) использовать социально-экономические рычаги для принуждения непризнанного Приднестровья к единству с Молдовой.

В 2014 году к списку постсоветских конфликтов прибавился Донбасс, где с момента начала т.н. "антитеррористической операции" погибли более 13 тысяч человек. В 2022 году боевые действия вышли за пределы Донецкой и Луганской областей.

Сомнительно, чтобы для жертв всех этих конфликтов "Армагеддон" был предотвращен. Конечно, для западных авторов, воспитанных в период холодной войны и рассматривающих в качестве мерила всех вещей вопросы стратегической стабильности, отсутствие военного противостояния между республиками-обладательницами ядерного оружия действительно было предотвращенным концом света, а беспрецедентная кооперация американских и российских политиков, дипломатов и ученых по вопросу денуклеаризации Украины, Белоруссии и Казахстана казалась важнейшим достижением дела мира.

На практике же, оказалось, что решение "ядерного паззла" не отменяет множественных идентитарных споров и разночтений вокруг вопроса о том, как лучше делить некогда единое союзное наследство.

Два процесса советского распада

По словам Андрей Кортунова, "Советский Союз фактически не распался в конце 1991 года, а лишь вступил в длительный, сложный и противоречивый процесс постепенного имперского распада". Не будем вдаваться в пространные споры по поводу того, насколько применим термин "империя" к советскому национально-государственному проекту.

Тем не менее согласимся с базовым выводом А. Кортунова, заострив его полемический тезис: следует разделять формально-правовой процесс распада некогда единого государства и историческое измерение этого явления.

В юридическом смысле СССР мертв, как невосстановимы его идеология и экономическая модель (разве что некоторые символы и элементы).

Но в историческом плане прекращение существования союзного государства не могло автоматом обеспечить состоятельность и легитимность новых независимых образований, возникших на его обломках. Сегодня уже смело можно говорить о том, что Беловежские соглашения не стали страховкой от повторения в той или иной степени югославских сценариев. Этот документ был, скорее, запросной позицией постсоветских элит, нацеленной на "худой мир", а не на "добрую ссору". Но взаимное признание новых межгосударственных границ, созданных не лидерами вновь возникших образований, а советскими вождями было зыбким фундаментом. К нему должны были прилагаться крепкие конструкции из состоятельных государств, добившихся высокого уровня легитимности.

Но мало было назваться независимой Грузией, Молдовой или Украиной. Недостаточно было принять новый гимн, флаг и герб, а также выстраивать новую политику национальной памяти. Надо было сделать вновь возникшую страну легитимной для ее новых граждан, на надеясь на советскую инерцию.

Между тем "территориальная целостность" всех новых стран создавалась и обеспечивалась именно в рамках СССР, поддерживалась его военно-политической и репрессивной мощью.

Без нее нужны были бы новые обоснования того, почему абхазам и осетинам лучше в Грузии, а жителям Крыма и Донбасса лучше в составе Украины, а не России. С новыми основаниями возникли очевидные проблемы.

По справедливому замечанию американского историка Чарльза Кинга, международное сообщество "просто смогло терпеть один вид сецессии, но отвергать другой" [3]. Выход Грузии, Молдавии или Украины из состава Союза ССР считался легитимным, тогда как устремления абхазов, осетин, жителей Приднестровья или Крыма – капризами сепаратистов. Игнорировался очевидный факт, что вновь возникшие государства строили свою национальную модель не на идеях федерализма и диалога, а на доминировании центра. Само слово "федерализм" считалось едва ли не ругательным в грузинском, молдавском или украинском дискурсе, а идея разделенного суверенитета рассматривалась как путь не к укреплению, а к разрушению государственного единства.

Большинство из вновь появившихся постсоветских государственных образований были сложносоставными обществами, в которых разные элементы имели различное видение как внутриполитических, так и внешнеполитических перспектив. Попытки же привести эту "цветущую сложность" к единому знаменателю провоцировали конфликты. И именно здесь, а не в происках Кремля стоило бы искать корни сепаратистских настроений и проблем с легитимностью новых независимых государств Евразии.

Два поколения постсоветских конфликтов

Постсоветские конфликты можно условно разделить на два поколения. Если те, которые отчетливо проявились в конце 1980-х начале 1990-х гг., были связаны непосредственно с распадом единого государства, неспособностью Москвы быть эффективным модератором между союзными республиками и автономиями, то вторые стали последствием национально-государственного строительства в новых независимых образованиях, а также широкого проникновения на просторы бывшего СССР внешних игроков. Повторимся, деление на два поколения конфликтов условно. Ведь та же Грузия или Молдова пытались урегулировать конфликты, доставшиеся им в наследство от ГССР и МССР, уже в условиях независимости и строительства своей национальной модели государственности. При этом и на ту, и на другую страну влияла "геополитизация конфликтов", когда к спорам о разделе советского наследства активно присоединились внешние игроки. Вспомним срыв того же плана Дмитрия Козака по приднестровскому урегулированию в 2003 году, руку к которому приложили США и Евросоюз.

Украина в отличие от Азербайджана, Грузии или Молдавии удержалась от первой конфликтной волны, связанной непосредственно с процессом распада. Ей даже удалось предотвратить начавшуюся было конфронтацию в Крыму (история с пророссийской активностью президента Юрия Мешкова), договориться с Москвой о разделе Черноморского флота и о границах. И выстроить собственную элиту по образу метафоры журналиста Александра Кривенко, как "сплав коммунистов и националистов".

Но как только этот "сплав" начали превращать в гомогенный политический продукт (сначала в период президентства Виктора Ющенко, а затем в ходе "евромайдана"), сначала случился общественный раскол, а затем и вооруженный конфликт. Украинское общество оказалось намного шире и разнообразнее, чем могли в себя вместить киевские площади в 2013-2014 гг. И некоторое его элементы даже проявили готовность выбрать себе другое Отечество.

Остроты украинскому идентитарному выбору добавила нарастающая геополитическая конфронтация России и Запада.

Тем более, что многие из уроков той же Грузии, решившей вместо аккуратного балансирования войти в борьбу на одной из сторон, не были должным образом извлечены. Не был учтен и провальный опыт построения государства без внимания к множественным региональным и этническим идентичностям. Как следствие, реализация проекта "бегства от России" обернулась еще более масштабным вовлечением Москвы в украинские дела.

Принимая во внимание масштабы Украины (вторая по территории, третья по численности вооруженных сил и восьмая по населению страна Европы), урегулирование кризиса в этой стране по своим последствиям несоизмеримо с любым другим постсоветским конфликтом.

Всякая военная кампания рано или поздно завершается миром. Не станет исключением и украинская. Однако мир никогда не бывает абстрактным, его условия пишут вполне конкретные авторы. Но кем бы они ни были, и какие бы условия ни прописывали, очевидным уже сейчас последствием украинского кризиса станет серьезная "перезагрузка" всего постсоветского пространства.

Более того, его разрешение повлияет и на общие правила международных отношений, и на европейский порядок, и на возможные территориальные реконфигурации в Евразии.

Выходом из нынешней военной конфронтации может стать формирование новой системы международных отношений, отложенное с завершением холодной войны и физическим исчезновением одного из полюсов биполярного мира.

Ведь в 1991 году никаких внятных правил игры, которые бы подводили черту под ялтинско-потсдамским миром и устанавливали бы на его месте новую конструкцию, так и не было выработано.

[1] Bunce V.J. Subversive institutions: the design and the destruction of socialism and the state. Cambridge. Cambridge University Press. 1999. 206 p

[2] Kotkin S. Armageddon averted. The Soviet collapse 1970 - 2000. Oxford: Oxford University Press, 2008. 280 p

[3] Кing Ch. The Ghost оf Fгееdош. А History of the Caucasus. - Oxford University Press, 2008. - 291 р.