Неочевидные эффекты миграции. Асель Мурзакулова об исследовании по миграции АГРУМИГ "Оставляя что-то позади себя"

Бишкек (АКИpress) – Асель Мурзакулова об открытиях исследования АГРУМИГ "Оставляя что-то позади себя": миграционное управление, сельское хозяйство и сельские изменения в "отправляющих" сообществах.

- Расскажите о вашем исследовании? Кто его проводит и о чем оно?

- Это большое уникальное исследование, которое проводится в семи странах – в Молдове, Эфиопии, Непале, Китае, Марокко, Таиланде и Кыргызстане. В каждой стране по этому исследованию работает своя институция. В Кыргызстане Университет Центральной Азии – основной академический партнер, Академия ОБСЕ и Центр "Полис Азия" – партнеры, которые занимаются политическим диалогом. Они создают небольшие обсуждения и разговаривают с разными заинтересованными сторонами о ситуации в сфере миграции и сельского развития, о новых процессах, которые еще недостаточно видны на национальном уровне, но очевидно происходят локально и что нужно делать в связи с этим.

- Чем же уникально наше исследование?

- В Кыргызстане привыкли рассматривать миграцию через очень негативные линзы, как бело-черный процесс. Белый – потому что он оказывает позитивное влияние на экономику. У людей в селах появляются наличные деньги благодаря миграции. Черная сторона – про то, что мы платим большую социальную цену. Это оставленные дети, разрушенные семьи и так далее. Это про то, как миграция оспаривает наши традиционные ценности. Обычно миграция обсуждается именно в такой плоскости.

Наше исследование предлагает посмотреть на эти процессы с другого угла. Как миграция вплетена в изменения, связанные с сельским хозяйством, с образом жизни в сельской местности?



- Почему вообще такой интерес появился?

- Я больше региональный исследователь и позже влилась в эту работу. Исследую процессы, которые происходят в Центральной Азии. Но ранее появились исследователи глобального уровня. В своих публикациях они все чаще стали говорить, что в странах, где наблюдается высокий отток населения в трудовую миграцию, происходят определенные интересные сдвиги в сельском развитии.

Например, Таиланд имеет довольно большую историю миграции. Кыргызстан-то еще в самом начале, у нас только второе и третье поколение мигрантов. А есть страны, где это происходит веками. Трудовая миграция там уже исторически устоявшийся способ заработка. Так вот в этих странах наблюдались очень любопытные изменения. Мигранты возвращаются и производят в своем селе локальные мини-революции. Они приносят новые знания. Например, выращивание клубники, культивирование определенных сортов винограда, внедрение новых способов обработки уже существующих секторов. И это начинает двигать сельское развитие в каком-то очень интересном направлении. Для каждой страны по-разному. Роль государства и роль людей тоже очень разная в каждой стране.

В нашей выборке есть такая страна как Китай. У меня как у исследователя в самом начале было недоумение: как мы можем сравнивать сельский Китай и сельский Кыргызстан? Ведь это совершенно разные ситуации, считала я.

Но в процессе нашего исследования, я поняла, что это все реально сопоставимо. Сегодня в своей речи я все чаще отказываюсь от термина "миграция" и перехожу к термину "человеческая мобильность". Потому что мобильность человека – это наша сущность, это наша нормальность. Не мобильность – вот это ненормально.

Термины "миграция", "трудовая миграция" включают определенный понятийный аппарат, заданные ценности, статичную картинку. Поэтому я все чаще использую термин "человеческой мобильности". Этот термин не отягощен политическим шлейфом. Люди в любом случаи мобильны, они будут ездить между разными пространствами, они будут соединять свои жизни с этими пространствами, села это или города. Такой подход размывает границы, в которых мы привыкли воспринимать село. Что такое для нас село? Это место, где занимаются сельским хозяйство и где есть определенного рода ценности, как правило, консервативные.

На самом деле, это клише нашего мышления. Мобильность все эти процессы встраивает в более широкие глобальные ситуации. К примеру, в рамках исследования я работаю в селе Арал в Сузакском районе. В прошлом году я там жила месяц. Меня поразило в Арале, что село активно перестраивается. Визуально оно выглядит иначе. Меняется архитектура села. Дома, которые строятся даже из самана, имеют в своей структуре "эркер" [ред.: выходящая из плоскости фасада часть помещения, частично или полностью остекленная, улучшающая его освещенность и инсоляцию]. Это не просто коробка, это прямо архитектурное решение, это красиво. Это как знак того, что человек принадлежит к современности.

Мне стало очень интересно, почему в этом селе уже много домов с эркером и почему все, кто строит сейчас, тоже строят с эркером? Оказалось, что практически все они семьи мигрантов. Получается, что мечта построить дом с эркером объединяет тех, кто остался позади, и тех, кто сейчас в миграции. Есть стремление построить свое новое село, создать новый облик села, встроенный в глобальный мир.

Конечно, мой оптимизм не всеми поддерживается. Есть, например, исследование Гульнары Ибраевой, которая называет новые дома в селах памятником семье. Она говорит, что дома мигрантов - это большие шикарные двухэтажные хан-сараи. Но когда исследователи приходят туда, то не видят, чтобы там кто-то жил. Это пустующие дома. Семья берет в качестве своей мечты в миграции – построить такой дом. В течение процесса его строительства происходят большие трансформации – кто-то разводится, кто-то решает вообще переехать жить в Бишкек и так далее. Так вот, мне кажется, пустующие дома – просто одна из историй в большом и разнообразном процессе.

Например, в Арале местные власти при опросе, сказали, что у них в очереди на землю стоит около трехсот молодых семей. Это много. Такая картина не совсем вписывается в существующий нарратив по миграции, в котором все пытаются убежать из сел и жить в Бишкеке или в других городских пространствах.

Еще один показатель. Наши мигранты, уезжая, не продают свои земли. Важный вопрос: почему? Ведь это взаимоисключающий нарратив, взаимоисключающая логика. Получается им там жить, но в то же время не жить. Физически не там, но символически там. На самом деле это не про взаимоисключение, а про взаимодополнение.

Мы должны признать и принять тот факт, что наша страна и наше общество транслокальны. Мы живем между разными пространствами. Они могут быть внутри Кыргызстана - как между селом Арал в Сузаке и Бишкеком. Это может быть и более сложная пространственная география - между Аралом, Москвой, Чикаго, Бишкеком и снова Аралом. Это есть наша нормальность. Когда в политической риторике говорят о том, что "мы вернем всех мигрантов, нужно, чтобы все мигранты вернулись", или когда говорят, "когда все мигранты вернутся, обязательно здесь что-то плохое произойдет", это все абсолютный политический популизм.

Поскольку, во-первых, как показывают все кризисы, пандемии и текущий кризис с войной в Украине, мигранты не возвращаются. Это уже образ жизни. Как показывают данные нашего Статкома и Министерства образования, у нас идет катастрофический отток ребят после девятого класса. Какая-то часть уходит в профтехлицеи, но основная часть, судя по моим интервью, выбирает путь быстрого входа в трудовой рынок. Они уезжают, чтобы зарабатывать. Люди по-своему встраиваются в капиталистическую систему. Так, как они могут, исходя из тех ресурсов, которые у них есть. Наша внутристрановая дискуссия должна разворачиваться в этом направлении. Такая ситуация уже нормальность, это так функционирует.

Есть представление о сельской местности как о пространстве, которое менее развито по сравнению с городской местностью. Уже однобокий взгляд. На самом деле в моих интервью респонденты часто говорили, что раньше нужно было ездить в город почти по любому хозяйственному поводу. За пластиковыми трубами, обоями и др. надо было ехать в Бишкек или Жалал-Абад. Сейчас все есть в селе. Уже не нужно никуда ездить, чтобы быть причастным к этим вещам.

Уровень комфорта в селах тоже меняется. Там, безусловно, есть проблемы с элементарной инфраструктурой, доступом к воде и так далее. Мы постоянно прицельно обсуждаем политику государства, политику доноров, политику богатых людей из этой местности. При этом действия простых мигрантских семей сосредоточены на том, чтобы этот комфорт там создавать самим.

В Баткене, где реальная проблема с водой, если не стало модой, то становится достаточно распространенным бурение скважин. Раньше в Баткене использовали емкости для хранения воды. Водовоз приезжал и заполнял их. Это была распространенная практика, чтобы хранить воду, и улучшать доступ к воде. Сейчас у людей появляется возможность заказывать услуги бурения скважин. У них появляется собственный источник воды, и она всегда есть.

Конечно, наблюдаются разные эффекты. Возьмем большие данные. Судя по ним, в Кыргызстане идет огромный спад сельхозпроизводства. В то время как в 2009-2019 годах численность населения увеличилась на 16%, занятость выросла лишь на 7,6% из-за медленного развития экономики страны. Вклад сельского хозяйства в ВВП упал с 46,3% в 1996 году до 12% в 2019 году.

С 2000-ых начинается нефтяной бум в России и Казахстане, возникает массовая трудовая миграция, и все эти годы до 2022 года у нас идет спад сельхозпроизводства. Сейчас он составляет 12% ВВП. Спрашивается, можем ли мы при таком проценте называть нашу страну аграрной? Да, у нас шестьдесят пять процентов людей якобы проживают в сельской местности. Но и это под вопросом, поскольку мобильность людей не фиксируется в актуальных цифрах. Это такие очень-очень далекие от реальности цифры.

- Приблизительные?

- Очень даже приблизительные, я бы сказала. Когда мы говорим о трудовой миграции, то имеем ее восприятие, как некоего процесса со знаком минус. Действия нашего государства направлены только на защиту прав мигрантов. Считается, чем лучше государство защищает права мигрантов, тем лучше оно действует. На большом уровне правительство выторговывает преференции для владельцев паспортов Кыргызстана, чтобы выводить наших граждан из черного списка России. Даже вхождение в ЕАЭС подавалось только через эту призму – давайте мы туда войдем, чтобы нашим мигрантам было легче там работать. Но если смотреть на динамику мобильности и учитывать процессы на селе, то становится понятно, что миграционная политика не может быть только про защиту прав. Она должна быть и про оставшихся позади. Миграционная политика, на мой взгляд, должна быть прямо увязана с политикой сельского развития в Кыргызстане. Наверное, сложно сейчас это соединить. Но давайте вернемся к пандемии и посмотрим, что происходило во время пандемии в селах.

Есть большое исследование, которое делало UNDP. Из него следует, что в Кыргызстане жители городов пострадали больше, чем жители сел. Задавались вопросы эмоционального характера: чувствовали ли вы себя в безопасности, был ли у вас доступ и так далее. Но вот что интересно. Когда я ездила по своим шестнадцати селам, я обязательно заходила в ФАПы. И везде стояли кислородные концентраторы, гепарин коробками, другие лекарства.

- В "Черный июль"?

- Да. У меня был шок. Я спрашивала, откуда у вас это все? Они говорят, наши мигранты прислали. Как человек, который живет в Бишкеке, я всегда думала, что я как-то более защищена. Но тогда я поняла, что во время кризиса, надо ехать в села. Я помню, как мы искали по городу этот гепарин и другие средства.

- Да уж. Весь город был в панике.

- Как все работало в селах? Элементарно. Оказалось, что помимо рабочего класса мигрантов, который работает в сервисе и так далее, у нас уехали очень много медицинских работников. В Россию, в Европу, в Америку. Они находили контакты со своими ФАПами и вели оценку нужд своих односельчан. ФАПы в хроническом недофинансировании, там ничего нет от государства. Люди из трудовой миграции помогали, кто чем мог. Кто-то информацией, кто-то переводил протокола, кто-то помогал аккумулированием средств. То, что нельзя было найти здесь, можно было найти там. Они это покупали, передавали через дальнобойщиков или другими путями. И в селах все было. ФАПы были обеспечены.

Я была потрясена. Но нужно сказать, что в моей выборке это только села с большим миграционным оттоком. Это не репрезентативно для тех сел, где нет миграционного оттока.

- Вернемся к тому, что надо развивать одновременно и сельское хозяйство, и поддерживать мигрантов.

- Это должен быть симбиоз, одна политика. Потому что невозможно развивать экономику, игнорируя то, как люди живут в этой местности. А они не живут там постоянно, они живут наездами, возвращаются один раз в год. Какой вывод? У нас в сельской местности есть три основных больших проблемы, которые связаны с миграцией.

Первая касается развития сектора животноводства, поскольку наша сельская экономика встроена в наш природный контекст. Восемьдесят пять процентов сельскохозяйственных земель в Кыргызстане – это пастбища. Соответственно мигранты не станут во что-то другое вкладывать, они будут покупать скот. Но вы, наверное, лучше меня знаете, какая у нас ситуация с пастбищами. У нас катастрофическая деградация пастбищ. Это касается именно присельных пастбищ.

Есть регионы, где очень большой миграционный отток, например, Сузакский район. Но у них практически нет своих летних пастбищ. Они отгоняют скот на пастбища Узгенского района.

Или, например, в Баткенской области наименьшая концентрация пастбищ сравнительно со всеми областями страны. По качеству травяного покрова это очень скудные пастбища. И если говорить о мобильности людей, то самое большое количество денежных переводов в стране идет в Баткенскую область. Можем предположить, что вклады людей в покупку скота там будут выше. И то не весь же Баткен двигается. Скажем, в низовьях Туркестанского хребта очень аридная (засушливая, каменистая) почва. Просто катастрофа с инфраструктурой и водной, и дорожной. Эта почва не аккумулирует воду. Там нельзя поливать методом, который сейчас используется, когда в земле просто вырыты арыки и по ним идет полив. Из-за того, что почва каменистая вода фильтруется в нижние слои очень быстро. Там нужен очень маленький и частый полив – только капельное орошение.

Такие факты говорят о том, что необходим очень региональный и специфический подход к развитию сельского хозяйства и к формулированию миграционной политики.

Нужно отойти от гигантомании, что очень похоже на тот период, когда было советское государство. Советское государство в науке называют еще по-другому – гидравлической империей. То есть, это империя, которая управляла через создание обширных ирригационных сетей. При советской власти водосток реки Сырдарья-Нарын был значительно изменен. Благодаря построенной системе оросительных каналов смогли оросить центральную часть Ферганской долины, и она превратилась в цветущий оазис. Это слишком гигантские, слишком массивные подходы. Мы остались наследниками такого подхода.

Можно много говорить, что без этих вмешательств не было бы индустриализации. Это меня не интересует, я не иду в этом направлении. Просто хочу сказать, что мы являемся носителями этого инфраструктурного наследия, оно закладывает то, что мы называем зависимость от пройденного пути. Это когда уже был проделан путь и люди идут в этом направлении только потому, что дорога протоптана. Старый опыт довлеет над траекторией настоящего. Нам нужно пересмотреть подходы исходя из современных потребностей. Не нужны гигантомантские проекты, которые вмешиваются в нашу природу в любом отношении – и в плане ирригации, и в плане дорог, и в плане освоения. Это мое персональное мнение. Это не вывод нашего исследования ни в коем случае.

Нужно идти к регионально специфическим особенностям. То есть, мы знаем структуру почв в Баткене, мы знаем их ситуацию с ирригационными каналами, знаем примерно какие климатические динамики и знаем динамики мобильности. Баткен – самая мобильная область в стране. Туда идет, повторюсь, самый большой поток денежных переводов.

В Таласе ситуация кардинально иная. Таласские фермеры нашли свою нишу, смогли построить цепочку добавленной стоимости, у них есть свой рынок сбыта. И самое главное – у них выстроена система услуг в сельском хозяйстве. Ручной труд, конечно, еще используется, но изменения налицо.

- То есть если будет развита инфраструктура, будет качественная жизнь, то не будет миграции?

- Будет. В любом случае будет. Есть разные причины, почему люди уезжают. Мы говорим в Кыргызстане только об одной, которая на верхушке айсберга – отсутствие рабочих мест в селе и невозможность заработать наличные деньги. В принципе, у людей есть активы, они аккумулируются в скот, земельный участок. В этом плане наши бедные отличаются от бедных в Непале, который также изучается в нашем сопоставительном исследовании.

Мы ездили в Непал, делали интервью с далитами (ред.: каста неприкасаемых, занимает самое низкое место в кастовой иерархии) в регионе на границе с Индией. И там есть так называемая маятниковая миграция, по-нашему, мардакеры. Это совершенно разные уровни бедности. В Непале люди абсолютно без земли. Их жизнь регламентирована кастовой структурой. Не так строго, как, например, 200 лет назад. Но она имеет место быть, и определяет поведение людей и их мобильность в том числе.

Еще один важный аспект в сравнительной перспективе. Когда мы смотрели, как концентрация земли распределена между нашими респондентами, то в сельском Кыргызстане мы не увидели большого разрыва между фермерами, которые якобы большие. Они сравнительно большие, у них 1 гектар – ничего для сельхозпроизводства. У малых фермеров полгектара. Нет особого разрыва.

А где-то мы увидели парадоксальную ситуацию. У нас есть пять сел в Кочкорском районе, где малые фермеры концентрируют больше скота, чем крупные. Потому что крупные фермеры предпочитают извлекать доход из трудовой миграции, а не из животноводства. Когда мы спрашивали, почему, они говорили о рисках. Каждый человек встраивает свою стратегию доходов в контекст рисков.

В Кочкорском районе в 2013 году был очень серьезный джут. Случилась продолжительная зима и кормов не хватило. Был сильный падеж скота. Тогда люди поняли, что нужно контролировать стадо согласно риску, что зима может быть продолжительной. Это происходит не каждый год, а в пять лет один раз. Но периодичность не поймешь – может быть через два года, а может быть через пять лет. Нет ни одного прогноза, который бы обезопасил фермеров в этом плане. Они должны опираться на свою интуицию, на свою наблюдательность, на свои локальные знания.

Там же, в Кочкорчком районе есть категория земель ФПС. Эти земли не были приватизированы, они остались на балансе местных властей. И эти земли, если по стране взять, составляют около двадцати процентов нашего земельного фонда. До 2013 года у местных властей была проблема найти арендатора для этих земель. Люди считали, что быстрее и выгоднее получить доход в миграции (поехать в Бишкек поработать таксистом или на летний сезон на Иссык-Куль), чем заниматься тяжелым сельскохозяйственным трудом.

А сейчас вдруг оказалось, что земли ФПС стали невероятно востребованы. Вообще нет проблемы сдать землю в аренду, потому что все сегодня выращивают кормовые культуры. Это еще один вывод нашего исследования, одна из наших находок – благодаря трудовой миграции у нас произошла серьезная трансформация растениеводства.

В Арале в Сузаке долгое время выращивали хлопок на своих үлүшах. Конечно, в огородах они сажают овощи, но я говорю именно про үлүши. Теперь хлопок никто не культивирует, все сажают только рис. Если вы поедете в Сузак, вы увидите огромные пространства рисовых полей, и в пойме реки Кара-Дарыя ощутите себя почти как в Таиланде. Рис красивый очень, зеленый. Все поменялось даже визуально и масштаб огромный для системы растениеводства этого села.

- Вы рассматриваете это как положительный фактор?

- Очень сложно судить. Я думаю, хорошо, что люди стали больше зарабатывать. Это продиктовано законами рынка. Они не выращивают хлопок, потому что это невыгодно. Но есть минус. Идет монокультурная система растениеводства, она ведет к большим природным последствиям.

- Истощению земли?

- Да, потому что используется очень много удобрений. Кроме того, идет большая зависимость от закупных семян. Если подсесть на один сорт семян, который адаптивен к их климатической зоне, то это, конечно, минус. В этом и суть. Все не односложно. Нужно это изучать и в соответствии с происходящим действовать.

Возвращаясь к тому, что в Кыргызстане, у нас сложилось дихотомичное общественное мнение. Одна часть с пониманием относится и считает, что люди вынуждены уезжать от безысходности. Другая часть говорит, что надо запретить, остановить. Рассматривают это как трагедию.

- Для института семьи это ведь и есть трагедия?

- Сложный тоже вопрос. Конечно, миграция приводит к стрессу в отношениях. Это безусловно.

- Дети в основном, страдают.

- Да. Но есть многоаспектное влияние, в зависимости от того, какую позицию занимает человек в семейной иерархии. Если уезжают разведенные женщины (около 40% мигрантов – женщины), то, скорее всего, там не такая плохая ситуация.

Миграция помогает женщинам заработать капитал, который они не смогли бы заработать, находясь в Кыргызстане. Она помогает им обрести новые трудовые навыки. Они обретают профессиональные навыки, которые пригодятся им и в России, и в Кыргызстане. Профессия расширяет их доступ к рынку труда. Не обладая ею, а просто находясь у себя в селе их спектр заработать очень сужается.

И, самое главное для разведенных женщин – заработок в миграции позволяет им отделить свое домохозяйство. Как правило, у них есть дети. В трудовой миграции они получают возможность и надежду на то, чтобы обрести свой дом, а не жить на птичьих правах в домохозяйствах своего брата или отца, где их детей все равно рассматривают как "жээн тууган болбойт". Я считаю, что миграция помогает усилить некоторых сельских женщин, которые смогли совладать с этой ситуацией. Конечно, это не исключает, что там есть трагические ситуации.

Миграция, на мой взгляд, также очень сильно расширяет спектр выбора для мигрантов. С одной стороны, у них был свой род, своя семья, они даже в выборе одежды были зависимы. А тут они предоставлены сами себя. Могут практиковать свою свободу, грубо говоря. Но это не значит, что они как-то изменяются бесповоротно. Они все равно удерживают правила в двух локациях. Например, когда женщины возвращаются, они снова надевают халаты, платки повязывают, идут на костре готовить еду. Люди на самом деле очень адаптивны к разным обстоятельствам.

- В чем-то они обогащаются – впитывают разные культуры и свою сохраняют. Сохраняют ли?

- Скорее, пересматривают. Ведь даже если бы они никуда не уезжали, все равно же периодически пересматривается жизненный багаж. Вообще, культура и традиции в нашем исследовательском взгляде – это есть порождение действий людей. Люди могут по-разному действовать. Если у человека есть власть, он даже может заявить о какой-то новой традиции, о какой-то культурной норме.

- Появляются ни с того, ни с сего кыз узатуу, по затратам, как вторые свадьбы.

- Вы очень четко и интуитивно в ту же колею попали, которую мы пытаемся понять. Да, например, кыз узатуу. А еще встречи одноклассников видоизменяются. Я жила в селе Кара-Булак, это верхняя зона Сузака. Село – настоящий рай для агротуристов, Раньше я всегда в нижней зоне тусовалась, проводя исследования. В этот раз мы решили посмотреть, как люди живут на разных высотах. И поехали в верхнюю зону Сузака.

Это вообще как будто не Сузак. Леса, богатая растительность. Ферганский хребет. Климатическая экспозиция Ферганского хребта - самая влажная зона Кыргызстана. Там за сезон трижды снимают урожай. Красивейшее место. Для меня верхняя зона Сузака была полным открытием.

Я жила у пожилой женщины. Она мне показала фотографии, где она классташтар менен, 50 лет после школы. У нее трое сыновей, все трое в миграции. Я говорю: "Стоп, стоп, стоп. А у вас так было: через 3 года встретились, через 5, через 10-15?". Она отвечает: "Нет. Мы всегда общались группами, но никогда вот таким образом не встречались".

И что вы думаете? На этот юбилей они все сшили платья из одинакового материала, каждая свой фасон, и поехали в турне по Кыргызстану. Получается, миграция сыновей позволила их матерям изобрести новую традицию, новый вид досуга. И вообще сама идея, что они поехали на Иссык-Куль. То есть это было настоящее турне. Они останавливались, песни пели, наслаждались пейзажами. Это прямо новый вид развлечения.

Еще о досуге. Дальше мы поехали в село Жаз-Кочу. Туда очень сложно добраться. Дорога просто кошмар. До прошлого года в Кыргызстане было пять сел, в которых не было электричества. И среди них Жаз-Кочу. Советский проект был очень нацелен на то, чтобы электрифицировать всю страну. Но даже массивность советской государственной машины до них не дошла. Только в прошлом году в Жаз-Кочу провели электричество. Там свой микроклимат. Экспозиция самого села очень интересная. Очень красивые люди и очень красивые места

Мы приехали в это село в тот момент, когда там проводили огромный көк бөрү, улак тартыш. Много молодых мужчин на красивых лошадях. Со мной был мой коллега, специалист по Непалу. В Непале таких труднодоступных сел очень много, куда три дня пешего пути. Но в Непале совершенно другая демографическая ситуация из-за миграции, приходишь в село, а там только женщины и дети. Коллега ожидал увидеть то же самое у нас. И был очень удивлен, что в наших селах есть и женщины, и дети, и молодые мужчины, и мужчины среднего возраста. Поэтому, когда у нас говорят, что никого не осталось в селах, это спекуляция и преувеличение. Нужно воспринимать такую информацию с долей критики. Коллега по Непалу обратил мое внимание еще на один факт, которому я даже не придавала значения – на сельский досуг. Они считают очень важным элементом, сказал он, чтобы село оставалось привлекательным для молодежи и создают досуг. Он считает, что улак тартыш – это такой досуг для того, чтобы сельская молодежь не прерывала связь со своим местом происхождения. Там есть ребята, которые уже переехали в Жалал-Абад. Они аккумулировали деньги, чтобы купить в Жалал-Абаде жилье. И одновременно держат лошадей в селе, куда еженедельно приезжают.

- Я правильно понимаю, что для наших мигрантов характерна сильная связь с малой родиной?

- Да, очень. И это то, что я называю солидарность. Они солидарны со своими селами, сельчанами. Считается признаком плохого тона, если человек этого не делает. Можно сказать, что с одной стороны это какой-то персональный порыв, а с другой стороны это какая-то социальная-общественная субординация.

Во время пандемии я определенное время не могла ездить в села и попросила, чтобы меня добавили в их вотсап-группы. У каждого села есть свой чат. Там конкретная субординация. Например, в вотсап-группе мигрантов из села Жаштык в Лейлеке есть четкий ынтымак. Они каждый месяц, кто сколько может, сдают в общий фонд. И список тех, кто и сколько сдал, публикуют в вотсап-группе.

Но где-то ынтымак не такой сильный. Например, в селе Чолпон Кочкорки, где тоже достаточно большой миграционный отток. Я была в их вотсап-группе около семи месяцев. Но там вообще такого не было.

- Почему-то на юге это сильно развито.

- Смотря где на юге. В Баткене, Лейлеке очень сильный ынтымак, в Жалал-Абаде тоже. Но Жалал-Абад побогаче, потому что это транзитная область, у людей больше возможности заработать, чем в Баткене. Тем более, сейчас граница закрыта, в Баткене вообще нет возможности заработать вне сельского хозяйства, вне миграции. А в Жалал-Абаде есть такая возможность. Сфера торговли, услуг очень хорошо развита благодаря транзитному потенциалу. И, конечно, очень сильно видны местные авторитеты, богатые люди, которые массово жертвуют на поддержку своих общин. Но эта поддержка опять-таки пока носит характер на уровне удовлетворения первичных потребностей. Например, человек болеет – собирают ему на операцию, мост смыло селем – построили.

- Но это тоже важно…

- Это очень важно!

- …Учитывая, что государство абсолютно беспомощно.

- Вот! И мы приходим к самому главному. Мигранты на самом деле являются агентами устойчивости местного развития. Представьте, что они не двигались бы с места. Откуда деньги, которые идут в сельскую местность? В Непале есть пример одного мигранта, который сделал большие деньги на заводах в России. Очень богатый человек. Он массово жертвует на школы, на больницы. У нас таких супермиллионеров нет. Получается, что для сельского Кыргызстана основной агент развития, который дает какой-то импульс, чтобы происходили позитивные процессы, это мигранты. К ним по-разному относятся. Есть даже большое неприятие трудовых мигрантов. Очень неправильные, обидные слова могут сказать. Я считаю, что этот общественный дискурс должен серьезно меняться. Во-первых, никто не застрахован. Во-вторых, это естественное состояние, человек не может быть немобильным.

- Какие наиболее важные изменения стимулировала трудовая миграция в сельском Кыргызстане?

- Несельскохозяйственная деятельность составляет 40% занятости на селе и 48% рабочего времени в сельской местности. Миграция стимулировала спрос на мобильную связь, 95% страны сегодня покрыты мобильной связью. Для горной страны это большой и хороший показатель.

Но есть и негативные последствия – 277 тыс. детей из семей мигрантов остались без родительской опеки (данные ЮНИСЕФ 2019 года).

- Мне все-таки не дает покоя одно противоречие с самого начала разговора. Ты говоришь, что в Таласе они приспособились, они хорошо зарабатывают и там невысокая миграция. То есть, если у себя на родине хорошо, то миграция сократится?

- Это не совсем правильно. Все едут. Просто вопрос в масштабах. Чтобы найти мигрантское домохозяйство в Таласе, нужно больше людей обойти. В Баткене в каждом доме найдешь.

- Асель, предположим, что у нас идеальные условия для фермеров, у нас прямо рай на земле, люди будут уезжать?

- Все равно будут ездить, потому что не все люди хотят заниматься сельским хозяйством. Кто-то хочет стать режиссером, кто-то хочет стать айтишником. Просто мы должны сделать наши села комфортными для проживания и для того, чтобы люди могли там самореализоваться не только в сельском хозяйстве.

- И для миграции тоже надо создавать условия?

- Да, это хорошо на самом деле, как бы это ужасно не звучало.

Есть, безусловно негативные моменты. С точки зрения влияния на здоровье, например. У мигрантов часто ненормированный рабочий день. Очень большие издержки для здоровья. Поскольку мы страна, у которой много мигрантов, наша система здравоохранения тоже должна быть на это ориентирована. Люди возвращаются часто травмированные психологически и физически. Мы должны суметь помочь им. Через определенные переводы какая-то часть социальных услуг покрывается. Не прямая, потому что они напрямую это не делают. Но они порождают очень большое потребление здесь.

В этом плане государство должно быть проактивным. Оно должно выстраивать социальную систему под потребности мигрантов, в том числе. Например, когда мигрант уезжает, он должен быть спокоен, что его ребенок получит нормальное образование в средней школе. Он же не просит государство, чтобы оно содержало ребенка. Он берет содержание на себя. Но государство не может даже это обеспечить. Миграционная политика – это не только про то, почему мы вошли в ЕАЭС, это также про то, что мы гарантируем людям, которые находятся на заработках, что их близкие не будут брошены на произвол судьбы, что у них будет нормальное образование, что у них будет возможность получить нормальное медицинское обеспечение.

Есть, конечно, такой чувствительный момент, что наши мигранты едут в страну, которая испытывает жесточайший демографический голод, поэтому, мы все говорим, что кыргызские мигранты хотят получить российское гражданство, и понятна эта рациональность с документами и так далее. Но с другой стороны и Россия тоже хочет получить наших граждан. Представляете, готовый человек. Прививки ему здесь сделали, школу здесь окончил. Мы, конечно, можем ругать нашу систему, но во всяком случае, она производит определенного уровня человеческий капитал.

Люди – это тоже вид ресурса, и за него государства, которые испытывают определенные проблемы или у которых экономика развивается намного быстрее, чем численность населения, делают специальные программы. За человеческие ресурсы очень сильно конкурируют, если брать в глобальной экономике. И Россия тоже является одним из таких игроков. В России предоставляется гражданство. А в Британию наши мигранты на сезонную работу едут, клубнику окучивать, и не имеют перспектив получить гражданство Великобритании. Наши мигранты с российским гражданством частично остаются и всю свою семью туда перевозят, но есть и те, кто встречаются с большой волной расизма и возвращается. Есть те, кто не планирует остаться. Они рассматривают российский паспорт чисто функционально, чтобы им легче было там работать и не связывают свою жизнь с Россией. Много интересных процессов происходит в странах, куда люди мигрируют. Но это уже тема для совсем другого исследования.

Исследование финансируется программой научных исследований и инноваций "Горизонт 2020" Европейского Союза в соответствии с грантовым соглашением №822730.

Сайт проекта https://agrumig.iwmi.org/