После поражения нацизма евгеника вышла из моды – но нельзя сказать, что окончательно. Идея регулировать (в интересах всего общества) человеческое размножение всегда будет выглядеть соблазнительной.

Сергей Худиев
публицист, богослов

На заседании комитета парламента Башкирии по здравоохранению прозвучало предложение запретить вступать в брак без справки о генетической совместимости. Цель такой меры – предотвратить рождение больного потомства.

Предложение было решительно отклонено – министр семьи, труда и социальной защиты Башкирии Ленара Иванова сказала: "Какой-то фашизм вообще. Тут немножко на грани фола. Хотя я вас понимаю, мне тоже очень хочется, чтобы рождались здоровые дети. Но это прям Спарта". Но сама идея регулировать брачную жизнь граждан, чтобы обеспечить более здоровых детей, носится в воздухе – и как показывает ее обсуждение в Сети, многим нравится.

Мы находимся в ситуации очень серьезного демографического спада, меры по увеличению рождаемости необходимы – и мысль привлечь государство к формированию пар, которые были бы здоровыми и многодетными, многим кажется удачной. Стоит объяснить, почему это не так.

В наши дни слово "фашизм" поистерлось и превратилось в общеупотребительное ругательство – но предложение допускать (или не допускать) людей до брака в зависимости от их генов действительно реанимирует практику евгеники.

Евгеника – наука о селекции применительно к человеку, о мерах, направленных на улучшение человеческой расы. Она пользовалась большим влиянием в первой половине ХХ века и достигла своего логического завершения в немецком национал-социализме. Считалось, что социальные проблемы – такие как преступность, пьянство и бродяжничество – порождены "плохой наследственностью", а многие болезни, особенно психические (вроде шизофрении или депрессии) – носят наследственный характер. Ученые верили, что, сдерживая размножение "наследственно обремененных" и, напротив, поощряя браки (и многочисленное потомство) у людей с хорошими генами, можно существенно улучшить человеческую расу и обеспечить гармоничное будущее, населенное гораздо более здоровыми, счастливыми и талантливыми людьми.

В одних США это привело к насильственной стерилизации порядка 64 000 человек, чей образ жизни указывал на их "плохую наследственность".

Но наибольшего развития эта практика достигла в Третьем рейхе. Национал-социализм видел себя как "прикладную биологию". Раса, или используя многозначный немецкий термин Volk, воспринималась как высшая ценность, по отношению к которой права и интересы отдельных ее членов мало что значили. Предпринимались масштабные и продуманные меры по обеспечению "расовой гигиены". Был принят "Закон о предотвращении наследственных заболеваний в потомстве", согласно которому немок, страдавших, например, хронической депрессией, стерилизовали, чтобы предотвратить рождение "наследственно обремененных" детей. Сейчас все признают это безумием – но на тот момент такая практика выглядела как безупречно научно обоснованная.

После поражения нацизма евгеника вышла из моды – но нельзя сказать, что окончательно. Идея регулировать (в интересах всего общества) человеческое размножение всегда будет выглядеть соблазнительной. Но нам стоит помнить, что это – очень плохая идея не только из-за ее родства с нацизмом. Она может оказаться, кроме всего прочего, совершенно контрпродуктивной. Люди не кролики, и размножение у них связано с определенным набором ценностей и убеждений.

Как это ни покажется парадоксальным на первый взгляд, но больше всего рождению множества здоровых детей способствует культура, в которой любовь и верность по отношению к женщине считается абсолютной ценностью независимо от того, сколько и каких детей она способна вам родить.

Еще Г.К. Честертон, споря с евгенистами своего времени, приводил пример с мужчиной, у которого "хорошая наследственность", но который связан узами брака с бесплодной женой. Как он должен поступить? С точки зрения христианской морали – хранить верность. С точки зрения евгеники – развестись и наделать расово ценных детей с подходящей производительницей. Но в обществе, где так можно и принято поступать, женщина больше не может быть уверена в своем муже – а значит, ее желание рожать детей будет сильно подорвано. Отношение к женщинам как к инкубаторам – вызванное желанием произвести побольше здоровых детей – может привести к обратному результату: детей будет меньше.

Дети рождаются в семье, где женщина находится в безопасности, а мужчина самоотверженно заботится о своих домашних. А для этого нужно нечто, выходящее за рамки биологии – а именно любовь. Глубокая личная преданность, которая побуждает людей трудиться и претерпевать трудности и лишения ради своих близких. Любовь, которая связана с биологией, но, в отличие от чисто биологического "основного инстинкта", носит избирательный характер – когда мужчине на всю оставшуюся жизнь нужна только эта женщина и никакая другая. Даже если она заболеет, утратит привлекательность или способность к супружеской жизни и чадородию. Она как личность остается уникально ценной и незаменимой в его глазах.

Христианский брак отражает верность Бога, Его неотступную, верную любовь. Сама постановка вопроса о том, что женщину, которую ты полюбил, нужно разлюбить по приказу государства, если в качестве ее генов возникли сомнения, разрушает представление о безусловной ценности такой любви.

Брак, заключенный по любви, может остаться бесплодным. Но общество, в котором любовь и верность не считаются абсолютной ценностью (даже большей, чем чадородие), будет бесплодным в целом.

Там, где есть любовь и верность, будут и дети. Может быть, не всегда – но как правило. Там, где ее нет – не будет вообще ничего.