Международное сообщество спектакля
Ги Дебор и кризис дипломатического диалога

СТАНИСЛАВ БЫШОК
Кандидат политических наук, специалист кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова.
01.05.2024

Десятилетие назад министр иностранных дел России Сергей Лавров рассказывал, как его тогдашний американский коллега Джон Керри посоветовал "не обращать внимания" на публичные заявления президента Барака Обамы, поставившего Россию в один ряд с международным терроризмом и лихорадкой Эбола. Для традиционной дипломатии обычное дело, что резкие слова, рассчитанные на внешнюю аудиторию, серьезно отличаются от предметных разговоров за закрытыми дверями. Но что происходит, когда эти символические двери становятся прозрачными или вовсе исчезают?

В 1967 г. в Париже вышла книга марксистского философа и активиста Ги Дебора "Общество спектакля", сразу ставшая знаменитой и дополненная в 1988 г. обширными комментариями. Период позднего капитализма, по мысли автора, представляет собой такую стадию развития производственных отношений, на которой отчужденным оказывается не только труд, но и отношения между людьми, а также между государством и гражданами. Любая страна превращается в "необъятное нагромождение спектаклей"[1], т.е. образов и ролей, где репрезентация – картинка – затмевает возможность живого, неотчужденного взаимодействия. При позднем капитализме "специализация образов мира оказывается завершенной в ставшем автономным мире образов". Вновь и вновь повторяясь, множество спектаклей служит "упрочению условий разобщенности одиноких толп"[2] – рядовых граждан. Говоря современным языком, речь идет об информационных пузырях, или эхо-камерах, вполне автономных и способных поддерживать сами себя неопределенно долгое время. Действующие лица спектакля – "противоположность индивида, враг индивида как в нем самом, так и в других"[3]. В актерах "персонифицируется система" отчуждения.

Данная концепция не замысливалась автором в качестве возможной методологической рамки для анализа международных отношений, как изначально не предназначались для этого критическая теория или постструктурализм. Однако обстановка в мире подталкивает к тому, чтобы попытаться применить модель "общества спектакля" не только к отдельным государствам позднего капитализма, о котором с 1960-х гг. пишут марксисты, но и к системе дипломатической коммуникации эпохи предполагаемого перехода к (ранней) многополярности[4]. Ведь помимо общего убеждения, что "конец истории" перенесен на неопределенный срок, широко распространено и мнение, что современная дипломатия, как и миропорядок вообще, пребывает в глубоком кризисе. Говоря словами Ги Дебора, "мировое разделение зрелищных задач"[5] уже вполне свершилось.

Дипломатия как призвание и профессия

Каковы роль и место дипломатии в этом меняющемся мире – и каковы они были раньше, в более стабильные эпохи? С "ностальгической" точки зрения XIX век или вторая половина холодной войны могут восприниматься нами как период торжества дипломатии[6]: Венская система международных отношений предполагала "Европейский концерт" – согласие больших государств поддерживать текущий миропорядок, Ялтинско-Потсдамская – готовность его, по крайней мере, не подрывать, оперируя в рамках своих обозначенных сфер интересов. Однако рано или поздно, отмечает Тимофей Бордачев, фундамент такого порядка разрушался в результате эволюции составляющих его живых организмов-государств. Когда правила и процедуры перестают действовать, дипломатия "отдает лидерство политике"[7]. Понижение роли дипломатии случается "на каждом новом витке истории" – тогда государственные лидеры становятся востребованы уже как дипломаты, определяющие "степень допустимой несправедливости" мирового порядка и границы суверенитета – своего и чужого[8]. После решения новых проблем политическими лидерами государств профессиональные дипломаты возвращаются к работе в изменившихся условиях. До этого момента дипломатам приходится замыкаться внутри сообщества дружественных стран, которые готовы соглашаться с основными тезисами вашего внешнеполитического позиционирования или, во всяком случае, публично им не возражать.

Традиционно считается, что за закрытыми дверями агенты международных отношений гораздо более откровенны, прямолинейны и циничны (в смысле называния вещей своими именами), чем на публике, где действуют иные правила[9]. На сегодняшний день, в контексте все большей прозрачности политических процессов для широкой публики (публикации WikiLeaks как наиболее яркий пример), встает вопрос, возможно ли в принципе сохранить прежнюю закрытость дипломатии. Если мы принимаем новую прозрачность международного общения как норму, с которой приходится считаться, то и диалог с партнерами по переговорам начинаем выстраивать соответствующим образом. Так, западные лидеры, включая канцлера Германии Ангелу Меркель и президентов Франции Франсуа Олланда и Эммануэля Макрона, описывая общение один на один с президентом России Владимиром Путиным, сетовали, что его конфиденциальное объяснение позиции Кремля в отношении украинского кризиса ничем принципиально не отличается от того, что он говорит публично. Лидеры западных государств такой подход к дипломатии восприняли как неуважительный, подрывающий традиционную откровенность и ценность общения с глазу на глаз на высшем уровне. Идея о возможном совпадении – пусть и частичном – публичного и закрытого послания в ситуации конфликтной коммуникации инстинктивно отвергается.

Спектакль, по Ги Дебору, "оказывается не чем иным, как издержками массмедиа"[10]. Если граница между конфиденциальным и публичным исчезает, публичность моментально заполняет пространство, которое мгновение назад было приватным. Когда процедура как набор норм и принципов межгосударственного взаимодействия ставится под сомнение переговорщиками, "ее исполнение с легкостью передается в сферу публичного и театрализированного действия"[11]. К таким можно отнести эпизод с трансляцией в прямом эфире французского ТВ части конфиденциального (по протоколу) звонка Макрона Путину или же с одинаковой легкостью публично декларируемые и затем дезавуируемые угрозы военного свойства.

Если классическая дипломатия – искусство управлять противоречиями, то логика спектакля или политического ток-шоу как его разновидности основана на игре эмоций и заострении противоречий.

В ток-шоу диалог зачастую переходит в два параллельных монолога, которые, в свою очередь, могут скатиться до рукоприкладства. В миниатюре данная картина напоминает международные отношения в условии кризиса, однако ток-шоу принципиально отличается наличием признаваемого всеми участниками модератора и студийной охраны за кадром. В реальном мире редко наличествует признаваемый всеми модератор – конкретный актор или набор общезначимых правил, – а охраны нет даже теоретически.

Сосредоточенная театрализация

Рассуждая о текущей конфронтации между Россией и западными державами, Дмитрий Тренин пишет: принципиальной особенностью нынешнего времени является то, что "главное поле ведущейся борьбы находится внутри страны – там же, где расположен основной объект противоборства"[12]. Исходя из такого секьюритизирующего видения реальности (безопасность произвольно трактуется максимально широко, границы между внутренней и внешней политикой стираются), необходимо четкое установление и разделение, по Карлу Шмитту[13], "друзей" и "врагов" уже внутри государства – с соответствующими оргвыводами в отношении последних. "Вражеское" мнение в этом случае воспринимается не как допустимое в рамках публичной дискуссии высказывание, равнозначное любым другим точкам зрения и достойное свободного обсуждения, но как потенциально криминализуемый проступок. "Там, где господствует сосредоточенная театрализация, также господствует и полиция"[14].

Секьюритизация, с тенденцией к формированию воображенного внутреннего лоялистского большинства, оправдывается спецификой внешнеполитического момента. Шмиттовское "чрезвычайное положение" не вводится формально, однако подразумевается на дискурсивном уровне. Стремление к внутренней идейной гомогенизации общества и его сплочению вокруг патриотических и оборонческих установок несколько подмывает транслируемые вовне тезисы о борьбе с идейно-политической гегемонией США и их союзников, о переходе к многополярности, мировоззренческому плюрализму, цветущей сложности разных цивилизационных укладов. Взаимосвязь или автономность внутристрановой и межгосударственной демократии – вопрос для отдельного разговора.

По мнению Андрея Цыганкова, российская "традиция осознания себя в мире… опирается на диалог с окружающими государствами и народами", а русские мыслители писали о "мире, свободном от идеологических и иных крайностей, [где] духовная свобода, экономическое развитие, социальные и геополитические ценности утверждаются не посредством эксплуатации других народов, а на основе равного диалога"[15]. Иван Тимофеев указывает на "исторически присущую" России "эмпатию в диалоге во взаимодействии с самыми разными культурами и укладами"[16]. Сергей Караганов пишет о "необходимости сохранения свободы дискуссий, интеллектуального творчества" внутри страны, об императиве "говорить правду себе, обществу, власти"[17]. Он же призывает к "качественному укреплению системы обратной связи между властью и обществом, управленческим аппаратом и мыслящими элитами"[18]. Учитывая же, что, согласно Тренину, Россия "сегодня и на обозримое будущее – воюющая страна"[19], расширение или даже просто сохранение пространства реального внутринационального диалога может быть крайне проблематичной задачей. Со спектаклем дело обстоит проще, ведь он представляет собой "непрерывную речь, которую современный строй ведет о самом себе, его хвалебный монолог"[20].

Реальность и дискурс

Масштабная конфронтация с Западом диктует свою логику, которая зависит от многих факторов, прежде всего от того, насколько в том или ином регионе партнеры открыты к сотрудничеству. В этом контексте антиколониальная риторика, которую зачастую использует внешнеполитический официоз России, может иметь некоторое прикладное значение в Африке, Азии и Латинской Америке. Но в принятых историографиях ряда постсоветских государств Россия трактуется именно как колониальная держава. Таким образом, Москва может быть частью пост- или антиколониального тренда только в отдаленных регионах, которые никогда не находились под прямым или косвенным контролем Российской империи или Советского Союза. В противном случае антиколониальный диалог вряд ли возможен – на его месте оказываются противоположно направленные антиколониальные монологи, нацеленные на построение или поддержание собственной новой/старой национальной и/или, что бы это ни значило, цивилизационной идентичности. В рамках таким образом выстраиваемого общества спектакля нейтральная историческая, политологическая или философская экспертиза внешней политики не имеет собственной значимости. Гуманитарная наука теряет автономность и инструментализируется для "незамедлительного оправдывания происходящего"[21].

Дмитрий Тренин пишет, что России необходимо "последовательное выстраивание элементов новой системы международных отношений вместе со странами не-Запада, формирование во взаимодействии с ними новой мировой повестки дня и ее последовательное продвижение"[22]. Страны не-Запада, которые желают развивать сотрудничество с Москвой, заинтересованы в поставках энергоносителей, совместных инфраструктурных проектах и сотрудничестве в военно-технической сфере, но вряд ли в коллективном продвижении повестки по защите традиционных ценностей. Тем более что ценности эти, сами по себе являющиеся современным конструктом, серьезно разнятся в Иране и Бразилии, Китае и ЮАР, России и Пакистане. Спектакль традиционализма "обретает право противоречить самому себе и исправлять свое прошлое"[23]. Прошлое переосмысливается – или переизобретается – для решения текущих задач.

Крайне удачный, на наш взгляд, проект "Бессмертный полк", по сути, остается инструментом группового сплочения преимущественно русских или русскоязычных граждан, в какой бы части света они ни жили, и не имеет существенного выхлопа вне "ойкумены" русской культуры. Защита Москвой российской трактовки общей борьбы с агрессией нацистской Германии и ее союзников все чаще интерпретируется в ряде стран, не только посткоммунистических, как попытка приватизации Кремлем этой темы для дальнейшего использования ее в своих интересах. По словам Ги Дебора, "рассуждение об истории неотделимо от рассуждения о власти"[24] – о власти актуальной.

От традиции к постмодерну

Одним из элементов гибридной войны западных стран и России является максимальное затруднение работы дипломатов, которым, по словам министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова, сегодня "часто приходится трудиться в экстремальных условиях, иногда с риском для здоровья и жизни"[25]. Коллективные "высылки" мотивируются либо неуставной деятельностью, либо ответом на аналогичные действия противоположной стороны. Пространство для традиционной дипломатии сужается, но парадоксальным образом дипломатический дискурс все более публичен. Обладание "информационным статусом" "приобретает неизменно большую значимость, чем стоимость того, что кто-либо… способен создать реально"[26].

Ксения Шилихина отмечает, что, хотя межгосударственный диалог – это "не предвыборная агитация и не парламентские дебаты", все более заметным становится "состязательный характер дипломатической коммуникации"[27]. Эта состязательность не предполагает наличия признаваемого обеими сторонами арбитра, а сами критерии победы в риторической битве неясны и не коррелируют с достижением внешнеполитических целей. Если в ситуации нормальных межгосударственных отношений "дипломатические тексты… максимально эксплицитны и формально-безэмоциональны", что "снижает [потенциальную] конфликтогенность коммуникации", то в условиях обострения отношений "баланс между рациональным и эмоциональным в публичной дипломатии… нарушается"[28]. Шилихина указывает, что тенденция к "карнавализации общения" явно присутствует в дипломатическом дискурсе в последние годы, а частое использование иронии, призванное "понизить авторитет оппонентов, показав несостоятельность их позиции, ее несоответствие международным стандартам дипломатии", повышает "конфликтогенность речевого действия"[29]. В получающемся спектакле, говоря словами Ги Дебора, искусственно "возрождаются ложные архаические оппозиции – регионализмы и расизмы"[30], целью чего является подтверждение собственной идентичности через резкое и прямое противопоставление своим визави.

Следует разделять иронию, направленную на других и понижающую их статус, от иных видов юмора, включая самоиронию, которая призвана как раз снизить градус напряженности. Презентуя себя в качестве эталона здравомыслия и выставляя партнера по переговорам недалеким, некомпетентным дипломатом, можно ожидать определенной поддержки со стороны лояльной аудитории или непосредственного руководства, но никак не улучшения международных отношений. Переговорщики отрицают какую-либо собственную идеологизированность, при этом видят ее в оппоненте.

В отсутствие всеобщего порядка, признаваемого легитимным основными акторами, разрушается даже язык нормальной дипломатической коммуникации.

Отдельные языки межгосударственного общения сохраняются "только в рамках более узких региональных сообществ – группы либеральных демократий, объединенных в институты НАТО и Европейского союза, особой системы отношений России и Китая, постсоветского пространства, других объединений"[31]. Встречи представителей сообществ, фактически перешедших на разные языки, зачастую завершаются взаимными обвинениями в отсутствии доброй воли, нежелании слышать оппонента и идти на компромисс. Каждая из сторон успешно находит примеры нечестности своих визави, вовсе не обязательно привязанные к сегодняшнему дню или веку: "Вы утверждали, что ваши войска не перейдут границы Украины". – "А вы обещали Горбачеву не расширять НАТО". В итоге возникает ситуация, когда "всякая коммуникация радостно провозглашается отсутствующей"[32] – всегда по вине ваших утративших связь с реальностью оппонентов.

От постмодерна к традиции

Осуществление дипломатической деятельности в обстановке, когда значимая часть наиболее ценных партнеров в принципе отказывается от какой-то коммуникации, ссылаясь на текущее положение дел в двусторонних отношениях, представляется нерешаемой задачей. Отсутствие доверия между странами сказывается на дипломатах, одной из принципиальных функций которых как раз и является установление и поддержание доверительных отношений. Снижение возможности вести профильную деятельность вкупе с невозможностью минимально долгосрочного планирования ведет к психологической и профессиональной фрустрации. Появляющиеся в этой атмосфере призывы к "методичному сокращению дипломатических контактов с континентально-европейской и англосаксонской общностями"[33] вполне объяснимы.

В период политической мобилизации возрастает цена ошибки.

В условиях неопределенности ориентированность на достижение конечной цели представляется опасной и часто подменяется более формализованной – и более безопасной для исполнителя – активностью, вплоть до практически дословного повторения официальных документов. Вместе с тем ответственным государствам следует в известной степени двигаться наперекор времени, чтобы через систему обучения и основанного на принципах меритократии отбора сохранить собственную дипломатическую и экспертную сферу в кондиции, необходимой для выполнения традиционных задач осмысленного международного диалога.

Согласно Концепции внешней политики Российской Федерации, внешнеполитическая деятельность государства направлена на обеспечение безопасности, суверенитета и территориальной целостности страны, создание благоприятных внешних условий для ее развития, упрочение позиций России как одного из ответственных, влиятельных и самостоятельных центров современного мира[34]. Перевод дипломатических усилий в регистр "спектакля" не способствует достижению ни одной из заявленных целей, хотя порой и забавляет непритязательную публику. Постмодернизм Ги Дебора следует заменить или, во всяком случае, уравновесить более традиционными – сдержанными и содержательными – формами международной коммуникации. Согласно классическому тексту Антуана Пеке XVIII века об искусстве официальных переговоров, "составляющие своего рода независимое сообщество" представители дипломатического корпуса должны "держаться друг с другом соответственно взаимоотношениям их государей, но неизменно учтиво и порядочно, даже когда их повелители пребывают в состоянии войны"[35]. В дипломатическом контексте возвращение к традиции не отягощено рисками архаизации, но связано с историей успешного урегулирования международных конфликтов. В спектакль же, даже самый зрелищный, "никто по-настоящему не верит"[36].

Автор: Станислав Бышок, кандидат политических наук, специалист кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова.