Грибник Зеленский
я пережил кошмар, и он воскресает, когда я слышу сегодня легковесные суждения о ядерных ударах
Александр Проханов
19 сентября 2024

Запад позволяет украинцам громить ракетами города на всех пространствах России. Системы русских ПВО будут захлебываться, сбивая ракеты в окрестностях Екатеринбурга, Новосибирска, Красноярска. Ракеты посыпятся на Храм Василия Блаженного, университет на Воробьевых горах, Курчатовский институт.

Путин заявил, что ответ на эти бомбардировки будет адекватен. И, по-видимому, это не будет ответ Марии Захаровой или угроза отставного генерала на политическом ток-шоу. Ответом, если он состоится, будут удары русских неядерных ракет по целям в Румынии и Польше. Страны НАТО направят на Россию свои неядерные армады. И русские метнут несколько ядерных ракет средней мощности, уничтожат военно-морскую базу в Англии, резиденцию Макрона в Париже, а вместе с ней собор Парижской Богоматери и Лувр.

Зеленский получил западные танки и броневики, гаубицы и F-16, Америка повесила над полем боя множество спутников-шпионов. Запад уже передал Украине тактическое ядерное оружие, и Украина теперь, терпя поражение под Курском и на донецком направлении, учинит несколько тактических ядерных взрывов под Суджей или Херсоном. Однако едва ли она это успеет. К этому времени термоядерные арсеналы Запада и России будут израсходованы, и в планете Земля образуется гигантская дыра размером в три континента с кипящими океанами и огромным мертвенным солнцем, взирающим на Землю сквозь ядерную тусклую мглу.

Такая картина мира складывается в моем воображении, когда я слушаю депутатов, призывающих к ядерным бомбардировкам, чиновников высочайшего уровня, жмущих ядерную гашетку, стариков-аналитиков, проживших долгую счастливую жизнь, отказывающих в этой жизни молодым поколениям.

Я окончил авиационный институт и некоторое время конструировал ракеты. Моя молодость прошла в те годы, когда ядерная война была реальностью, а не пугалом, и мир с часу на час ждал, когда разверзнутся небеса и Земля сгорит.

Однажды ранним утром я проснулся от страшного грохота. Небо в моем окне было кроваво-красным. Я вскочил, ужасаясь, что на Москву обрушились ядерные бомбы, подбежал к окну и увидел, как по моему переулку катится поливальная машина, стучит по мостовой, а небо - все в ранней алой майской заре. Я пережил кошмар, и он воскресает, когда я слышу сегодня легковесные суждения о ядерных ударах.

Всю мою жизнь рядом со мной был уран. Юнцом, работая в геологических партиях в Туве, я держал в руках радиометр, его стрелка дрожала, начинала смещаться, когда из земли выступал оранжевый клык урановой руды. Мои уральские родичи по линии жены стали жертвой ядерной аварии на Южном Урале, когда их деревню накрыл атомный вихрь. Они бежали с насиженных мест, и теперь на этих местах - только деревенский погост, куда раз в году на Пасху съезжается родня.

Мне, писателю, советское государство открыло свои военные тайны, и я единственный, кто увидел советскую атомную триаду. Бомбардировщики Ту-16, несущие свои заряды в сторону Германии и Англии. Атомная подводная лодка самой северной военно-морской базы Советского Союза в Гремихе. Секретные в то время мобильные установки "Тополь", которые мчались в ночи по белорусским снегам и, достигнув условной точки, пуляли в небо жуткие факелы баллистических ракет.

На атомном заводе под Томском я видел, как железные руки манипулятора комкают серебряный снежок - так выглядит заряд для атомной бомбы.

Под Красноярском в горах, в глубоких штольнях я видел реактор, вырабатывающий боевой плутоний. Я побывал в Чернобыле через пару недель после катастрофы. Мой вертолет летал над четвертым взорванным блоком. Я погружался в туннель под аварийный реактор, который медленно опускался, прожигая бетон. С войсками химзащиты участвовал в зачистке третьего зараженного блока.

В Семипалатинске на ядерном полигоне я видел взрыв горы. Ее взорвал термоядерный заряд, и гора сначала поднялась в воздух, а потом присела, словно ей подрезали жилы. Мой друг, полковник, военный испытатель, провел меня в глубь горы, в которой десяток лет назад грохнул ядерный взрыв. Мы были в шахтерских касках с фонарями, и нутро горы напоминало огромную оплавленную залу, сверкающую разноцветными стеклами - алыми, голубыми, зелеными, в которые чудовищная температура превратила горные породы. Эти длинные стеклянные нити назывались "слюни ведьмы". И я думал, что такими же разноцветными, стеклянными, бесформенными будут здания в городах, и земля, безлюдная, оплавленная, станет сверкать под солнцем своими волшебными стеклами.

На космодроме Плесецк я спускался в шахту, где таилась баллистическая ракета. Ее держали на боевом дежурстве долгие годы, исследуя на долговечность. В шахте, где покоилось остроносое длинное тело ракеты, пахло маслами, лаками, еще чем-то приторным, сладким, быть может, трупным ядом. Я касался ядерной головки руками, и мне казалось, что ракета живая, в ней бродят токи, переливаются соки, и она думает думу. Когда я спросил ракету: "О чем думаешь, милая?" Она ответила: "Я думаю о Вашингтоне".

Там, в подземной шахте, прижимаясь к ракете, я прочитал стихотворение Лермонтова "Белеет парус одинокий". Так я заговаривал термоядерную войну в XX веке. Сейчас в мире не слышат стихов, в мире не поют "Во поле березонька стояла". И только в церквях на проповедях я иногда слышу об откровении Иоанна Богослова.

Я заговариваю мировое зло, читая вслух псалмы Давида, блоковское "Возмездие" и "Василия Теркина" Твардовского. Что я могу еще, когда указательный палец человечества лежит на пусковом крючке, и человечеству так хочется плавно его нажать?

По дубравам Украины ходит грибник. В его руках грибная корзинка. Его зовут Владимир Зеленский. Он собирает грибы и кладет в корзинку. Это атомные грибы.