В философии сегодня происходит радикальная смена парадигм. Об этом радикализме свидетельствует отказ современной философии от поисков места человека в мире, ибо этого места у него просто нет. Если бы это место было, то у нас не возникло бы разочарование той цивилизацией, внутри которой мы живем. Мы недовольны не только техническим отношением к природе, но и техническим отношением общества к человеку, ибо статус человека в нем определяется не его личными качествами, а его положением в социальной иерархии. Способы участия человека в социальной жизни исчерпали себя, ибо социализация человека мало чем отличается от дрессировки животных. Человек – сторож воображаемого и неуместный житель земли.

На наших глазах происходит смена одного типа социальности другим: общества – общиной. Имея это в виду, еще раз посмотрим на то, чем мы отличаемся от Запада.

Мистики и рационалисты

Грезить – значит удваивать мир, стирать границу между бытием и небытием. Зачем? Затем, чтобы учредить время. Чем Запад отличается от нас? Тем, что он преодолел в себе раздвоенность и научился отличать сон от яви, реальность от воображаемого. А мы ее не преодолели. Мы безнадежно раздвоены. Они рационалисты с критически развитым мышлением. Мы – мистики. То есть быть русским – значит уже быть мистиком. У нас с вами непременно будет воспроизводиться галлюценоз с непреодоленным дуализмом.

Приведу пример. В XIX веке у нас была война со всей Европой, то есть с французами. Они пришли к нам, захватили Москву. Все разграбили. Нам понравилось. Что мы сделали? Переняли французский язык, их ментальность и образ жизни парижской аристократии. Кто нам его навязал? Никто. Это продукт нашего самообмана. Вот это наше свойство выдавать желаемое за действительное никто не понимает.

Что осталось у нас неизменным? Наш поэтический мистицизм. Что это означает? То, что русское сознание не любит посредников. Оно их терпеть не может. Они вызывают в нас ужас и страх. Мы любим обращаться к другому напрямую. Нам ближе интуиция, а не рассуждения. Западное сознание не любит непосредственное. Посмотрите, как Гегель расправляется с непосредственным в своей "Науке логике", и вы поймете, что значит быть рациональным. Европейское сознание избегает прямых усмотрений. Оно обращается к посредникам, чтобы опосредовать непосредственное. В опосредствовании рассеиваются объекты наших грез.

Несовпадение взглядов на мир: теория трех галлюценозов

Что отсюда следует? Несовпадение взглядов на мир. У нас один взгляд. У них другой. У нас, говорит Бердяев, ночной галлюценоз. У них – дневной. В основе дневного галлюценоза лежит знание, наука. В основе ночного - непреодоленный дуализм, то есть вера. Мы витаем в облаках. Они ближе к земле. Наши горизонтали нуждаются в вертикалях власти. Их вертикали – в горизонталях пространства. В разных галлюценозах разные типы очевидного и системы воображения. У нас добро есть только добро, у них по видимости добро тоже есть добро. Западная система воображения предполагает существование подземного мира. Мы уповаем на небеса.

А еще есть смешанные галлюценозы. У Китая он ближе ко дню. У Индии – к ночи.

Почему трудно быть человеком

Поскольку человек извлекает себя из своих галлюцинаций, постольку ему трудно быть человеком. Он живет, как слепой. Звери действуют по логике инстинкта. Человек без сущности действует не по логике вещей. Он действует по логике сновидения, то есть живет во времени. В первом случае реальное – это то, что когда-то было возможным. Во втором случае действует иной принцип: невозможное возможно. Каждый из нас может превратиться в свою противоположность. Каждый может обернуться и неожиданно для себя стать зверем.

Для нас, для русских, человек – это то, что, как говорил Горький, звучит гордо, хотя мы и не любим людей. А у них, на Западе, человек – это личность. И они преклоняются перед ней. Быть человеком – это все, что мы требуем от себя. Не быть подлым, не лицемерить, не быть двуличным. Чтобы быть человеком, нужно отказаться от личности в себе. Для нас все личности одинаковы, как болты или шестеренки. В каком смысле одинаковы? В том смысле, что все одинаково подозрительны. Мы видим их негативно. Одна личность пьет, другая ворует, третья лжет.

Западное сознание любит личности. У каждой личности есть маска и не одна. Без маски им нельзя ходить. Это неприлично. Европейская личность всегда повернется к тебе той стороной, той маской, которая предназначена будет только для тебя. Она скрывает себя за маской. А мы наивно хотим ее оттуда достать. А там, как правило, ничего нет. То есть смотреть не на что. Маска – это культура, говорит нам Кант. Без маски человек просто натура, необработанное естество. Что говорят европейские философы? Они говорят, что человеку нельзя быть в себе. Он должен быть вне себя. То есть каждому из нас нужно уметь вид делать, чтобы быть культурными. А мы, русские, не хотим вид делать. Мы хотим быть в себе, а это некультурно. Для нас европейцы – это культура. Мы для них варвары.

Но и это все еще не так страшно. Страшно превращение формы, страшен наш самообман. В чем он состоит? Если мы с вами пойдем в Третьяковку и начнем рассматривать картины русских художников, мы поймем, как тяжело и трудно жить русскому человеку. Где мы находим просвет? В церкви. В иконе. Если мы пойдем в Пушкинский музей и посмотрим на европейскую живопись, мы поймем, что у европейского человечества жизнь более веселая, красочная, легкая, воздушная. Где они находят свет? В мире, в себе.

Трудно жить в мире веселых европейских образов. В этом мире всегда есть Протей, то есть божество, которое может принять любой образ. Мы знаем, что трубка – это трубка, образ трубки – это не трубка. В образе может быть подмена. Что однажды сделал Протей? В образе Елены Прекрасной, жены Париса, проник на ложе Париса. А Парис этого даже не заметил.

Рай и ад

И вот я спрашиваю себя, а в какой культуре закодирована идея ада, в нашей или в европейской? Вы, видимо, будете удивлены, если я скажу, что в европейской. Этика ада разработана в "Божественной комедии" Данте. В русской культуре вообще нет идеи ада. У нас закодирована галлюценозом идея рая. Европейский галлюценоз не знал этой идеи. То есть мы, русские, взяли из христианства идею ада, потому что до христианства мы уже знали идею рая. А у европейцев никакого рая до христианства не было. Они взяли идею рая у христиан. А вот идея ада у них уже была закодирована их галлюценозом. О чем это говорит? О том, что несуществование ада в русском галлюценозе является фундаментальным нравственным постулатом. Более фундаментальным, чем категорический императив Канта. Не страх перед адом, а надежда на рай делает нас моральными. Европу же нужно, видимо, держать в ежовых правовых рукавицах, чтобы у них была мораль.

Можно ли сделать ад привлекательным? Нельзя. Поэтому дьявол, говорит Василий Великий, делает привлекательной дорогу в ад. С какой уловкой? А с той, что все мы хотим свободы. Но где свобода, подсказывает нам дьявол, там и грех. Не согрешишь, не почувствуешь свободу. То есть дьявол соединил свободу и грех. А еще он соединил свободу и политику. Но мы, русские, знаем, что где грех, там не свобода, а покаяние.

Свобода и воля

Чем же свобода отличается от воли? Тем, что воля определяется твоим отношением к себе, а свобода – твоим отношением к другому. Я не могу сказать, что свобода определяется стыдом. Но я могу сказать, что воля касается по существу природы стыда. Перед кем стыдно? Перед собой. А что такое срам? Это то, что учреждается другим. Другому неловко за тебя, когда ты что-то делаешь по своей воле. Кому совестно? Тебе. Совесть является внутренним пределом действия твоей воли. В ней сливаются твой взгляд на себя и взгляд на тебя со стороны другого. Так, говорит Леонтьев, возникает страх перед Богом.

Община и общество

Поскольку человек есть сущее без сущности, постольку перед человеком возникает проблема собирания себя. Человек может принимать любой облик, если для него нет точки сбора. Если этой точки сбора нет, то совместная жизнь людей распадается. Если она есть, то возникает коллективная жизнь. В обществе нет точки сбора. Люди в нем индивиды. Личности. Их жизнь вращается вокруг "я". "Я" не собирает, а разделяет людей. Общество есть социальный способ преодоления этого разделения. Западный тип общества управляет индивидами посредством их интересов. Но есть другой тип общества. Это община. В ней точка сбора находится вне человека. Как выражается в философии эта мысль? Она выражается в идее о том, что человек всегда больше, чем один. История западного типа общества закончилась. Этот тип социальности распадается, и поэтому не важны его деления на стадии, формации и прочее. Начинается поворот к общинному типу коллективной жизни людей.

Почему русские выбрали для своей жизни не общество, а общину? Потому что в общине есть точка сбора людей. Что это за точка сбора? Это литургия, мистерия, которая задает порядок всей жизни человека, смещая его "я" из центра. Отсутствие в обществе мистериальной точки сбора делает возможным и необходимым создание городов. Для того, чтобы человека поселить в городе, у него нужно отобрать волю и дать ему вместо воли свободу воли и слова. Для чего нам город дает свободу воли? Для того, чтобы мы покинули общину, разрушили мистерию. Ибо ее присутствие ограничивает общину непосредственным сообщением, то есть создает условия для деревенской жизни. Что говорят былины? То, что в городе живет Маринка-безбожница да Змей Горыныч. И живут они не по правде, а по правилам. Добрыня живет в деревне. Маринка со Змеем его называют презрительно "деревенщиной".

Подарил ли нам Запад искусство?

Почему в России поздно возникает искусство как искусство? Потому что оно возникает внутри мистерии, растворено в ней. Наша культура возникает из культа. Искусство в Европе возникает в обществе, в городе и затем извне проникает в пространство религиозной жизни. Например, греки любили скульптуру. Мы ее не любили и не любим. Почему? Потому что мы растворяем объект своих чувств в себе, а не выставляем его как объект вне себя. Греки научили запад растворять себя в объекте своих чувств. Поэтому европейский галлюценоз несет в себе код гомосексуальной культуры. Русский преодолевает в себе код странничества. Как мы это делаем?

Посмотрите на изображение Богоматери русскими художниками и европейскими. У художников Возрождения Богоматерь - богиня, которая забыла о том, что она мать. На иконе Владимирской Богоматери и Казанской Богоматери мы видим мать, склонившуюся к своему ребенку. Она щекой касается младенца. В первом случае мы имеем дело с одной философией, во втором – с другой. Наш атомизм и бродяжничество успокаиваются в семье.

Легко ли быть русским?

Ответ на этот вопрос мы найдем у Блока в стихотворении "Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?.."

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?
Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…
Вольному сердцу на что твоя тьма?
Знала ли что Или в бога ты верила?
Что там услышишь из песен твоих?
Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых…
Лодки да грады по рекам рубила ты,
Но до Царьградских святынь не дошла…
Соколов, лебедей в степь распустила ты -
Кинулась из степи черная мгла…
За море Черное, за море Белое
В черные ночи и в белые дни
Дико глядится лицо онемелое,
Очи татарские мечут огни…
Тихое, долгое, красное зарево
Каждую ночь над становьем твоим…
Что же маячишь ты, сонное марево?
Вольным играешься духом моим?

1910 г.

Что говорит Блок? Быть русским – означает жить и маяться. Но маяться - это если быть вместе с Россий, если ты неразлучен с ней. А если отделиться от нее? Если перестать быть русским, сказать, что я меря или уехать из России, бросить ее? Все равно нас будет мучить наш галлюценоз. Ведь что такое Россия – это, как говорит Блок, что-то страшное. "Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!". Что нам показывает Блок? Он нам показывает наш галлюценоз, то, что было и то, что не было, но могло бы быть. Он у нас был таким даже тогда, когда у нас не было еще царя, не было Сибири, не было Ермака и не было тюрем. Но в ноосфере нашей древнерусской жизни все это уже было. Было что? Наше будущее, ибо наше будущее – это наше прошлое, которое никогда не ведет к тому, что есть. Настоящее – не причина того, что будет в будущем и не следствие того, что было до него.

Чего о нас не знает Запад? Он не знает о нашем изначальном стремлении к самостоянию. Он знает только, что у нас есть медведи и балалайка. Конечно, они у нас есть. Но даже Хайдеггер полагал, что в основе нашего галлюценоза лежит не балалайка, а София. Народ, говорил он, который верит в Софию, нельзя победить. А как, например, нас видит сегодня Биллингтон, просвещенный американец? Для него Россия – это икона и топор, пушки и колокола. И это правда, но не вся. Еще мы почему-то склонны к дисциплинированному энтузиазму, хотя нам всегда тесно в клетке социума.

Не это ли имел в виду летописец, когда записал, что у нас веселье есть питие, хотя мы, люди севера, пили, но не напивались. У нас была культура пития. У нас даже крепкая медовуха была не более 12 градусов. К нам водку привезли впервые из Европы, вернее, из Польши, как лекарство. И мы ее пили и до сих пор пьем, хотя думаем, что лечимся.

Но дело не в водке, а в объектах наших грез. У нас они были одни, у них - другие. Какие были у нас? Блок перечисляет: дойти до Царьграда, победить степь. До Царьграда мы не дошли. Революция помешала. Степь победили и пришли на Аляску. Почему пришли на Аляску? Потому что шли по земле, а смотрели на небо.

Воля требует движения. Мы живем по своей воле, а не по правилам. Воле нужен некоторый простор, чтобы своеволие одного не мешало своеволию другого. На Западе живут по правилам. У них свобода одного ограничивает свободу другого. А мы взрываемся. У них целевая рациональность, культура симуляций и протестантская этика. У нас культура взрыва. Вся энергия уходит на сжатие бытия во времени. Поэтому мы пришли к Тихому океану. А они не пришли. Что сказал Александр Третий сыну Николаю? У России нет друзей. Нашей огромности боятся. Русский царь должен покровительствовать церкви и укреплять семью.

Мы полагаемся на эстетику взрыва эмоций. У них деньги делают деньги. Мы неделю работаем без отдыха и перерывов, а затем две гуляем. У нас вся культура устроена в надежде на случай. Не может немец сказать: от сумы да от тюрьмы не отрекайся. А мы можем, поэтому Блок говорит, обращаясь к Руси: "Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться… Вольному сердцу на что твоя тьма?". Тьма – это порядок неочевидных социальных истин, навязываемых языком. Нам близка община. Им общество. Мы из деревни, они из города.

У Блока Россия - тьма не потому, что русские рабы. Мы не рабы. У нас у каждого человека, говорит Блок, вольное сердце. Нам русским дорога воля, а не свобода. Нам нужна тихая повседневность быта, а не политика. Европа привязала к свободе политику. Мы соединили быт и свободу. Политические свободы нужны городу. Бытовая свобода нужна в деревне. Мы знаем, что трудно без мистического единения жить в городе. И в обществе мы хотим жить по своей воле, как в общине. Другой нам в нем не помеха. Мы анархисты. Но жить в обществе по своей воле нельзя. На этом пути тебя ждет тюрьма, бытие под надзором. В Европе в тюрьму сажали нищих, больных и безумцев, в России – вольных людей. Чем же наша русская тьма держит нас, какое она дает нам содержание? Послушаем Блока, чтобы узнать, в чем состоит наша печаль.

Наша печаль состоит в том, что Россия – не отпускает нас от себя. Почему? Потому что она создает в нас ощущение того, что невозможное возможно. Она приворожила нас, заколдовала, связала неземным воображаемым. Блок вновь обращается к Руси и спрашивает: "Знала ли что Или в бога ты верила? Что там услышишь из песен твоих?".

И знала, и верила. Откуда мы это знаем? Из песен, из Голубиной книги. Что мы знаем? Что чудь начудила, а меря намерила. Что намерила? Дороги, гати, верстовые столбы. Так незаметно мы оказались в Калифорнии. В чем же тайна России? Почему все страны, как страны, и только у нас Россия как поле для мистериальных игр Бога? Она, как сонное марево, до сих пор играет нашим вольным духом. У нас родина выходит за пределы отечества, и отечество едва поспевает за ней.