За плечами атланта
Либертарианство как надежда на свободного индивида

Михаил Миронюк
Кандидат политических наук, доцент, академический руководитель образовательной программы "Политика. Экономика. Философия/Politics. Economics. Philosophy" факультета социальных наук Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики".

Рецензия на книгу
Собственность или смерть. Либертарианство: антология / Пер. с англ. К.А. Бакунина, сост. и предисл. Р.Ю. Бельковича. СПб.: Владимир Даль, 2024. 581 с.

Для русскоязычного человека, не выстрадавшего школьный курс обществознания и не изучавшего политическую теорию и политическую философию, "либертарианство" и "либертарианцы" скорее всего ассоциируются с эпатажным Хавьером Милеем.

Аргентинский лидер во время предвыборной кампании размахивал бензопилой и обещал быстро сократить неэффективные государственные расходы, а став президентом, периодически ссорится с левыми правительствами иностранных государств, студентами, профсоюзами, остановил вступление страны в БРИКС, санкционировал закупку подержанных американских истребителей в Европе (при отсутствии средств даже на более простые вооружения) и т.п. Молодые политизированные сограждане читали или смотрели блогера и популяризатора правого либертарианства Михаила Светова, который в 2022 г. был внесен Министерством юстиции РФ в список физлиц-иноагентов (в анамнезе также пропаганда наркотиков и детская порнография на его ресурсах). Более продвинутые знают, какой у либертарианцев символ. Его часть – клубок гремучих змей, готовых совершить смертельный бросок, – как раз и красуется на обложке антологии "Собственность или смерть. Либертарианство". Не хватает оригинальной надписи: "Не наступай на меня". Но это уже удел знатоков ранней истории США и (или) флотофилов. Не самый однозначный образ либертарианства связан и с некоторыми интеллектуальными его столпами, такими, как, например, Алиса Зиновьевна Розенбаум, более известная под именем Айн Рэнд, или ее последователи-практики, например, Маргарет Тэтчер и Алан Гринспен. Впрочем, для некоторых все названные фигуры – объекты любви и поклонения.

В антологии читатель найдет почти три десятка текстов, не считая основательного предисловия Родиона Бельковича. Отсюда и солидный объем – около 600 страниц. Среди авторов читатель обнаружит как ожидаемых Людвига фон Мизеса и Мюррея Ротбарда, так и совсем незнакомых широкой отечественной публике экономистов, правоведов, юристов, писателей, публицистов и активистов (Джозайя Уоррен, Лисандер Спунер, Оберон Герберт, Генри Менкен, Альберт Нок, Фрэнк Ходоров), а также протестантского священника и профессора Йельского университета Уильяма Грэма Самнера и других – как наших здравствующих современников, так и относительно давно или недавно почивших в бозе. Кстати, экономистов, представляющих австрийскую школу, в особенности ее современное поколение, здесь немало. Впрочем, это все же не антология экономической мысли или экономической теории, а нечто большее. Многие тексты переведены впервые и хорошо. Например, язвительность на первый взгляд неожиданного в данной антологии Генри Менкена или Эрнеста Бенна передана на русском прекрасно. Верно и то, что составитель антологии уловил "особый образ мыслей, умонастроения" эпох, формировавших либертарианство.

Не вполне очевидный критерий выбора тех или иных текстов Родионом Бельковичем (как заявлено, в первую очередь – отсутствие русскоязычных версий работ, а также стремление "представить либертарианство в его менее предсказуемой версии") наталкивает сначала на мысль о том, что составитель изначально пытался создать апологию либертарианства. Но "намоленные" либертарианцы (та же Айн Рэнд) такой цели служат плохо. А Роберта Нозика, текст которого не попал в издание, составитель просто не жалует ("конформная, если не беззубая теория", с. 4). В пользу апологетической функции сборника говорит и то, что классические антологии сопровождаются обширным комментированием, ссылками, биографическими справками и т.п., а тексты более или менее сбалансированы и по жанру, и по объему. Здесь же ворчливое, едкое публицистическое высказывание соседствует, например, с академической статьей высокого качества. Однако такие разные жанры хорошо выполняют главную задачу – поставить под сомнение основания, обещания и практики тех, кого либертарианский проект считает оппонентами (и в их числе не только социалисты).

В общем, не развлекательное, но интересное, в том числе по причине наличия парадоксальных суждений, чтение обеспечено.

Предисловие Бельковича почти полностью искупает факт отклонения от строгой академичности. Конечно, можно посетовать, что составитель отказался от упорядочения многочисленных вариаций либертарианства. Увы, читатель так и не поймет до конца, что же это такое. Учение? Политическая теория? Доктрина? Или это взаимозаменяемые понятия? Все три квалификации использованы для обозначения явления на первой странице предисловия. К ним присоединяются еще два уточнения: о либертарианстве можно мыслить еще и как об "исследовательской научной программе", и как о "политическом воззвании". С воззванием понятно, с научной программой – нет.

Допустим, что "доктрина", "учение", "политическая теория" и "политическое воззвание" указывают на критическую функцию либертарианства в отношении современных реалий, что действительно демонстрируют отобранные составителем тексты. В этом качестве либертарианство имеет потенциал утопии (по Карлу Мангейму), пытаясь указать путь "максимально возможного освобождения индивида от институтов принуждения". Либерализм и либертарианство в этом отношении связаны на "генетическом уровне" настолько сильно, что некоторые вариации либертарианства – это "строгий и последовательный классический либерализм". Хотя возможно, что либертарианство – "форма реставрации классической традиции сопротивления тирании", которая имеет более долгую историю, нежели классический либерализм, например, в версии Джона Локка.

Более строгая ориентация на академические стандарты могла бы облегчить долю составителя.

Значительную часть предисловия Белькович выполнил в форме комментирования отобранных текстов, выделив то, что можно считать главными идеями или наиболее сильными эмоциями их авторов. Задача усложняется, когда приходится комментировать академические статьи. В результате предисловие распадается на две неравные части, и комментирование существенно превышает рефлексию составителя относительно либертарианства как реакции на рост государства, которого оказалось много не только там, где утвердился социалистический проект. Хотя комментирование ценно, рефлексия более важна. Смысл либертарианского проекта, по Бельковичу, в том, что он "наносит сокрушительный удар по иллюзиям либерализма, указывая на абсолютную несовместимость идеи негативной свободы индивида и феномена принудительной политической власти" (с. 43): "Нельзя, например, одновременно говорить о праве собственности и признавать за кем-то полномочия по ее принудительному изъятию в виде налогов. Нельзя говорить о свободе передвижения и защищать границы национальных государств". Кстати, не менее сложно примириться последовательному либералу-теоретику с самим принципом организации человеческих сообществ на основе национальных государств, если принять во внимание немалочисленные жертвы реорганизации мира на этой основе и затраты на его поддержание. Хотя все это "сопутствующий ущерб ради высшего блага".

Увы, но и "политическая философия" либертарианства оставляет человека ни с чем – она попросту не помогает ему сделать выбор в пользу какой-либо модели поведения: "Политическую "любовь к мудрости" необходимо практиковать – в этом и состоит смысл философии, но либертарианство не указывает на то, что могло бы быть достойно человеческой любви. В лучшем случае человеку предлагают сделать выбор, совместимый с выбором других людей" (с. 44). В итоге "либертарианство – это не политическая философия, но необходимый в современных условиях подготовительный этап к ее открытию" (с. 45).

Пожалуй, после такой заключительной характеристики либертарианства читатель может окончательно запутаться, хотя "спасательный круг" для него все же заготовлен самим составителем, который, завершая предисловие, от первоначальной апологетики скорее отошел. Не будет преувеличением утверждать, что западная политическая теория (и политическая наука) нового и новейшего времени потратила много сил для того, чтобы обосновать практическую возможность эффективного управления без тирании. В этих усилиях большую роль сыграла договорная теория, совместимая с традицией сопротивления. В эпоху больших революций обнаружено (точнее, вновь открыто), что ничем и никем не ограниченная тирания большинства немногим лучше тирании одного человека, пусть даже последний движим наилучшими намерениями и имеет соответствующие способности. Не без проб и ошибок для более или менее больших и сложных обществ известное и до Гоббса с Локком ограниченное и представительное правление трансформировалось в представительную демократию с последовательным падением всевозможных цензов и сомнительных ограничений, которые практиковались и в XX веке. Узурпация власти предотвращалась и внедрением функционального разделения властей, и системой сдержек и противовесов, и культивацией привычки терпеть оппозицию и не затыкать рот оппонентам. Кстати, такая привычка становится все большей редкостью, а сложные проблемы требуют не разделения и конкуренции, а координации и тесного взаимодействия разных ветвей власти (вплоть до фактического слияния).

И вряд ли такому результату стоит удивляться. Теоретические выкладки, нормативные идеалы и этические устремления либерализма, в том числе его социально ориентированных версий, редко выдерживают столкновение с реальностью и практическими нуждами. Секрет создания порядка без внешнего управления, подразумевающего принуждение, пока не открыт: "Будь люди ангелами, ни в каком правлении не было бы нужды. Если бы людьми правили ангелы, ни в каком надзоре над правительством – внешнем или внутреннем – не было бы нужды. …При создании правления, в котором люди будут ведать людьми, главная трудность состоит в том, что в первую очередь надо обеспечить правящим возможность надзирать над управляемыми; а вот вслед за этим необходимо обязать правящих надзирать за самими собой" (Джеймс Мэдисон). Либерализм во многих вариациях фокусировался на второй необходимости, признанной одним из отцов-основателей США.

Либертарианцы, работы которых представлены в этой антологии, указывают на проблематичность решения второй задачи без устранения первой "трудности". Пожалуй, главная ценность либертарианства в том, что под его "зонтиком" накоплен изрядный потенциал критики реальных либеральных (и, конечно, нелиберальных) порядков и еще сохраняется надежда на свободного индивида, способного их переизобрести. Антология, составленная Родионом Бельковичем, представляет эти два достоинства либертарианства с похвальной точностью.

Автор рецензии: Михаил Миронюк, кандидат политических наук, доцент, академический руководитель образовательной программы "Политика. Экономика. Философия/Politics. Economics. Philosophy" факультета социальных наук Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики".