Советское прошлое Казахстана и исторические обиды: после слов – дело?

автор Бахыт Жанаберген

Пожалуй, самым обсуждаемым из тезисов, содержавшихся в выступлении Касым-Жомарта Токаева на недавнем заседании Национального курултая, стал тот, который касался прошлого Казахстана, особенно его советского периода. Президент наверняка понимал, что частью общества, а конкретно так называемой национал-патриотической (или национал-популистской?), его слова будут восприняты в штыки – так в итоге и произошло. Но он руководствовался вовсе не желанием кому-то угодить, а интересами государства, необходимостью сохранения в стране мира и спокойствия, да и просто здравым смыслом.

В отечественном информационном пространстве сегодня явно превалируют негативные оценки той эпохи, когда наша республика находилась в составе СССР. "Колониальный режим", "геноцид", "насильственная языковая и культурная ассимиляция" и другие такого рода нарративы стали мейнстримными. Внимание акцентируется почти исключительно на трагических страницах советского прошлого, тогда как его модернизационное, прогрессистское влияние на жизнь казахского народа или замалчивается, или искажается.

Особенно глубоко укоренилось такое восприятие этого периода в сознании тех, кому оно на протяжении тридцати лет внушалось с младых ногтей (прежде всего, на уроках истории), – сейчас самым старшим из них уже под 40. Не заставшие те времена либо заставшие их в младенческом возрасте, они ничтоже сумняшеся пытаются убедить представителей старших поколений в том, насколько тяжело и даже невыносимо им жилось "в тисках красной империи". Это было бы смешно, если бы не было так грустно.

Теперь глава государства призывает взглянуть на прошлое Казахстана, в том числе на его советский этап, объективно и комплексно. "Перед нашей исторической наукой, перед нашими интеллектуалами стоит задача изучения нашей истории с контексте обширной цивилизационной парадигмы. Если говорить прямо, до сих пор прошлое Казахстана многими учеными и общественниками рассматривается через призму исторических обид. Это сужает восприятие нашей истории. Нам нужно думать шире и масштабнее", - отметил президент страны. После чего он высказался против однобоких суждений о советском периоде, в котором, по его словам, были, конечно, темные стороны, но были и светлые. "Иначе мы рискуем оказаться в плену заблуждений, которые выведут нас на неправильный пусть общественно-политического развития – со всеми вытекающими отсюда тяжелыми последствиями", - резюмировал глава государства.

Но последуют ли за этим призывом какие-то конкретные шаги? Возьмут ли "под козырек" слова Касым-Жомарта Токаева официальные идеологи? Что собирается делать министерство, курирующее масс-медиа? Начнется ли работа по внесению изменений в школьные и вузовские учебники? Будут ли даны соответствующие рекомендации учителям и преподавателям? Учтут ли мнение президента страны авторы нового академического семитомного издания "История Казахстана", написание которого должно завершиться уже в нынешнем году? И таких вопросов много.

Причем они далеко не праздные. Взять одну из больных тем – содержание учебников, которые закладывают в сознание подрастающего поколения основы исторической памяти. Ведь в них наворочено столько всего такого, что без серьезной ревизии просто не обойтись. Чтобы не быть голословными, обратимся к конкретному примеру.

В 2020-2023 годах Институтом истории государства Комитета науки Министерства науки и высшего образования РК (то есть учреждением, непосредственно участвующим в научно-аналитическом обеспечении и обосновании официальной политики в данной сфере) руководил Еркин Абил, который сегодня больше известен как мажилисмен, активнее всех продвигавший затею с единым часовым поясом. Он же является одним из двух авторов 350-страничного учебника "История Казахстана" для студентов высших учебных заведений, который можно назвать образчиком (далеко не единственным) того, как преподносится нашей молодежи советское прошлое и как культивируются исторические обиды.

Вот цитата, касающаяся Ашаршылыка: "Голощекин с согласия Сталина выбрал те методы коллективизации, которые не могли не вызвать… фактическое вымирание целого народа. Так был взят курс на широкомасштабный геноцид". Да, сегодня никто не ставит под сомнение вину центральной власти в Москве, как и руководства тогдашней Казахской АССР, в страшной катастрофе, обрушившейся на нашу республику в начале 1930-х. Мало кто спорит и с тем, что принятые ими тогда решения носили антигуманный, даже преступный характер. Однако авторы учебника навязывают студентам мысль, что это было не просто преступление, а умышленное убийство двух миллионов казахов (такая цифра фигурирует в этой книге, хотя авторитетные демографы называют другие – от 1,2 до 1,3 миллиона) путем сознательной организации среди них массового голода.

Слово "геноцид" применительно к трагедии начала 1930-х сегодня стало расхожим. Но одно дело, когда им разбрасываются обыватели, и совершенно другое, когда его берут на вооружение, включают в учебники профессиональные историки, имеющие ученые степени. Уж они-то обязаны, прежде чем прибегать к использованию этого термина, сверяться и с соответствующей конвенцией ООН, и с сопровождающими ее документами. А там прямо говорится: "Для того, чтобы квалифицировать случившееся как геноцид, необходимо, чтобы преступники имели доказанное намерение физически уничтожить национальную, этническую, расовую или религиозную группу". На сегодня сколько-нибудь убедительные доказательства на сей счет отсутствуют.

Как свидетельствует мировая практика, геноцид в отношении какой-то этнической группы совершался представителями другой, доминирующей в численном отношении, часто государствообразующей, наиболее широко представленной в центральной власти. Или, как вариант, в интересах этого этноса, либо метрополии, если речь идет о колониях. Так было в Османской империи (турки – армяне), в нацистской Германии (немцы – евреи), в Руанде (хуту – тутси), в бывшей Югославии (сербы – боснийские мусульмане). По аналогии с этими случаями несложно понять, на кого собираются возложить ответственность люди, называющие Ашаршылык геноцидом и требующие признания его таковым уже на официальном уровне.

Наверное, не надо объяснять, чем такие устремления чреваты для Казахстана, если принять во внимание географическое расположение и национальный состав населения нашей страны (возможно, в том числе это имел в виду глава государства, когда говорил об угрозе тяжелых последствий). И ладно бы, если бы те, кто настаивает на такой оценке событий начала 1930-х, предъявили убедительные аргументы в ее пользу. Но их, еще раз повторим, нет, и вряд ли они когда-нибудь появятся. Даже самые известные у нас западные исследователи Ашаршылыка (Сара Кэмерон, Стивен Уиткрофт, Марта Брилл Олкотт, Роберт Киндлер, Никколо Пьянчола) придерживаются мнения, что квалифицировать случившееся как геноцид нельзя.

Если пролистать учебник для студентов дальше, то можно найти массу других примеров чрезмерного преувеличения, гиперболизации негатива, связанного с советским периодом. Скажем, после фразы "в 1950-1980 годах шло постепенное сокращение сферы применения казахского языка", с которой трудно поспорить, авторы заявляют, что в республике 95 процентов книг выходили на русском. Читая такое, нынешняя молодежь, конечно, ужаснется масштабам русификации. При этом вряд ли кто-то станет обращаться к имеющейся в Интернете официальной статистике советской поры, чтобы узнать, как было на самом деле. А было совсем не так.

Например, в 1980-м в Казахстане издали 2188 наименований книг и брошюр, из них на казахском – 757, или 34,6 процента (доля титульного этноса составляла на тот момент 36,0 процента). Соответственно на русском – менее чем две трети, но никак не 95%. Этих книг и брошюр было отпечатано в общей сложности 27,1 миллиона экземпляров, в том числе на казахском – 13,8 миллиона, или даже больше половины. Почему такой дисбаланс? Дело в том, что малотиражная научно-техническая литература выпускалась большей частью на русском, а многотиражная художественная (средний тираж каждой книги – 25-30 тысяч экземпляров) – преимущественно на казахском, поскольку беллетристикой на "великом и могучем" республику обеспечивали российские издательства. Аналогично и с журналами. Все цифры взяты из статистического сборника "Народное образование и культура в СССР", изданного в 1989-м, в самый разгар перестройки.

Или вот, Еркин Абил и его соавтор пишут, что в результате русификации "основным языком вузов и науки стал русский". Стесняемся спросить: а что, когда-то такой статус имел казахский, у которого его, получается, отобрали?

Вполне ожидаемо повторяется в учебнике и ставший уже традиционным тезис о сокращении во второй половине 20-го века количества школ с казахским языком обучения. На это обвинение, приняв его в свой адрес, еще в первой половине 1990-х ответил Динмухамед Кунаев: по его словам, закрывались малокомплектные и ветхие, их учащихся переводили в новые, крупные, а детей из дальних аулов – в казахские интернаты, которые открывались в районных и областных центрах. "Не количество школ надо считать, а количество учеников", - резонно заключил Кунаев.

Кстати, согласно данным, взятым из уже упомянутого статистического сборника, в 1980/81 учебном году в казахских классах грызли гранит знаний 33 процента всех школьников республики, что ненамного меньше доли титульного этноса в общей численности населения (36 процентов). Можно ли после этого принимать на веру содержащееся в учебнике утверждение, что "в конце 1970-х годов около трети казахов вообще не знали казахского языка"? На чем оно основано, неизвестно, поскольку авторы и в этом, и в других случаях не стали утруждать себя ссылками на источники. Дескать, наше дело – написать, а ваше, студентов, – поверить нам на слово.

В то же самое время ни в этом учебнике, ни в других даже не упоминается, допустим, тот факт, что к концу 1980-х годов казахи вместе с евреями и корейцами (которые, в отличие от нас, не имели своих национальных республик) входили в топ-3 среди всех народов СССР по такому показателю, как количество студентов высших учебных заведений на 10.000 человек населения. У нас он составлял 232, тогда как у русских – 203, а в среднем по Союзу – 188. Между тем, тогда высшее образование имело куда более высокую ценность, чем сейчас, и выполняло роль едва ли не главного социального лифта. Это лишь один из многих примеров того, что дала казахам модернизация по-советски.

Остается надеяться, что власть действительно намерена – не только на словах, но и на деле (а это предполагает практические шаги, связанные с исторической наукой, изменением содержания тех же учебников, освещением в масс-медиа, кинопроизводством и т.д.) – приступить к формированию в нашем обществе объективного взгляда на советское прошлое. То есть взгляда, сочетающего в себе признание как трагедий, злоупотреблений, ошибок, так и достижений, прогресса, форсированного цивилизационного подъема республики в целом и казахского народа в частности…