Национальный вопрос, история и независимость
Данияр Ашимбаев: Новейшую историю Казахстана можно представить в виде сложного переплетения нескольких нитей, имеющих свою логику и интересную историю и тесно связанных между собой

Данияр Ашимбаев, 9 июля

Новейшую историю Казахстана можно представить в виде сложного переплетения нескольких нитей, имеющих свою логику и интересную историю и тесно связанных между собой.

Одна – это построение и развитие независимости, другая – переход к капитализму и встраивание в глобальную экономику, третье – эволюция политических институтов и прежде всего президентской власти как стержня всей системы, четвертая – борьба кланов и внешних игроков. Но есть и линия, которая по сей день вызывает споры и дискуссии. Это – национальный вопрос, который распадается на этнический, языковой и исторический аспекты, которые постоянно дробятся и связываются между собой. Тема эта, с одной стороны, очень мифологизирована и идеологизирована, а с другой – научные основания и проработанность темы до сих пор хромают.

Говоря о казахском дискурсе, мы смотрим на проблему с точки зрения сложившихся к концу распада Союза представлений и стереотипов, дополненных уже современной мифологией.

Территория Казахстана всегда была контактной зоной разных антропологических, лингвистических, хозяйственных, религиозных институций, что предопределило и состав населения, и его менталитет, которые сложно отнести к одному определенному типу.

У нас политики больше предпочитают тему исторической преемственности с теми или иными древними цивилизациями, что вполне понятно, но и подлинная история достаточно интересна.

Если пробежаться совсем коротко, то с момента возникновения производящего хозяйства Средняя Азия и примыкающий к ней Казахстан стали зоной расселения европеоидного населения с Ближнего Востока, которое в силу культурного развития и быстрого роста вытеснило и поглотило аборигенные группы. Эта волна породила Шумер, Египет, Хараппу, а через нас дошла до Алтая и Синьцзяна. Параллельно в западном направлении, но по лесной и лесостепной зоне двигалось монголоидное население, которое смешиваясь с аборигенами западного происхождения породило народы Сибири и Урала.

В бронзовом веке началось движение северных европеоидов из Причерноморья, которые дошли до Монголии и Китая, породив ряд интересных культур (в Казахстане – это андроновцы). Эта волна, достигнув Востока, начала активную метисацию с монголоидным населением и, возможно, дала импульс развитию китайской цивилизации (Иньское царство вдруг обрело металлургию, бронзовое оружие, колесницы, царскую власть, у которых местных предпосылок особо-то и не было).

Затем под воздействием климатических изменений степняки ушли на юг, по пути смешавшись с местными выходцами с Ближнего Востока и породив основной современный антропологический тип Средней Азии (к нему принадлежит большинство узбеков, таджиков и уйгуров), а затем пошли еще дальше, где, по мнению ряда историков, создали индоарийские цивилизации Индии и Ирана.

В степной зоне население перешло к кочевничеству и возникает скифо-сакская цивилизация, корни которой уходят в метисное европеиодно-монголоидное население, жившее на периферии андроновской культуры. Некоторые специалисты считают, что оседлое население само по себе не может перейти к кочеванию, а вот охотники и собиратели лесостепи к этой роли очень даже подходят (собственно, из тамошних уральских племен хорошо известны угры, ставшие кочевниками). Затем в их ряды влилось оставшееся население Казахстана и частично Средней Азии.

Саки и скифы, а также киммерийцы, сарматы, савроматы считаются носителями в целом схожей культуры, известной легендарным звериным стилем, но имели антропологические и возможно языковые различия.

Затем в степи приходят гунны, которые были уже не европеоидами с монголоидной примесью, а монголоидами с европеоидной. Гунны частично разгоняют саков, частично – включают их и родственных последним аланов в свой состав. Затем гуннов сменяют тюрки, которые также представляют собой племенной союз смешанного происхождения. Потом сюда приходят монголы. И в течение веков население исправно перемешивается, достигая своего нынешнего вида где-то к XV веку, когда монголоидный компонент в Казахстане превысил 50%.

При этом Средняя Азия остается преимущественно европеоидной, сменив сначала язык, затем – религию, но сохранив земледельческий характер хозяйствования и урбанистическую культуру. Вместе с тем, меридианный характер кочевания населения казахских степей подразумевает зимовки именно в этой самой южной части, активную торговлю, политическое взаимодействие и частичный переход к оседлости. Казахский племенной союз, появившийся в конце XV века, изначально включал в себя не только кочевников.

Принято воспевать казахов как последнюю кочевую цивилизацию, которая, по мнению ряда историков, является самодостаточной и самой экологичной. Но нужно напомнить, что если бы кочевники были бы самодостаточной цивилизацией, то история человечества была бы намного короче.

Территория Казахстана была в разные века и зоной земледелия, и скотоводства, и металлургии, была и зоной оседлости и кочевания. Но практически никогда на ней не было только одного.

Казахское ханство просуществовало несколько веков, а затем вошло в сферу интересов Российской империи, которая методично продвигалась на восток и на юг. Россию, в принципе, интересовали не казахские степи, а торговый коридор Север-Юг, говоря современными терминами, а также безопасность логистику, которую нарушали казахские и туркменские кочевники, не говоря уже о наличии традиций морского пиратства у адайцев. Поэтому движение проходило в виде укрепленных городов и линий с целью умиротворения границы. Затем, благодаря авантюризму генерала Черняева, взявшего без разрешения Чимкент и Ташкент, пограничные линии сомкнулись, и Россия окончательно стала субъектом центрально-азиатской политики и геополитики, а также сюзереном по отношению к казахским ханствам.

Надо признать, что таким образом закончилась вековая борьба славян с кочевой степью и эта история проделала полный круг – от монгольского завоевания XIII века до полного поглощения государств-наследников Золотой Орды. Причем политические традиции ордынства, как поэтично пишут многие историки и политологи, стали неотъемлемой части российской политической традиции, а ее прежняя кочевая знать влилась в состав имперской элиты (казахи, впрочем, к этому процессу толком не успели).

Империя долго не могла нащупать пути модернизации новых территорий (как, впрочем, и саму их необходимость), но достаточно жестко пресекла практику кочевых набегов и взялась за борьбу с барымтой. Строительство городов и дорог, развитие промышленности и земледелия, переселение европейского населения стали втягивать вчерашних кочевников в эти отношения. Начал набирать силу процесс оседания, социального расслоения, перехода к земледелию и урбанизации.

Отмечу, что это касалось Степного края, куда входили Северный, Центральный и Западный Казахстан, а вот Южный Казахстан вместе со Средней Азией входил в состав Туркестанского края. И особых вопросов это не вызывало, поскольку хозяйственно-культурный тип населения всегда тяготел к Мавераннахру.

Советская власть пришла в регион, имея в качестве программных установок комплексное развитие национальных групп под соусом деколонизации (здесь отсылаю к своей книге "Война известная и неизвестная").

Отмечу итоги: в 1925 г. территория республики была наконец консолидирована, затем был проведен процесс принудительного оседания. Попутно был нормирован литературный язык, внедрено всеобщее начальное, а затем и среднее образование, выстроена новая советская национальная культура. С известными эксцессами была выстроена историография. В годы войны в состав населения влилось большое число депортированных народов и эвакуированных. Затем прошел большой приток европейского населения в годы освоения целины. К 70-м годам казахи составляли только треть населения республики, при этом существенная часть была двуязычной, а часть полностью перешла на русский язык.

***

Здесь надо сделать ремарку относительно языковой истории нашего региона.

Вообще древняя история Евразии создает сильнейшую путаницу для тех, кто пытается создать этнические истории. Зоны распространения антропологических типов населения, языков, археологических культур и религий большей частью не совпадают между собой, а заодно и плохо стыкуются с территориями расселения народов и племен, известных по письменным источникам. Поэтому практически вся литература, в которой авторы пытаются провести этническую идентификацию древних народов, является глубоко дискуссионной.

Достоверно установить, на каком языке говорило древнее население Средней Азии и Казахстана, практически невозможно. По логике ближайшие южные соседи говорили на эламском языке, который вроде как родственник шумерского (до поглощения семитами Ближнего Востока) и на дравидийском. Язык хараппской цивилизации так и не расшифрован. Северные европеиоды, скорее всего, говорили на индоевропейских языках – в нашем случае на иранских диалектах (причем до того, как они попали в сам Иран). В Сибири и на Урале были распространены уральские языки (финноугорские и самодийские), на Алтае, в Забайкалье и Монголии – алтайские (тюркские и монгольские), к которым возможно примыкают корейские и японские языки. Тут тоже множество спорных гипотез, тем более что население пограничных зон было смешанным и возможно двуязычным. По ходу истории тюркские языки вытеснили иранские и уральские, причем антропологически население изменилось только в Казахстане. А вот на огузских (турки, туркмены, азербайджанцы) и карлукских (узбеки, уйгуры) языках говорит население, которое жило там до тюркизации. Отметим, что термин "Туран", который по созвучию стал ассоциироваться с тюркским миром, на самом деле изначально относился к ираноязычным кочевникам. Зато исследование древних миграций показывает, что под гипотезой о связях шумерского и древнетюркского языков может быть определенное основание.

От восточно-иранских элементов, на которых говорили, судя по всему, андроновцы и саки, а также хорезмийцы, согдийцы и бактрийцы, в Центральной Азии остались только пушту и памирские языки. А вот таджики говорят на персидском – западно-иранском языке.

Зато в регион пришли другие индоевропейские языки – русский, английский, немецкий и другие. А вот тюркский мир – это понятие все-таки языковое, а не этническое.

Теперь пробежимся по религиям.

Северные ираноязычные кочевники и земледельцы поклонялись солнцу и огню, восточные – тюрко- и монголоязычные – небу и земле. У первых были жрецы, у вторых – шаманы.

Затем в регион пришел ислам, который, как и другие авраамические религии, стал матрицей, которая быстро впитала местные обряды и традиции. Мистицизм и шаманизм легли в основу суфизма. Культ святых мест развился на базе местной сакральной географии.

Ислам по пути от арабов в Среднюю Азию прошел модернизацию богатой иранской традицией, которая интегрировала в его состав местные доисламские культы, в чем легко убедиться, глядя на солярные символы на мечетях и мавзолеях Самарканда и Туркестана. А вот в кочевую степь ислам дошел в весьма урезанном и адаптированном виде, пригодном для местного образа жизни, сохранившем свои быт и традиции. По сути, распространение канонического ислама совпало скорее с процессом вхождения казахов в состав России и переходом к оседлости. Ислам заходил теперь и со стороны Бухары, и со стороны Казани, играя роль не только идеологии нового образа жизни, но и опираясь на местный мистицизм и любовь к моде.

Советский период привел к достаточно парадоксальной трансформации ислама. Муллы и имамы быстро научились находить общий язык с партийными органами и органами безопасности. Разворот советского руководства к религии в годы войны обеспечил толерантное отношение к духовенству, а активное налаживание отношений Москвы со странами Азии и Африки отчасти определило роль советских восточных республик в качестве витрины деколонизации и инструмента народной дипломатии.

Местную исламскую практику быстро почистили от совсем уж архаичных норм, а некоторые муллы стали на проповедях вещать о тесной связи ислама и социализма. В свою очередь мусульманская обрядность стала играть все большую роль в быту и культуре населения, которое старалось компенсировать быструю модернизацию определенным традиционализмом.

Партия периодически боролась с чрезмерным расширением религиозной обрядности и культом святых мест, но в итоге решили развивать новые советские традиции и праздники, включая специально разработанный свадебный ритуал.

***

Как уже говорилось, важную роль в культурном коде играло историческое сознание. Уже в имперский период по отношению к истории казахов была принята модель Аристова – о преемственности древних народов с одноименными казахскими родами. Затем ее полирнул Тынышпаев, с чем не согласились ряд других историков, но всех все равно репрессировали. Затем началась разработка новой советской истории Казахстана, которая пришлась на период разворота советской политики в сторону руссоцентризма. В ходе сложных и острых дискуссий национальных историков настойчиво попросили не удревлять национальные истории без необходимости, не противопоставлять национально-освободительные движения процессу добровольного вхождения в состав России, а также не забывать о классовой характеристике тех или иных исторических деятелей, событий и фольклора. В области культуры, напротив, шел процесс определенной гротескизации национальных элементов в музыке, изобразительном искусстве, одежде с целью закрепления национальной культуры и ее отличий от других народов.

Поэтому логичным образом формирование исторического сознания стало уделом не историков, а литераторов. Узбеки обошли официальную критику Тамерлана, заказав цикл романов о завоевателе известному писателю Бородину. На имидж монгольских ханов работали произведения Яна и Калашникова. В Казахстане историческую тематику разработали Ильяс Есенберлин, Олжас Сулейменов и Ануар Алимжанов, не говоря уже об Ауэзове. Заметим, что именно литература аккуратно ввела в казахский исторический пантеон таких фигур, как Бейбарс, Томирис и аль-Фараби. Последнего, как я недавно писал, явно выменяли у узбеков в обмен на отказ от возврата Бостандыкского района. Традиционно, с имперских времен, наиболее идеологически позитивной была триада – Абай, Чокан и Ибрай, к которым литература добавила множество новых фигур.

Но здесь поработали и партийные историки. Нужно отметить, что несмотря на процессы реабилитации жертв политических репрессий после XX съезда КПСС, ряд фигур оставался табуированным. В частности, в Казахстане в канон героев Революции и Гражданской войны входили в основном персонажи оренбургского этапа КАССР, а вот туркестанцев власть не любила. Южные области республики периодически объявлялись центрами феодально-байских пережитков (что, в общем-то, вполне обосновано) и в таком качестве местные кадры третировались.

С возвращением Кунаева на пост первого секретаря ЦК была проделана определенная работа по включению южан в перечень советских выдающихся деятелей. Речь, прежде всего, шла о Рыскулове, исторической реабилитацией которого занимался первый секретарь Алма-Атинского обкома Аскаров. Вторым персонажем стал Джандосов. С начала 1970-х оба деятеля (вместе с аль-Фараби) пополнили ряды видных казахстанцев, получили свои памятники, улицы и художественные произведения.

По всему Союзу этнические элиты стали исподволь выстраивать преемственность государственности по основе древней традиции, убирая на второй план советское нациестроительство и классовую борьбу. В случае с Казахстаном речь зашла во многом о сочетании не только государственных, но родовых историй, тем более что у историков и лингвистов достаточно ярко было выражено племенное сознание. Мнение ряда специалистов о том, что кочевой род под воздействием разных причин регулярно распадался и потом вновь возникал с новым составом и увековеченным в ономастике старым "брендом", остались маргинальным.

Период 1965–1985 гг. стал периодом не только формирования нового "героического" и "многовекторного" исторического сознания казахов, но и периодом кадровой стабилизации. Постоянные сталинские и хрущевские ротации в целом закончились, и аппарат перешел к "оседанию", а руководство республики потихоньку вернулось к процессу коренизации. Доля казахов в элите стала расти. Все эти процессы привели к усилению трайбализма. Стабильные руководители стали обрастать командами и выдвигать своих, причем усилилось влияние землячества и семейно-брачных союзов. К этому периоду можно отнести знаменитую поговорку – "С биографией повезло, а с географией – нет".

Застойные явления привели к тому, что Москва начала кадровые чистки через голову Кунаева, ударив по его основным выдвиженцам. После долгих перепалок Кунаев, суда по всему, обменял свой добровольный уход на обещание Горбачева выбрать ему преемника со стороны. В декабре 1986 г. новым руководителем прислали Колбина, на что недовольная часть местных элит ответила организацией митингов, разогнанных силовиками. Чтобы не углубляться в аппаратные причины декабрьских событий, было решено свалить беспорядки на "казахский национализм" и усилить работу по "интернациональному воспитанию". Это, в свою очередь, вызвало недовольство местной интеллигенции, но, с другой стороны, дало повод для кадровых чисток.

Доля казахов в населении республики составляла менее 40% (перепись 1989 г.), а в столице – Алма-Ате – менее 24%. В общественном мнении это связывалось с последствиями коллективизации, освоения целинных земель и строительства на территории республики ряда военных полигонов, а также тем, что ЦК якобы "не позволяет казахам жить в городах", хотя причины были намного сложнее. В то же время казахи были 5-й по численности национальной группой в СССР (8,1 млн. чел.), уступая по темпам прироста населения узбекам, таджикам, туркменам, киргизам, каракалпакам, а также народам Северного Кавказа (до 70-х казахов опережали татары). Второй по численности национальностью в республике были русские (37,8%), затем – немцы (5,8%), украинцы (5,4%), узбеки (2%), татары (1,9%), уйгуры и белорусы (по 1,1%). корейцы (0,6%) и другие. Русское население доминировало в северных и восточных областях, казахское – в западных и южных.

Руководство республики старалось несколько выровнять демографические тенденции, пытаясь избежать дополнительного притока населения извне. С этим отчасти связано нежелание форсировать разработку нефтяных месторождений Мангистау в 60-е и откладывание проектов развития обрабатывающей промышленности и машиностроения в 70–80-е. Такие проекты требовали массового завоза специалистов извне.

Опыт показывает, что казахи хорошо работают на руководящих постах, в нефтяной промышленности, металлургии, геологии. А вот развитие других, более технологичных отраслей могло вызвать новую волну иммиграции. Нужно отметить, что развитие местных кадров требовало времени – в частности, в новый Институт ядерной физики завозились научные и инженерные работники из РСФСР и с Украины, а через несколько десятков лет была уже сильная когорта местных физиков-ядерщиков. Были яркие, но штучные кадры-казахи в лазерной и ракетно-космической промышленности, но в целом местный кадровый потенциал был привязан к существующей в республике промышленности и сельскому хозяйству. Но даже проект Немецкой автономии в Казахстане в конце 70-х отчасти возник из-за нежелания Алма-Аты терять сильные кадры немецкого директорского корпуса на Целине.

Нужно отметить, что перестав быть кочевниками, казахи быстро потеряли интерес к любым миграциям. Даже в нынешнее время внутренняя миграция направлена на ближайшие мегаполисы, а трудовая эмиграция у казахов практически отсутствует (что особенно бросается в глаза на фоне таджиков, узбеков и кыргызов).

С такой вот статистикой Казахстан подошел к независимости – не совсем казахский, совсем не религиозный, социально не слишком мобильный.

***

Распад Союза многие историки и политологи называют следствием роста национальных конфликтов, о чем западные советологи и диссиденты предупреждали много лет назад. И события декабря 1986 г. в Алма-Ате – это якобы первая ласточка. Позволю с этим не согласиться. События в Казахстане – это замаскированная под национальный протест борьба за власть (о чем часто говорила и последующая история республики). Нагорный Карабах – это классический пример того, что Москва вместо того, чтобы настучать по голове обеим сторонам, сделала ставку на одну из сторон конфликта.

Трагическое завершение перестройки – это, в первую очередь, следствие необдуманных и неудачных реформ, с одной стороны, в сфере экономики, а с другой – результат потери контроля над информационным пространством, что привело к десакрализации власти, а все вместе, вкупе с капитулянтством перед Западом – к параличу управлению. В какой-то степени развал страны был вызван деградацией политического руководства, но заметим – как быстро он был перехвачен региональными и частью центральных элит. СССР распался не столько по национальному принципу, сколько на следующие уровни управления, а таковыми были как раз устойчивые национально-государственные формирования в виде союзных республик.

Национальные проблемы (границы, анклавы, автономии) были постоянной головной болью, но ЦК и КГБ долгое время умело их оперативно выявлять и купировать. В конце 80-х в условиях кризиса системы управления они вырвались на свободу и – в зависимости от вменяемости и авторитетности местного руководства – либо выплеснулись в воздух, либо породили череду межнациональных и межреспубликанских конфликтов.

В Казахстане процесс имел свою специфику в силу уникального национального состава – коренное население было в меньшинстве, но тем не менее национал-радикализм достаточно быстро закипел, подпитанный быстрой мифологизацией декабрьских событий. Другой проблемой была угроза сепаратизма – в частности, живущий в США (и ими финансируемый) "классик" русской литературы и "диссидент" Солженицын призвал забрать "исконные русские земли" у соседей и объединить их в составе России. Алма-Ата, как обычно в таких случаях, ответила гневной научно-практической конференцией, но кто на это обращает внимание?

Задача, которая стояла перед Назарбаевым с первых дней его прихода к власти летом 1989 г., стояла в не просто в недопущении межнационального противостояния, но и предотвращении возможных межреспубликанских конфликтов, сепаратизма, пресечении роста религиозного экстремизма, да и в целом – политизации исламского фактора. Националистические партии пришли к власти в Закавказье. Шатался Таджикистан. Шли конфликты между узбеками и кыргызами. Осенью 1991 г. начались события в Чечне, в 1992 г. власть в Афганистане захватили моджахеды. Карты пантюркизма и панисламизма разыгрывала Турция. В СУАР кипели страсти вокруг уйгурского сепаратизма. Картина, в общем-то, к позитиву не располагала.

Но помимо того, что плохо, нужно было ответить на вопрос о том, что такое хорошо. Республика нуждалась в адекватной национальной политике, при том что старые методы уже не работали, а проблема межнаца сильно вылезла в ходе проработки в 1987–1989 гг.

В июле 1989 г. Назарбаев в одном из первых своих выступлений в качестве главы республики заявил: "Чтобы не допустить проявлений межнациональной розни, необходимо очень внимательно и по-партийному нетерпимо относиться к любым, даже самым незначительным "росткам" шовинизма и национализма, в корне пресекать эти заразные болезни, продолжающие еще жить в порах общества. В этом сегодня и заключается подлинный интернационализм. Хочу подчеркнуть, что ЦК Компартии Казахстана будет неуклонно добиваться интернационального единства всех народов, проживающих на территории республики. Мы не допустим, чтобы в сердца людей закрадывалась хотя бы тень сомнения в нашей искренней приверженности этому курсу. Сейчас немало различных суждений возникает вокруг языковых проблем. Чтобы не было кривотолков, еще раз со всей ответственностью заявляю: придание статуса государственности казахскому языку, к чему сейчас все больше склоняется общественное мнение, ни в коем случае не повлечет за собой какого-либо принижения или ущемления других. Языки всех без исключения народов, населяющих Казахстан, будут пользоваться равной поддержкой и вниманием. Что касается великого русского языка, то, по моему мнению, он должен занять в новом законе высокое и достойное место как язык межнационального общения".

Назарбаев предложил направить идею национального возрождения в русло развития экономического суверенитета республики, что в принципе понравилось большинству. Вместе с тем, дискуссии того периода активно затрагивали сущность правового статуса союзных республик, который, напомню, был изначально определен как национально-территориальный, что подкреплялось требованиями возрождения наций и их "освобождения" от гнета центра. Затронул этот вопрос и Казахстан: с одной стороны, активизировавшиеся национал-демократы требовали приоритета казахской государственности, а радикалы призывали неказахов уехать из республики, с другой стороны – сущность и этнополитические традиции советской государственности требовали какого-то политического решения данного вопроса. На первом этапе власть предпочла принять сторону национальной государственности, тем более что это облегчало диалог с центром по новому наполнению федеральных отношений.

В октябре 1990 г. первым программным документом по новому характеру государственности стала Декларация о государственном суверенитете, которая указала первостепенной задачей "консолидацию и укрепление дружбы народов" и одновременно сослалась на "ответственность за судьбу казахской нации". Документ поставил задачей "возрождение и развитие самобытной культуры, традиций, языка и укрепление национального достоинства казахской нации и других национальностей, проживающих в Казахстане". Также была обозначена "забота об удовлетворении национально-культурных, духовных и языковых потребностей казахов, проживающих за пределами Республики".

Схожий смысл имел и конституционный закон о государственной независимости (декабрь 1991 г.), который сослался на "право казахской нации на самоопределение", а также указал, что "граждане республики всех национальностей, объединенные общностью исторической судьбы с казахской нацией, составляют вместе с ней единый народ Казахстана". Не забудем и про конституцию 1993 г., которая ссылалась на "незыблемость казахской государственности", определяла себя как "форму государственности самоопределившейся казахской нации" и выражала желание "обеспечить гражданский мир и межнациональное согласие". Это дополнялось твердыми гарантиями "сохранения сферы применения языка межнационального общения и других языков" и запретом на "ограничение прав и свобод граждан по признаку невладения государственным языком или языком межнационального общения".

В главном тогда стратегическом документе – "Стратегии становления и развития Казахстана как суверенного государства" (1992) говорилось: "Нация не может существовать без государственности, она исчезнет. В свою очередь исчезновение нации делает бессмысленным существование ее государства. Такова жесткая диалектика вопроса". Власть на тот момент постулировала, что стержнем новой государственности является коренная нация ("иначе оно станет простой суммой административно-территориальных единиц").

В то же время Назарбаев писал, что "суверенитет Казахстана имеет сложную этнополитическую и правовую природу. Он представляет собой своеобразный синтез национального суверенитета казахов (в качестве ведущего звена), возвращающего их к своим национальным истокам и традициям, и суверенитета в целом казахстанского народа как единой этнополитической общности". Президент определил казахстанский народ как единую этнополитическую общность и указал, что "способность этноса к образованию государства проявляется прежде всего в его желании и умении жить в согласии с представителями остальных национальностей, постоянно поддерживать такую атмосферу, чтобы все живущие в республике считали Казахстан своей родиной. Иная позиция ведет к тупику".

Последующий ход событий показал, что идея приоритета национальной государственности особой поддержки в обществе все же не имеет, причем не только среди неказахов, но и в коренной национальности. Она оставляла за бортом существенный сегмент населения, которое проживало в республике десятилетия и законно себя считала не менее коренным, а кроме того подпитывала языковой радикализм, неприемлемый для большей части населения республики. Национал-демократы не показали наличия у них электоральной поддержки, зато возникло движение за государственное двуязычие.

Потребовались роспуски двух созывов парламента и смена нескольких идеологов, создание новой диалоговой площадки в виде Национального совета по государственной политике и Информационно-аналитического центра в структуре АП, прежде чем государство позволило себе демонстрировать прагматизм в национальной политике не только на практике, но и на конституционном уровне.

В марте 1995 г. Назарбаев учредил Ассамблею народов Казахстана как площадку для диалога национально-культурных центров и создал вместо Комитета по языкам Госкомитет по национальной политике. Летом того же года была представлена новая конституция, которая провозгласила своим источником "народ Казахстана, объединенный общей исторической судьбой, созидая государственность на исконной казахской земле". А в дополнении к светскому характеру государства добавились еще основополагающие принципы, среди которых отметим "общественное согласие и политическую стабильность", а также "казахстанский патриотизм". А ведь двумя годами ранее о последнем еще было сложно говорить. Новый основной закон исключал двойное гражданство, а кроме того изменил статус русского языка с языка межнационального общения на официальный. Гарантом прав и свобод, в том числе национальных и языковых, была обозначена сильная президентская власть (как раз к этому времени возникла идеология просвещенного авторитаризма).

Переход от идеи национальной государственности к гражданской укрепил базу, на которой Казахстан избежал межэтнических конфликтов между основными национальными группами, рисков сепаратизма и языковой дискриминации. Последнее, отмечу, в последующий период перешло из плоскости межнациональных отношений во внутриказахский дискурс.

После принятия новой конституции был принят ряд концепций, развивавших новые идеологемы – Концепция формирования нового социоэкономического поведения граждан РК, Концепция становления исторического сознания в РК, Концепция формирования государственной идентичности РК, Концепция этнокультурного образования в РК, Концепция языковой политики РК. Эти документы прописывали приоритет гражданской (государственной) идентичности и намерение интегрировать национальное в государственное. В последующий период курс на приоритет гражданской идентичности сохранялся, хотя с различиями в формате программных документов и терминологии (так, в 2015 г. речь шла о казахстанской идентичности, а в 2023 г. – об общенациональной гражданской идентичности). В 1996 г. выражалось намерение поднять казахский язык до "консолидирующего средства общения" (в 2019 г. Токаев озвучил тезис о том "наступит время, когда он станет языком межнационального общения").

Государство, несмотря на экономические трудности, состоялось и стало привлекательным для большинства проживающих в нем этносов. Безусловно, имел место сильный отток славян, немцев и евреев, но вместе с тем, значительная часть этих этнических групп осталась жить в Казахстане, приняв новые правила игры.

Отметим и принципиальный курс Назарбаева на сотрудничество с Россией, который обеспечивал стабильность всего региона. Казахстан был единственным государством постсоветского пространства, которое последовательно сдерживало центробежные тенденции и стремилось к экономической интеграции – даже в тот период, когда Россия стремилась "уйти" из Азии. Это не столько стабилизировало внутриказахстанский дискурс, но и обеспечивало авторитет Казахстана и его руководства в российском общественном мнении.

В 1994 г. Назарбаев озвучил концепцию Евразийского союза государств, который даже превзошел последующие интеграционные проекты. Вообще, Интеграционный комитет и ШОС возникли в 1996 г. как элементы международной поддержки Ельцина на президентских выборах, а полноценными организациями стали с приходом Путина.

В историческом плане Казахстан взял на вооружение идеи модного тогда Льва Гумилева о симбиозе Руси и Орды.

В международном плане Назарбаев выстроил не просто союз с Россией, но и привлек в СНГ республики Средней Азии, от которых Москва тогда открещивалась, но это обеспечило стабильность Центральной Азии и ее защиту от внешних угроз. Назарбаев выстроил грамотные отношения с Китаем, Турцией и Западом, причем каждый внешний союз имел внутриполитический эффект.

После путча Назарбаев демонстративно отказался от идеологии, но когда вскоре в обществе возник на нее запрос, президент предложил политический центризм, но в течение длительного времени не давал ход проектам единой правящей партии.

***

Избежав межнациональных конфликтов, государство занялось решением религиозного вопроса. В 2011 г. в законодательстве был прописан приоритет суннитского ислама и православного христианства; на государственном уровне было принято решение стабилизировать религиозный канон, тем более что разные элитные группы и часть населения начали играть в сектантские игры и втягиваться в радикальные течения.

Здесь, наверное, нужно посмотреть на историю вопроса.

Население (в первую очередь казахское) не было глубоко религиозным, поскольку это не было частью ни номадической, ни советской традицией. Религия, как я уже говорил, отвечала на два запроса – мистицизм и обрядовая часть. За них отвечало официальное и "самозанятое" духовенство, оказывая, что называется, платные услуги населению. Конечно, имелся и имеется определенный сегмент искренне верующих людей, но в массе свой современная религия – это мода и обряды. А модой он стал в связи с тем, что ислам стали провозглашать частью казахского "культурного кода" и "национальной традиции". Как уже говорилось, определенные традиции были присущи южным регионам, но кстати с начала 90-х под патронажем тогдашнего секретаря ЦК по идеологии был взят курс на "возрождение традиций", причем именно в южном варианте.

Если смотреть на понятие "культурного кода", то возникает ощущение, что возник он в нынешнем понимании совсем недавно. Религиозность (показная и не очень), традиционализм, буржуазный менталитет, урбанистическая культура, ксенофобия – это, по большому счету, феномен уже периода независимости. В какой-то степени к нему можно отнести и всплеск трайбализма. Он как политическое явление присутствовал в кадровой политике центра и в среде творческой интеллигенции, но институциализировался в 90-е гг., когда о нем стало модно писать, когда возникла мода на шежире и украшения с тамгами. Трайбализм был в эпицентре ряда политических и медийных скандалов, а также элементом кампании, когда некоторые оппозиционные фигуры пытались противопоставить "северный демократизм" "южному трайбализиму и коррупции". Но постепенно эта кампания всем надоела, тем более что Назарбаев приближал к себе фигуры практически изо всех жузов и родов, перевел столицу в центр страны, а прирост южан в республиканской элите был отчасти вызван тем, что в советский период их доля была непропорционально малой. В итоге центр бдил за наличием межжузового или скорее межрегионального баланса, а проблемы родовых отношений вернулись на районный уровень. Хотя подчеркну, что научного изучения проблемы трайбализма особенно-то и не было. Некоторые ученые в свое время взяли за моду трактовать новейшую историю как родовую борьбу; получилось увлекательно, но достаточно бессмысленно.

Рост удельного веса казахского населения, которое в 1999 г. превысило 53,4%, в 2009 г. – 63%, а в 2021 г. – 70%, поставил иные вопросы. Изначально творческая интеллигенция и эксперты ждали, что рост численности казахов породит мощный социальный запрос на "казахскую тематику" – язык, традиции. литературу, обрядовость, историческое сознание, но выяснилось, что широкие массы населения мыслят "мещанскими" ценностями потребительской экономики, озабочены социальными проблемами и не очень интересуются заботами своих радетелей. Как писал один из краеведов начала прошлого века, местное население имеет "склонность к сплетням и угощениям". Со своей стороны деградировала и творческая интеллигенция, которая ушла из литературы на госслужбу и в публицистику (не случайно в 1999 г. было ликвидировано звание "народный писатель").

Одновременно с появлением национал-популистского направления в политике активизировались традиционалисты, которые принялись обличать "манкуртов" и "шала" среди казахов. В ответ последовали статьи и реплики про "мамбетов" и "нагызов".

Общество забросило делиться на партии и рода и принялось с удовольствием делиться по новым критериям (последним вроде было деление на "нациков" и "вату"). Впрочем это только обеспечило государственный аппарат дополнительными возможностями для политического маневра, поскольку все алгоритмы таких делений очень условны. Так же, как и адекватные замеры уровня религиозности населения: невозможно понять, где "истинная религиозность", а где – просто мода.

Казахов становится все больше и больше, но ожидаемая "казахскость" в них толком не выросла.

И если мы посмотрим на модный вопрос о противоречии национальной и гражданской идентичности, то мы первым делом натолкнемся на глубокие противоречия внутри самого понятия "национальная идентичность", как и в принципах проводимого государством нациестроительства, которое опирается на традиционалистские лозунги и модернистскую повестку. Так же обстоят дела и с историческим сознанием: одни возводят историю к Тюркскому каганату, другие – к монголам, третьи – к Казахскому ханству, четвертые – к Советскому Казахстану. Одним нравится ислам, другим – тенгрианство. Одни восхищаются номадизмом, другие ищут у себя традиции урбанизма. Одни хотят писать на кириллице, другие – на латинице. Государственный аппарат регулярно пытается совместить все в одном месте и насадить на единый стержень, придав ему одновременно вектор развития (напомню про патриотический акт "Мангилик Ел"). Вопрос в том, что все эти аспекты упираются в дуалистический характер и народа, и государства, и не пытаются его понять.

Первый президент достаточно мудро просто замкнул обе плоскости на себя и уравновешивал их своим авторитетом, а обществу предложил ценности мира и согласия, а также универсальную идею казахстанского патриотизма. Он обеспечил переход к капитализму с сохранением социальной роли государства. Формально национальное содержание стало доминировать, но – даже без учета воздействия глобализации – так и не поддается унификации. Я бы не сказал, что у нас есть противоречие между гражданской и национальной идентичностью, но есть постоянное противоречие в том, что именно считать национальным. Традиционализм упирается в тот же самый парадокс: традиции какого периода и какого региона следует считать универсальными? Зато более реально то, что идеологи не любят упоминать. Но более важен факт того, что государство-то состоялось и при всех различиях населения, оно его принимает, ценит и любит (хотя и постоянно ворчит).