Как России усилить позиции в Центральной Азии
Разговоры о конкуренции за Центральную Азию нередко сводятся к метафоре "большой игры" или "новой большой игры" – геополитического клише из XIX века. Для конструктивного диалога с регионом России необходимо отказаться от этого взгляда.

Сергей Лебедев
преподаватель Финансового университета при правительстве РФ
22 августа 2025

Метафора "большой игры" как соревнования Российской и Британской империй за влияние в Центральной Азии зародилась в политических документах примерно в 1840-х годах и была популяризована 60 лет спустя в романах Редъярда Киплинга. Сейчас, говоря о конкуренции великих держав за этот регион, нередко используют термин "новой большой игры" или "большой игры 2.0". Это клише популярно и среди российских экспертов – и в определенном смысле это проблема.

Сама идея "большой игры" предполагает картину мира, в котором геополитические гроссмейстеры переставляют фигуры на доске. Подобный подход действительно был очень логичен для XIX века, когда великие державы радикально опережали в развитии другие государства и (с оговорками) могли рассматривать местных правителей как шахматные фигуры, которые делают то, что от них требуется. И не случайно именно тогда появился термин "дипломатия канонерок" – той или иной великой державе (в первую очередь, конечно же, Великобритании) достаточно было отправить одно-два вооруженных судна для того, чтобы поменять локальное правительство или навязать кабальный торговый договор.

С того момента политические реалии изменились не то чтобы радикально. Но если говорить про Центральную Азию – Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Киргизию и Туркмению, то усилиями России регион был экономически и политически модернизирован. И поэтому чисто западный подход, рассматривающий государства ЦА исключительно как площадку для состязания великих держав, почти гарантированно приведет к геополитическому проигрышу. Можно сколько угодно рассуждать о степени самостоятельности национальных элит, но политиков всего мира объединяет весьма болезненное самолюбие, и ощущать себя разменной фигурой в крупной партии, которую ведут Россия и, скажем, США, не хочет никто – даже если объективная реальность именно такова. Иными словами, для победы в большой игре надо перестать относиться к ней как шахматной партии и задаться вопросом: а каковы интересы правительств региона? И каковы наши интересы? Ответ на эти вопросы позволит сформулировать гибкий и эффективный внешнеполитический курс.

С интересами России все достаточно понятно – Москва заинтересована в прагматичном сотрудничестве с государствами региона. Прагматичное сотрудничество имеет и политическое измерение, которое предполагает, что эти страны ни при каких обстоятельствах не должны превратиться в очередной антироссийский форпост, а также не должны стать опорным пунктом для радикальных организаций.

Интересы правительств Центральной Азии понять, на самом деле, тоже не очень сложно. Исторически этот регион всегда находился на пересечении торговых, политических и культурных маршрутов, поэтому определенная дипломатическая "многовекторность" (закрепленная, кстати, даже на уровне концепций внешней политики) и отсутствие глобальных геополитических амбиций – один из элементов местной политической культуры.

Одна из ключевых проблем, с которой сталкиваются все государства региона – темпы прироста населения, значительно превышающие возможности национальных экономик. По некоторым оценкам, к 2050 году численность населения в регионе превысит 110 миллионов человек, что означает прирост более 40%. Эта динамика является колоссальным вызовом для правительств региона, которым будет необходимо дать этим людям образование и создать рабочие места. Представляется, что для этого им потребуются внешние инвестиции в экономику. Помогая национальным правительствам создавать новые рабочие места, Россия также будет частично решать и задачу обеспечения безопасности в регионе – ведь именно безработная молодежь является наиболее уязвимой для экстремистских идеологий (в том числе и исламского радикализма).

Но просто выделять деньги – нерационально и недальновидно. Как известно, благодарность стареет очень быстро, а в политике это происходит еще быстрее. Рассуждая о том, что безусловная поддержка других государств редко позволяет добиться поставленных политических целей, исследователь-неореалист Стивен Уолт приводит следующее высказывание Генри Киссинджера:

"Я прошу [израильского премьер-министра Ицхака] Рабина пойти на уступки, но он говорит, что это невозможно, так как Израиль слаб. Тогда я даю ему больше оружия, а он заявляет, что ему не надо идти ни на какие уступки, так как [теперь] Израиль силен".

Это достаточно хорошо понимает стратегический союзник России – Китай, который стал ключевым кредитором государств Центральной Азии. Западные политологи стали говорить о том, что КНР проводит политику "дипломатии долговой ямы" (debt trap diplomacy), но на деле речь просто идет о том, что помощь не может быть безусловной, и в Пекине совершенно справедливо ожидают встречных шагов в политике или экономике.

Помимо экономических вопросов, Россия остается ключевым провайдером безопасности для государств региона – это хорошо продемонстрировала миротворческая операция ОДКБ в Казахстане в январе 2022 года. Следует сказать, что иногда в СМИ можно встретить достаточно критические оценки подобного подхода как некой игры в одни ворота, в результате которой Россия сама по себе ничего не приобретает. Однако это не совсем корректное утверждение.

Во-первых, мировая политика не терпит пустоты, и если Россия не будет играть роль старшего брата, то эту роль станет играть кто-то другой.

Во-вторых, эти действия не проходят незамеченными. Действительно, хотя благодарность в политике стареет очень быстро, но помощь в критической ситуации – это то, от чего никто в здравом уме не отмахивается. Профессор Чикагского университета и авторитетнейший неореалист Джон Миршаймер, рассуждая об анархичности и опасности мировой политики, любит говорить, что национальные правительства в критических ситуациях "не могут набрать 911". Им просто некому позвонить, так как глобального аналога службы спасения или полиции не существует.

Соглашаясь с исследователем в общем, можно возразить в частности – элиты Центральной Азии знают, куда можно позвонить, и могут быть уверены, что им ответят. Неслучайно после своего переизбрания президент Казахстана Касым-Жомарт Токаев совершил первый зарубежный визит именно в Россию – и это было осенью 2022 года, когда стремление западных стран дипломатически изолировать Москву было максимальным.

Иными словами, центральноазиатский вектор российской внешней политики, с одной стороны, должен признавать за правительствами региона их самостоятельность, с другой – четко давать понять, что помощь и поддержка не являются безусловными.

Выступая на пресс-конференции по итогам визита в Узбекистан, российский министр иностранных дел Сергей Лавров четко сформулировал, что Москва "не против того, чтобы наши союзники, стратегические партнеры проводили многовекторную политику", однако ни в коем случае не одобрит продвижения антироссийской повестки в регионе. При этом он тут же подчеркнул, что сами правительства Центральной Азии "с облегчением восприняли решение американского президента Трампа о прекращении деятельности Агентства США по международному развитию".

Представляется, что подобные вежливые формулировки достаточно четко отражают изложенную выше философию центральноазиатского внешнеполитического вектора России.