Айдын Наджафов

Фрагменты из статьи:
"Опыт исследования поэтического толкования Джами и Навои хадисов Пророка Мухаммада".

И людям передал Пророк прекрасные слова,
Заметив: "Назидания - не праздная молва!"
Найдите избавление в великих тех словах,
И мудростью учения укроет вас Аллах.

Алишер Навои. Из вступления к "Арбаин кирк хадис".

1.
Разными бывают судьбы поэтических строк, будоражащих сознание людей и бережно хранимых как богатство, неподвластное времени.

Насколько может быть полноценным это богатство, оставаясь в рамках литературы одного народа?

При всей очевидности ответа, удивительны судьбы двух замечательных произведений, одно их которых написано Абд ар-Рахманом Джами на фарси, а второе - на староузбекском языке, тюрки Алишером Навои.

Эти сорок четверостиший, созданных практически одновременно (в 1481 году) и названных авторами "Арбаин хадис", "Чихил хадис" и "Кирк хадис", были популярны не только при жизни великих поэтов. Тема, идеи "Арбаин", направленного на формирование общественных представлений о высокой нравственности, всегда присутствовали в фольклоре тюркоязычных народов, населяющих Центральную Азию, Кавказ, Турцию и некоторые регионы России.

Огромной русскоязычной аудитории, заслуженно почитающей восточную поэзию и знающей многое из творческого наследия двух великих поэтов Востока, сегодня может показаться странным, что тексты "Арбаин" до недавнего времени не только не подвергались глубокому научному исследованию, но и не переводились на русский язык.

Что это - результат воздействия идеологии эпохи тоталитаризма, воспитывавшей общество в атеистическом духе, или сдерживание со стороны религиозных догматиков, всегда неадекватно реагирующих на любые нарушения установленных традиций и представлений о форме духовного воспитания? Думаю, и то, и другое. Но если первое еще можно понять, то второе требует разъяснений. "Арбаин" даже в период создания не вписывался в традиционные жанры арабской, персидской и утверждавшейся в исламской культуре тюркской литературы XV века.

Активная жизненная энергия в сочетании с высоким гуманизмом, основанным на любви к людям, помогала выжить Навои в окружавшем его диком хаосе придворных страстей и социальных противоречий. Помогали и многочисленные почитатели его таланта и приверженцы идеи утверждения в литературе тюркского языка. Наверное, все они были им искренне уважаемы, но преклонялся Навои лишь перед своим учителем Джами, почитая его за мудрость, щедрую доброту и безмерную отзывчивость к людям. И скорее всего, были мгновения, когда Навои, обессиленному от бесчисленных дворцовых дел, чьей-то злой зависти и интриг, душа Джами казалась огромным чистым домом, который не хотелось покидать уже никогда.

Конечно же, процесс признания тюрки как литературного языка не мог проходить гладко - слишком много было традиционалистов, искренне видевших только фарси в роли "второго официального языка исламской культуры" после арабского. Так, талантливый гератский поэт Биннаи, противник как самого Навои, так и начатой им языковой реформы в поэзии, не сдерживал себя ни в эпитетах, ни в оценках, доходя и до непристойных выходок. Выдержать нападки своих противников помогало Навои то, что он никогда не потакал своему раздражению, успокаиваясь чистотой собственных помыслов и осознанием того, что единственным судьей в "тяжбе языков" может быть сам народ, истинный хозяин бесценного богатства - языка. И как был великолепен в осознании важности борьбы Алишера Навои против языковых барьеров его учитель Джами, подаривший современникам строки, где звучит, призыв к взаимопониманию и терпимости - двум составляющим формулы равенства людей и народов:

Однажды нищий задал путнику вопрос:
"Зачем ты с чужаком так искренен и прост?"
Промолвил тот: "Он - тюрок, я таджик,
Но общей веры нас роднит язык".

Анализ творческого наследия Навои показывает, что, вплотную приступив к изучению трудов мусульманских богословов в 1476 году, создал:
в 1481 году "Кирк хадис", - четверостишия на изречения пророка Мухаммада;
в 1482 году "Вакфия" - юридический трактат в прозе, отражающий ряд норм шариата в рамках мусульманского кодекса "Хидоя";
в 1485 году "Назм ул-джавохир" ("Жемчужные слова прозы") - предисловие к изречениям четвертого праведного халифа Али и 256 комментирующих их четверостиший.

"Арбаин кирк хадис" впервые на современном узбекском языке и лишь в сокращенном варианте напечатан в 1968 году в пятнадцатом томе собрания сочинений А.Навои..

В том же 1968 году в Анкаре вышел в свет четвертый том собрания сочинений А.Навои, составленный известным тюркологом Огахи Сирри Левендом. В этом издании на турецком языке в латинской графике вниманию читателей было предложено "Вступление" из 256 строк и все сорок четверостиший узбекского поэта под общим названием "Cil hadis". Во вступительной статье составитель сообщил о том, что "Чихил хадис" А.Навои ранее уже был опубликован в Тебризе в 1906-1907 годах и в сборнике "Миллий татаббулар" в 1912-1913 годах.

В 1987 году навоивед М.Рашидова в журнале "Узбек тили ва адабиети" общее представление о стихах "Арбаин", основанное на ее собственных выводах, сделанных в ходе исследования наиболее достоверных рукописных источников.

Рахим Вахидов в 1989 году в своей книге "Шаркнинг буюк алломасм", говоря о творческом содружестве Джами и Навои, небольшой раздел посвятил сопоставительному анализу отдельных четверостиший из "Арбаин", впервые отметив, что "Арбаин" Навои был не переводом из Джами, а самостоятельным произведением.

Глубокое изучение "Арбаин" началось только после обретения Узбекистаном независимости позволяющей в полной мере коснуться истоков собственной культуры, так как советская атеистическая идеология нетерпимо относилась ко всему, что имело хоть какое-то отношение к исламу и его традициям, и ограничивала соответствующую тематику научных работ.

В 1991 году в Ташкенте был издан полный текст "Арбаин" Навои и Джами в арабской графике и на узбекском и таджикском языках на основе кириллицы с комментариями Кобила Ахмада, Олоберди Махмуда, Пулата Самада. Но и эта работа, как и вышеперечисленные научные труды, осталась недоступной для русскоязычного читателя.

В 1994 году в Ташкенте вышла книга "Арбаин хадис ва кирк макол" - "Сорок хадисов и сорок пословиц", содержащая арабские тексты (оригиналы) тех сорока хадисов, которые использованы Джами и Навои, в переводе на узбекский язык Х.Караматова. И вновь, к сожалению, книга не стала достоянием русскоязычных почитателей поэзии Алишера Навои.

И только в 2002 году впервые на русском языке был напечатан труд А.Каюмова и Б.Хасанова "Жемчужины мудрости и тайны семи морей" - впервые русскоязычному читателю было дано представление о "Арбаин" Навои и Джами, благодаря "лабораторному переводу" на русский язык всех сорока четверостиший, обеспеченных научными комментариями и расширяющих восприятие идейного замысла произведения.

2.
"Учитель, никто до вас не толковал хадисы в стихах…" - конечно же, это вымышленная мною фраза. Но кто сегодня, по прошествии нескольких столетий, может отрицать, что нечто подобное сказал Алишер Навои, прочитав в один из январских дней 1481 года письмо, написанное на фарси рукой Джами. И если бы на фарси и тюрки той далекой эпохи было слово "жанр", Навои добавил бы: "… это новый литературный жанр персидской поэзии, который должен стать достоянием и тюркского языка".

Мог ли вообще подобный жанр поэзии закрепиться в той далекой эпохе? С точки зрения поэтов, пытающихся влиять на общественное сознание посредством своих произведений, а к этой категории относились Джами и Навои, - да. Но происходило это в условиях нарушения границ, установленных исламской идеологией для литературы вообще, - прямое толкование не только коранических текстов, но и хадисов пророка Мухаммада могло быть изложено только в прозе.

"За поэтами же следуют сбившиеся с правого пути" - эта фраза священного Корана ставила поэзию в положение вроде бы малозначительного занятия. Но в то же время ни одна из канонических догм не могла остановить процесса развития поэзии, издавна почитавшейся и на арабском Востоке, и в Азии в целом. Удивительно то, что многие запреты и ограничения существовали после смерти Пророка при отсутствии в исламе единого института узаконивания религиозных догм, сохраняясь благодаря большому числу ученых-богословов, влиявших на общественное мировоззрение через призму собственного восприятия аллегорических текстов Корана и хадисов. Это порождало множественность богословских трактовок, их разнородность в итоге привела к образованию нескольких течений в исламе. Задолго до этого пророк Мухаммад сказал: "… община распадется на 73 общины, из которых 72 погибнут, попадут в ад, и только одна…"

Канонические догмы, касающиеся норм общественно-социального поведения и миропонимания правоверного мусульманина, имея огромное влияние на все сферы познания человека, позволяли арабской и персидской художественной прозе и поэзии лишь только способствовать лучшему пониманию Корана и Сунны Пророка.

Новый поэтический жанр в форме стихотворного комментария на священные тексты не мог утвердиться и по разработанному в течение нескольких столетий шариату - кодексу поведения, содержащему в себе нравственные законы семейной и общественной жизни, предписания и запреты, призванные регулировать внутриобщественные взаимоотношения мусульман.

Ничто не имело права вступать в соперничество с шариатом в вопросах воспитания и соблюдения духовной нравственности и морали. Идея поэтического комментария как литературного жанра противоречила бы изначальной установке священного Корана о единственно существовавшем Божественном праве на воспитание человека: "Если бы из всех деревьев земли изготовили то, чем можно писать (калам), если к океану, прибавили бы семь морей (для изготовления чернил), то и этого не хватило бы, чтобы исчерпать слова Аллаха".

Но была и еще одна важная причина не каноничности нового жанра.

Развитие самостоятельного поэтического комментария хадисов, лишенного ссылок на богословов-передатчиков, открывало бы возможность выражения собственной точки зрения на те или иные проблемы общественно-социальной практики, что в итоге могло влиять на формирование и развитие общественных взглядов, независимых от мировоззренческих установок "людей религии".

О противодействии развитию самостоятельного поэтического комментария канонических текстов свидетельствует пример, взятый из богословской работы идеолога раннего ханбалитства Ибн Батта ал-Укбари (917-997) "Истолкование и разъяснение основ Сунны и религии": "Главы этих учений и толков - из числа "людей заблуждения", предводители в неверии и дурных речах. Они наговаривают на Аллаха то, чего не знают, порицают "людей истины" (Сунны) за то, чему те следуют, подвергают сомнению надежных в передаче толкования Корана…"

Не только хорошо образованные Навои и Джами, один - мюрид, другой - признанный шейх суфийского ордена накшбанди - великолепно знали труды исламских богословов, но многие их современники и литературные предшественники имели четкое представление о границах, установленных теологией для мусульманской литературы. Однако при данных обстоятельствах ученик и его учитель решились быть не столько поэтами, сколько гражданами, осознанно перешагнувшими через установленные теологические догмы и этнические предрассудки.

Касаясь вопроса отбора хадисов, ставших основой четверостиший "Арбаин", необходимо отметить одну достаточно важную специфическую черту исламской литературы: известность имен передатчиков хадисов придавала толкованиям большую достоверность и авторитетность. В "Арбаин" этот никем и никогда не установленный, но канонизированный исторической практикой принцип был нарушен единственной ссылкой на самого Аллаха: "Хвала тому, кто слова, несущие добро, направил народу через своего Посланника…"

Исходя из отсутствия в "Арбаин" имен передатчиков слов Пророка, можно предположить следующее: "Арбаин", основываясь лишь тематически на смысловом содержании хадисов, никоим образом не отражал философских взглядов какого-либо отдельно взятого богослова, представляющего то или иное течение в исламе.

В этой связи важно обратить внимание и на то, что в тексте вступления Навои воздает хвалу Посланнику Аллаха, что придает четверостишиям большую значимость и концентрирует читательское внимание на божественном источнике фраз, предназначенных для людей. Это не канонично.

В тексте Корана это подтверждает стих: "А еще я ниспослал вам Посланника из вашей среды, который читает вам наши аяты, очищает вас от скверны, обучает Писанию и мудрости, а также тому, чего вы до этого не знали".

Еще один достаточно важный вывод о новаторстве учителя и ученика, которые отошли от литературных традиций суфиев, прятавших истинный смысл написанных ими произведений в мистических образах, понятных лишь приверженцам соответствующего религиозного течения. И это тем более удивительно, что Джами, будучи суфием, жил как дервиш-философ, а Навои, не являясь ярым практиком суфизма, все же черпал из суфийской философии все самое рациональное и гуманное, соизмеряя ее с собственными представлениями о высоком предназначении человека.

Вероятно, поэтому лаконичный поэтический стиль, практически лишенный украшательства и характерный для хадисов, перенесен в "Арбаин" Джами и Навои:
- как подчеркнутая демонстрация собственного нейтрального отношения к выбранным текстам хадисов;
- как порицание (или даже завуалированный протест) существующих противоречий в толковании хадисов;
- как призыв к взаимотерпимости мусульман, относящихся к разным религиозным течениям, в вопросах толкования аллегорических слов священного Корана.

Факт комментирования хадисов в стихотворной форме без упоминания имен передатчиков назвать иначе, чем "новаторством", трудно - отсутствие ссылок на передатчиков хадисов в условиях существовавших традиций в XV веке было явлением достаточно неординарным.

В исламской литературе подобные примеры встречаются только в прозаических произведениях, но в них авторы пытались выразить субъективное отношение к тем или иным вопросам, не нарушая границ концепций принятого ими религиозного течения.

В то же время нельзя сказать, что Навои полностью нарушил традицию, скорее всего он лишь скорректировал собственное отношение к ней, написав следующие стихи, которые я привожу в прозаическом переводе: "Основой "Чихил хадис" на языке тюрки стали слова посланника Аллаха, переведенные моим учителем и духовным наставником Джами с арабского языка на фарси. Но при этом учитель, являясь блистательным вождем благочестивых людей, для меня стал и духовным наставником, на которого я смотрю, как на святыню".

"Читая тесты священного Корана и хадисы Пророка, нужно помнить их подлинное значение, в то же время необходимо дополнять их ассоциациями и образами из социальной и этнической среды, абсолютно разной в различные эпохи" - таково возможное рассуждение авторов, задумавших в 1481 году создать "Арбаин". Одним из поводов, позволяющих мне сделать это заключение, послужило недатированное рубаи, которое впервые было напечатано в 1941 году в книге иранского ученого Али Асгар Хикматома "Джами".

О юный маг века, дай мне кубок вина,
Ибо от раздора суннитов и шиитов меня рвет.
Спрашивают: "Джами, ты какого толка?"
Сто благодарностей Богу, что я не суннит-собака и не шиит-осел.

Эти строки - естественная реакция Джами на теологические раздоры, перераставшие в межэтнические столкновения. И как знать, не послужили ли эти раздоры одной из побудительных причин для создания "Арбаин", звучащего гражданским призывом к общественному единению, так как спокойствие народа неотделимо от обязательств человека перед Богом.

Но тогда возникает вопрос: по какому принципу авторы отбирали тексты хадисов, являющихся смысловой основой четверостиший "Арбаин"?

Анализ содержания "Арбаин" и сопоставление с текстами известных хадисов позволили сделать вывод: авторы пользовались трудами нескольких ученых мухаддисов, представлявших разные исламские течения. Следовательно, отобрав хадисы, одинаковые по идейному замыслу и близкие по содержанию, авторы выстраивали лаконичные фразы в виде эпиграфов к четверостишиям.

Принимая за аксиому, что Джами и Навои создавали четверостишия как подчеркнутое выражение нейтрального отношения ко всем известным им мусульманским течениям.

Почему Джами и Навои выбрали для стихотворного комментария из многих тысяч признанных исламом истинными хадисов только сорок? Ведь воспитательная тематика "Арбаин" позволяла пополнять число отобранных хадисов, к примеру, до 114, что соответствовало бы количеству сур священного Корана. И этот выбор числа был бы вполне оправдан - содержание "Арбаин" созвучно многим строкам Корана до такой степени, что непосвященному может показаться, что это и есть толкование коранических фраз.

3.

Кто много говорит, много ошибается,
Так сказал Валиюллах (Мухаммад).
Какое бы несчастье ни пришло,
Оно приходит из-за слов,
Так решил Набиюллах (Али ибн Абу Талиб).

Приведенное выше четверостишие, в отличие от остальных тридцати девяти, содержало как бы авторский призыв к примирению сторонников шиитского и суннитского течений, многовековые споры которых не только колебали общественное спокойствие, но и разрушили единство ислама.

Пожалуй, так можно объяснить прямое упоминание Али, канонизированного шиитами в качестве единственного законного наследника пророка Мухаммада.

Более того, для шиитов Али являлся преемником связи Пророка с Аллахом, в то время как для остальных мусульман он был не более чем глубоко почитаемый праведник и образец набожности, благочестия, смелости и благородства.

Следует обратить внимание на название произведений Джами и Навои. В практике восточных поэтов название произведений всегда играло важную роль, отражая авторскую ориентацию на то или иное течение в исламе. Во всех трех вариантах названий рассматриваемых произведений есть слово "хадис", характерное для суннитов. Шииты в таких случаях употребляют синоним "ахбар".

Итак, перед нами "Арбаин хадис", "Чихил хадис" и "Кирк хадис", что означает "сорок хадисов" по-арабски, по-персидски и на тюрки. Кстати, почему именно сорок? Ни в одном из авторитетных научных источников не было ничего, что могло бы объяснить выбор Джами и Навои числа 40.

Свой поиск ответа я начал с установления взаимосвязи между "Арбаин", написанными в 1481 году Джами и Навои, и каким-либо знаменательным событием в жизни одного из авторов. Предположение о событиях, повлиявших на решение Джами и Навои создать дидактическое произведение, знаменующее важные периоды жизни одного из них, нашло свое подтверждение при сопоставлении нескольких дат. В год появления "Арбаин", то есть в 1481-м, Алишер Навои подошел к сорокалетнему рубежу своей жизни.

Здесь следует вспомнить о "Вакфия", имеющей в исламской идеологии статус "дарственной записи", написанной Алишером Навои тоже в 1481 году.

Не только удивительный текст "Вакфия", но и сама светская традиция ислама были надолго исключены из сферы общественного внимания во всех республиках Средней Азии в силу идеологических требований.

Что представляет собой вакуф?

Вакуф - действие имущего мусульманина, посвящающего частично или полностью собственное имущество в пользу общины, государства или частного лица. Как акт уважения к добровольному поступку вакуф освобождался правителями от налогов. Следует пояснить, что пожертвования в вакуф есть тот же "зякет" (очищение), то есть одна из пяти главных обязанностей мусульманина.

И если "зякет" и "садака" были деяниями, предписанными каждому мусульманину и контролируемыми со стороны духовенства и общины, то вакуф имел статус акта добровольного исполнения благотворительности, посвященного наиболее знаменательному событию в личной жизни или принятию жизненно важного решения. При этом вакуф в соответствии с правилами шариата имел статус юридического документа и подвергался общественной огласке.

Для Алишера Навои этот документ, при всей его юридической и социальной значимости, был и первым прозаическим произведением на тюркском языке, по стилю изложения соответствующим арабско-персидской литературной традиции.

Можно ли предположить, что текст "Вакфия", впрочем, как и дела поэта, юридически закрепленные в этом документе, были приурочены Алишером Навои к собственному сорокалетию? Безусловно, ведь число "сорок", как уже было отмечено, имело важное значение в жизни каждого мусульманина, символизируя его нравственную зрелость. Правда, в тексте "дарственного документа" число "сорок" встречается только однажды: "Я глину (для создания) человека приготовил своими руками в течение сорока дней". Но в данном случае, как видно из содержания "Вакфия", число "сорок", не связанное с возрастом Навои, лишь символически опирается на Коран, в тексте которого не указан срок сотворения человека.

Символика чисел у мусульман основывалась на предании о пророке Мухаммаде, получившем именно в сорокалетнем возрасте первое божественное откровение, давшее начало всей исламской религии.

Не вдаваясь в подробности, следует пояснить, что число "сорок" было почитаемо еще задолго до возникновения исламской религии.

Оно, похоже, имело определенное значение в сознании людей, исповедующих религии, предшествующие исламу. Достаточно вспомнить сорокадневный пост Иисуса в период его отшельничества в пустыне или учение не связанного с числовой символикой иудеев и христиан Пифагора, предающегося сорокадневному посту и бравшего себе в ученики людей, постившихся сорок дней. Каждый из двух приведенных примеров свидетельствует об осознанном желании "очищения души, сознания и разума".

Но упоминание этого числа, связанного непосредственно с периодом духовной зрелости правоверного, можно прочесть только в тексте 46-й суры Корана, изложенной не в традиционно аллегорической форме, а с конкретным определением лет и канонизировавшей возраст духовной полноценности: "Мы заповедовали человеку хорошо относиться к родителям. Мать носит его в муках и рожает в муках, а от зачатия до отлучения от груди проходит тридцать месяцев. Когда же он вырастает до полной зрелости и достигает сорока лет…"

Не менее интересным выглядит символика числа "сорок" в хадисе пророка Мухаммада, приведенном великим персидским поэтом Саади. Пророк говорит: всякий, кто в этой обители бренности и месте самообольщения, которые ты зовешь этим миром, дожил до сорока лет, и если благие дела его и покорность он не предпочитает мятежности…

Капля семени в утробе облик обретет людской,
Если только там спокойно сорок дней лишь проведет.
Но когда сорокалетний знаний и ума лишен,
Настоящим человеком не зовет его народ.

4.
Поэт Джами соединил сорокалетие своего любимого ученика с канонизированной числовой символикой, олицетворяющей период духовной зрелости человека. И если учесть, что Джами была известна дата рождения Навои - 17-й день рамазана, становится вероятным следующее: именно в этот месяц "Арбаин", пусть в виде черновика, попал в руки Алишера. Известно, что рамазан - это знаменательный месяц мусульманского поста, именно в рамазан был ниспослан на землю священный Коран…

Но можно ли предположить, что сам Алишер Навои воспринял "Арбаин" Джами как поэтический завет учителя и связал выбранное им число хадисов с наступлением собственного сорокалетия? Можно, и с огромной долей вероятности. Это будет оправданно в условиях отсутствия какой-либо религиозной, дворцовой и народной традиции, обязывающей окружающих к подношению подарков по поводу сорокалетнего возраста правоверного.

Необходимо только разделить понятия "завет" и "подарок", поскольку в среде исламских ученых изначально существовало определенное мнение по поводу празднования даты рождения человека, вне зависимости от степени его авторитетности и уважения к нему. Даже празднование дня рождения Пророка разными исламскими течениями воспринималось неоднозначно.

Идеологи некоторых течений считали безнравственным обойти вниманием дату рождения правоверного. Представители других течений, в частности ханбалитского толка, считая себя единственными ревнителями благочестия, утверждали об опасности отмечания даты рождения человека, исходя из того, что священный Коран как первоисточник духовных и правовых норм поведения правоверного не придает этому значения.

В эпоху раннего ислама даже день рождения Пророка не отмечался вплоть до начала правления Аббасидской династии. Только в X веке это не канонизированное Кораном празднование стало популярным благодаря суфиям, относящимся к дате рождения Пророка как к важной общественно-религиозной функции, напоминающей мусульманам о том, какие уроки можно извлечь из жизни и учения Мухаммада. Но даже при таком отношении суфиев к дню рождения Пророка упоминание даты появления на свет простого смертного не выходило за рамки скромного упоминания самого факта и уж тем более не служило поводом для проведения торжеств, что исключало и подношение подарков.

Уместно ли предположить, что Алишер Навои после создания в 1481 году "Арбаин кирк хадис", не являясь ученым-богословом, мог остаться совершенно нейтральным по отношению ко всем существовавшим исламским течениям и проблемам, связанным с ними? Человек менее устремленный, наверное, так и поступил бы. Но у него было стремление продолжать поиск собственной формулы гармоничного развития общественных отношений. В условиях жесткого противостояния с религиозной, чиновничьей и феодальной элитой Герата Алишер Навои уже в 1485 году создает "Назм ул-джавохир" ("Жемчужные слова"), основой которых стали изречения Али ибн Абу Талиба.

Для многих современников появление подобного труда оказалось полной неожиданностью - весь Герат был в недоумении.

"Что произошло со всеми любимым поэтом?" - возможно, этот вопрос более всего волновал приверженцев суфизма, друзей-суннитов.

А шииты, считавшие Али ибн Абу Талиба единственно достойным божественной благодати, ликовали: "Наш любимый поэт Навои, благодаря воле Аллаха, наконец признал Али единственным преемником пророка Мухаммада".

Поэт, известный далеко за пределами Хорасана не только как приверженец суфизма, но и как преданный ученик и друг шейха Джами, впервые перевел с арабского на тюркский язык 255 изречений Али, сподвижника Пророка, много столетий тому назад ставшего знамением шиитского движения в исламе.

Что крылось за обращением Навои к самой трагичной фигуре исламской истории?

Возможно, лучший ответ на этот непростой для современников вопрос поэт дал в дидактическом трактате "Возлюбленный сердец", созданном им в 1500 году, незадолго до смерти: "Приверженцы внешности на внешность внимание обращают, мужи содержания из содержания пользу извлекают, но внешний вид у них не таков".

Делился ли Алишер Навои с близкими людьми решением сделать первый на тюркском языке комментарий 255 изречений Али? Скорее всего, да, в первую очередь изложив свой творческий замысел учителю - шейху Джами.

В конце XIX века возникла версия, что Джами еще раньше комментировал изречения Али - в некоем произведении "Сто изречений Али ибн Абу Талиба". Однако таджикский ученый А. Афсахзаде в 1988 году эту версию опровергнул, так как упомянутого произведения нет в авторитетных списках работ Джами - в "Куллият" и в так называемом дополнительном перечне.

Следовательно, утверждения о какой-то "зависимости" Навои от идей учителя оказываются несостоятельными, хотя, конечно, он и считал Джами величайшим авторитетом в понимании нравственности и гуманизма.

Алишер Навои имел собственные представления о высоком предназначении человека, что само по себе определяло его авторскую ориентацию в выборе тематики произведений.

Да и сам Джами вряд ли относился бы к Навои с известным почтением, особенно в последние десятилетия своей жизни, если бы он видел в нем малоинициативного ученика, только кивающего головой в знак согласия с учителем.

Как вообще мог отнестись шейх Джами к желанию Алишера Навои комментировать изречения Али? Скорее всего, одобрительно, в понимании Джами его ученик давно уже стал подлинным гражданином, воспринимающим все общечеловеческие ценности и не отвергающим ничего рационального из интеллектуального наследия всей исламской культуры.

Возможно, Джами это чувствовал только подсознательно, и почитая философские идеи Абу Насра Фараби и Ибн аль-Араби, видел в Алишере Навои свой идеал человека и гражданина.

Маловероятно, что и Алишер Навои, при его эрудиции, не знал о работах двух великих философов ислама, утопических по современным понятиям, но опиравшихся на идеи и концепции воспитания разумного и высоконравственного общества и построения "идеального" государства.

Безусловно, Алишер Навои верил, что корни человека - в ином мире, из которого тот пришел и куда должен возвратиться. Возможно, в силу ментальности религиозного человека, это стало и началом многих его размышлений о жизни. Но при этом он не был консервативен в вопросах расширения существовавших философских представлений о земном бытие - поэт напоминал обществу давно известные истины, соизмеряя религиозные установки с проблемами современности.

Он подходил к этому не только с позиции правоверного, но и как высоконравственный человек, однажды осознавший, что примеры из жизни и высказывания Мухаммада или Али являются достоянием всего исламского общества и не могут делиться по субъективным пристрастиям между разными исламскими течениями.

Возможно, именно это было трудно осознать его современникам, и только вера в то, что за словами поэта стоит истина самого Корана, призывающего к единению правоверных, не позволяла обвинить Алишера Навои в симпатиях к какому-то конкретному религиозному течению.

"Аллах един для всех, как един для всех Коран. Первые, кто постиг истинность слов Корана и доказал жизнью их правдивость, - лишь пример для остальных людей, но не повод для разделения правоверных", - возможно, подобным образом рассуждал поэт, когда писал "Назм ул-джавохир". К сожалению, это произведение по сегодняшний день не переведено на русский язык.

Источник ЖУРНАЛ "ЗВЕЗДА ВОСТОКА" № 2, 2003 г. (Узбекистан).